В русской культуре есть две дороги, которые то сближаются, то отдаляются друг от друга, но между ними всегда есть расстояние. Одна – это народная самобытная культура: сказители, калики, странники. Другая – та, на которой находятся все так называемые классические писатели, поэты, композиторы и так далее. Суметь увидеть обе дороги или пересечь обе – большой творческий труд. Мало кому он по силе. Один из тех, кто сумел в разрушительном XX веке вобрать в себя русскую жизнь, живой язык русского севера и привнести всё это в литературу – это писатель Борис Викторович Шергин. Он жил практически иноческой жизнью, был образцом целостного крепкого человека. В сталинские ли годы в Москве или родном Архангельске, он везде он жил своей жизнью, открыто ходил в храм, размышлял о вере, Боге и человеке.
Родился Борис Шергин на излёте XIX века в июле 1893 года в Архангельске, успев застать Российскую империю, северную интервенцию и приход большевиков. В своих дневниках он писал: «Детство, юность, молодость – всё у меня с родимым городом северным связано, всё там положено. И всё озарено светом невечереющим... Любовь к родной старине, к быту, к стилю, к древнему искусству, к древней культуре Руси и родимого края, сказочная красивость и высокая поэтичность этой культуры – вот что меня захватывало всего и всецело увлекало...».
Сказывать былины Шергин научился от матери Анны Ивановны, коренной поморки, у которой «как жемчуг, слово катилося из уст». В изящных искусствах он также проявил свои таланты с младых ногтей, беззаветно отдавался рисованию, копируя иллюстрации из «Соловецкого Патерика», увлекаясь знаменным пением, записывая былины и фольклор, переписывая древнерусские лицевые рукописи. Среди исследователей фольклора известно, если вы заинтересовались народной культурой, в особенности поморами и архангельским краем, то мимо Шергина вам не пройти. Известный фольклорист Александр Маточкин помимо довольно широко известных сказок, былин и рассказов Шергина выделяет его дневники:
– Это удивительное, душеполезное чтение. Если какая грусть-тоска случится, то чтение дневников Шергина может вернуть бодрость духа и желание жить и творить.
Вообще говоря, сама фамилия писателя Шергин (с ударением на первый слог) – это поморская фамилия, которая происходит от слова Шерга – стружка. Скорее всего, основатель фамилии был плотник, как и отец Виктор Васильевич, трудившийся корабельным мастером. Он наставлял маленького Борю: «Постарайся, чтобы наши сказания попали в писания». И хоть сын не пошёл по стопам отца, а наказ исполнил. Закончив Строгановское училище, он работал художником-реставратором и выступал в Москве в Институте детского чтения Наркомпроса с былинами и рассказами о севернорусской культуре. Его даровитость, умение писать, рисовать и сказывать, давали ему преимущество и свободу в художественном выражении. Он сам иллюстрировал свои рассказы и сборники. Первые книги «У Архангельского города, у корабельного пристанища» и «Шиш московский» были приняты читателями и критиками хорошо. Дела сказителя шли недурно. В 1934 Шергин вступил в Союз писателей СССР, его книги выходили одна за одной.
Во время войны он тоже не сидел без дела, ездил по госпиталям и сказывал раненым солдатам былины. Удивительно, как долго он мог идти вперёд несмотря на большевистскую антинациональную идеологию.
К концу сороковых годов его книга «Поморщина-корабельщина» была разнесена критиками, а сам автор попал в опалу на 10 лет. Казённые книгочеи видели в его даре воспевать народный быт и традиций отцов угрозу интернационалу и бесклассовому будущем. В августе 1946 году появился доклад А.А Жданова и постановление ЦК ВКП(б) «о журналах «Звезда» и «Ленинград», о новом курсе партии в подтягивании идеологического фронта ко все другим участкам работы. Как докладывал Жданов «В советскую литературу просачиваются писатели-лазутчики, несущие упаднические настроения дореволюционного прошлого, чуждые советской действительности и нетерпимые на страницах наших книг». Такими лазутчиками назывались Михаил Зощенко «с его омерзительной моралью» и Анна Ахматова «блудница и монахиня». Вслед за этим посыпались обвинения и на Бориса Шергина.
В газете «Культура и жизнь» говорилось, что Шергин, зная творчество поморов, специально ищет архаику. Он «пропагандирует несвойственные советским людям идеи, вводит архаический язык». Книга «Поморщина-корабельщина» была охарактеризована как псевдонародная с каждой страницы, которой «пахнет церковным ладаном и елеем», несущая черты отсталости и консерватизма. Перед ним закрылись все издательства. Потянулись годы полуголодной одинокой жизни в подвальном помещении на Сверчковом переулке. Как глоток свежего для него посещение храма и созерцание природы и времён года. Кое-что можно понять о ситуации, в которой оказался Шергин из его заявления на имя председателя Союза писателей Фадеева: «Обстановка...самая отчаянная. Двадцать лет я живу и работаю в темном и гнилом подвале. Я утратил 90% зрения. В одной комнате нас помещается пять человек…семья моя голодает. У меня нет сил продолжать работу». Друг писателя скульптор-анималист Иван Ефимов сравнивал творчество писателя с жемчужинами русской речи, задавленные и засыпанные «мусором убогой жизни» в которых приходилось жить человеку преклонного возраста. Можно сказать, что это десятилетие он пережил благодаря названному брату, помогавшему по быту и ещё некоторым родственникам.
Ещё один удар был связан с диссертацией Константина Бадигина о ледовых плаваниях русских людей в древности. Ему Шергин в 1951 году передал некоторые материалы из своего архива.
В частности, рукопись «Морской уставец Ивана Новгородца», которая была переписана подростком-гимназистом для юношеской аудитории. Сам Шергин говорил, что из всей рукописи его интересовала глава о мореходстве, причём с точки зрения палеографии копия была малограмотной. Из неё следовало, что русские бывали на Новой Земле уже в XV столетии. Но Бадигин выдвинул смелое предположение, что начало русского мореходства относится к началу XII века. Из-за этого поднялась волна обвинений в «обдуманном подлоге» со стороны Шергина, и последовал разрыв с только что открывшимися для писателя издательствами. Некоторые требовали возврата аванса, что было равносильно смерти для нищего писателя. «Географгиз…накинул мне на шею удавную петлю, забивает меня в гроб, требуя возврата аванса», – писал он. Шергин обращался и в ЦК КПСС, в редакцию «Литературной газеты», никаких результатов эти заявления не принесли. Занавес непризнания упал с творчества Бориса Викторовича после 1957 года. ХХ съезд, десталинизация, предчувствие «оттепели» повлекли за собой перемены общественных настроений и к народной культуре. Только в 1959 году Шергину с поддержкой друга юности Леонида Леонова удалось выпустить книги «Океан - море русское», а позже «Поморские были и сказания», «Запечатленная слава» – самые крупные сборники Шергина. Трудами неравнодушных просителей его смогли переселить в квартиру на Рождественском бульваре, где он доживал последние годы. По воспоминаниям гостей Шергина квартира больше похожая на вокзальное помещение с неуютно высокими потолками и запылёнными окнами. Но это было не так важно, писатель уже почти ничего не видел и мысленно всё чаще возвращался в родной Архангельск, к отцу, матери и морю.
