Помимо того что сегодня – Всемирный день русского единения, а ничто так не объединяет, как песня вместе, на «посиделках», да в задушевном кругу, так сегодня ещё и День поиска сказок. Странный новомодный праздник неожиданно актуален в России: наши сказки по большому счёту ещё не найдены и не открыты. И только редкие загадочные люди, называющие себя сказителями, готовы служить проводниками в мир русских былин и стари́н. Один из таких заслуженных проводников – певец и фольклорист Александр Маточкин. Он живёт в деревне, носит рубаху и весь словно сошёл с иллюстраций о Садко или Илье Муромце. Заканчивая петь очередную стари́ну, говорит собравшимся кратко: «Что мог…», оставляя время не для аплодисментов, а для раздумий. По мотивам его краткого выступления для клуба «В поисках смысла» – несколько фактов о нашем былинном прошлом и ответов на популярные вопросы зала.
– Для XXI века вы заняты уникальным делом – сказительством…
– Вообще нас 140 миллионов таких в стране – по поводу уникальности. Я вполне обычный. Занят русским делом, как и другие; просто не все, конечно, осознают, что у нас есть такое наследие и что мы его владельцы. Пока. Но потихоньку будем сказывать, петь. Людей, интересующихся темой, всё больше: я не всегда справляюсь со спросом. Надеюсь, что появятся ученики. А есть и другие люди на своём посту – звонари, краеведы, художники. Каждый что-то делает.
– Расскажите немного о старинном русском эпосе. Кто мог быть его героем?
– Я, конечно, сказитель, а не говоритель, мне легче петь… Героем? В том и дело, что сказания есть о представителях самых разных сословий русского народа, то есть практически обо всех. Вы наверняка знаете сказания об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Садко Богатом Госте (он купец), а есть ещё стари́ны о Микуле Пахаре, Вольге Князе, Вавиле Скоморохе, Дюке Степановиче Боярине… О них знают меньше. Есть замечательные стари́ны о женщинах.
– Эпос исполнялся под музыкальное сопровождение? – Он исполнялся на тот напев, которым сказывали стари́ны в той или иной местности. ⅘ всего нашего эпического наследия – это Русский Север, поэтому можно встретить печорский, олонецкий, пинежские напевы и так далее.
Певец и фольклорист Александр Маточкин. Фото: vk.com/amatochkinА вот гуслей у сказителей не было – вопреки иллюстрациям всех школьных учебников и «баянам» в исполнении художественной самодеятельности. По-видимому, миф о непременных гуслях появился после обнаружения «Слова о полку Игореве», при этом никто не обратил внимание на то, что именно там пел Баян, имея при себе гусли, а он «воздавал славу князьям», то есть не рассказывал былины, не повествовал о старине, а исполнял нечто торжественное, подходящее случаю. С гуслями был знаком и Садко, но, насколько мы помним, от его игры царь морской так разгорячился, что в море стали корабли тонуть: речь о плясовых наигрышах, а вовсе не о размеренном сказительстве. Если бы Садко под гусли стари́ны пел, морской царь, скорее всего, мирно бы сидел и думку думал. Ещё один важный факт: историки обнаруживают хорошо развитую гусельную традицию в тех местностях, где менее развита традиция сказывать былины. То есть и гусли, и эпос были, но скорее всего существовали независимо друг от друга. Может быть, в глубокой древности они как-то пересекались – про то мы не ведаем. Те напевы не дошли.
– Почему весь эпос оказался на севере?
– Там поселялись люди из разных регионов России, неся с собой песни, и там эти песни сохранялись. Есть киевский круг сказаний, есть новгородский и московский… Просто сами сказители оставались в основном на севере. Там люди серьёзные, строгие, гуслей у них нет: собрались, сели, будем сказывать…
– При этом сюжеты былин совсем не региональные: вы исполняли былину о нападении змея на Царьград и помощи городу от Ильи Муромца – видимо, отголосок реального падения Константинополя…
– Конечно, не региональные. Киевская Русь вообще была одним из центров европейской жизни; бояре и калики куда только не доходили – в Константинополь, Иерусалим, Рим. Калики перехожие, они же «добры молодцы», паломники (то есть в слове «калики» не было ничего уничижительного) обычно путешествовали артелями, группами, чтобы обезопасить себя в дороге. Есть даже такая стари́на «Сорок калик», есть сюжет о встрече калик с князем Владимиром Красное Солнышко, из которого следует, что калики идут «ко граду Иерусалиму». Наконец, былина сама по себе – очень древнее явление; у многих русских былин ещё индоевропейские корни. Скажем, есть стари́на о том, как Илья Муромец борется с Сокольником – своим неузнанным сыном, который оказывается настолько коварен, что не переходит на сторону отца даже после того, как тот щадит и отпускает юношу. Этот мотив коварства сына есть и в индийском, и в иранском эпосе. Другой пример – змееборчество, у которого тоже есть индоевропейские корни. А потом к таким древним мотивам присовокупляются современные сказителю впечатления: нашествие татар, падение Константинополя… Появляется новая стари́на.
– Вы можете менять старинные сказания на свой лад? – Всякий сказитель собирает то, что было до него сделано, и передаёт. Конечно, это пространство творчества и импровизации: когда сказываешь, создаёшь рассказ здесь и сейчас, набирая из формул, которые сказывали до тебя, подходящие по смыслу, типу. Если мне дать какую-то тему, я могу её раскрыть в сказовой манере. Как-то раз пришлось так про Александра Невского пропеть (взял летопись и напел). Но в таком творчестве есть одно главное условие: ты должен строго опираться на предыдущих сказителей, не спешить что-то сочинять от себя. Когда будешь знать сто формул, уже употреблявшихся в аналогичном случае, с именами тех сказителей, которые их придумали, можешь аккуратно внести свою, сто первую. Но не раньше.
– Есть ли школы сказителей?
– Я постоянно пытаюсь её устроить, последний раз в центре Петербурга дважды в месяц вечером проводил занятия, но набиралось немного людей: как-то дело в моём исполнении не приживается. Хотя само сказительство востребовано: бывает, что в месяц провожу 15 встреч – а это уже многовато. Наверное, сложно учиться сказывать: здесь дисциплина, как в молитве. Кто пробовал молиться, тот знает, как сложно минут на 15 удержать своё внимание. О чём только не передумаешь, вместо того чтобы делом заниматься! А стари́ны обычно – это 15–18 минут чистого исполнения и концентрации. Конечно, что-то можно подавать в современной обработке: приятнее слушать истории под аккомпанемент, чего уж. И есть даже удачные опыты такой аранжировки, но и оригинал нужно знать. Я сам не музыкант, всё делаю на слух и напев копирую с голоса. Обычно, узнав новую былину, много раз пропеваю её вместе с записью голоса сказителя, слово в слово, титло в титло. Когда она станет твоей совсем, тогда уже можно сказывать чуть-чуть по-своему, думать о свободе.
Александр Маточкин танцует в детьми. Фото: Зоя Дьячкова– В каких случаях было уместно послушать былину?
– В древности? Для русского человека былина, стари́на была как дыхание. Борис Шергин об этом хорошо сказал: былина работнику помощь, страннику посох. Если в будни у тебя много физического труда, умаялся, так былиной можешь себя подбодрить (сам напеваешь и радуешься), если в путь отправился – так с ней гораздо легче. Русский эпос – это бытовое явление, он никогда не предназначался для того, чтобы звучать со сцены. Вполне могло быть так, что человек просто сидит и что-то вспоминает в сказовой манере (так и говорилось: для себя пою, утешаюсь), а мог не только для себя, но и для окружающих. В праздник тоже есть место и песне, и стари́не.
– А в какой обстановке выступление сказителя возможно, уместно сегодня?
– Вернуть старые порядки, когда ты просто пришёл к людям и с ходу запел, конечно, нельзя, приходится преодолевать разрыв традиции, что-то объяснять, что-то проговаривать. Мы этим отчасти и занимаемся: устраиваем посиделки в городе, создаём сказительскую ситуацию: это когда есть 15–30 человек, расположенных к общению. Тогда и можно сказывать.
– То есть нужен такой единый братский круг?
– Так пели-то часто хором: муж начал, жена подпевает, весь стол вторит. И воспроизводили общие напевы. Поэтому вся эта традиция общинная, братская (как в одной песне поётся: «любовь молодецкая» – она же братство, дороже злата-серебра). Это связь с корнями прямая: ты слышишь здесь и сейчас текст, который слышали до тебя многие-многие поколения русских людей. Такой опыт завораживает: я сам через него прошёл, впитывал историю своего народа, языка. Ведь что ни говори, но преподаваемое в школе – это в основном наше послепетровское время, культура после Петра, а о глубинной России с её «Голубиной книгой» – духовным стихом, с её стари́нами и былинами, мы почти ничего не знаем. Знаем, что был какой-то Илья Муромец, но ни про его помощь Царь-граду, ни про Сокольника, ни даже тот факт, что о его подвигах раньше пели, а не просто рассказывали, большинство народа не знает. И, видимо, не случайно, что сейчас интерес проявляется: хочется знать, откуда мы есть пошли.
