– Своей книгой вы популяризируете историю студенческих братств; кто-то до вас ещё брался за освещение этой «братской» темы?
– Есть, кажется, всего четыре человека, которые что-либо писали об этом на русском языке, однако чаще всего это были научные, узкоспециальные статьи. Скажем, Римма Викторовна Дорохина изучала этические принципы североамериканских братств и сестринств, Светлана Игоревна Рыжакова и Ирина Рудик интересовались в первую очередь прибалтийскими студенческими корпорациями. Тему русского дореволюционного студенчества в целом на рубеже 1990-х годов у нас открыл Анатолий Евгеньевич Иванов, сотрудник РАН, замечательный учёный, но не популяризатор. При этом моя книга «Братство на всю жизнь» как раз рассчитана на широкий круг читателей и ёмко, но интересно объясняет, какие студенческие корпорации бывают, какие были в России и какие сейчас возможны.
Обложка книги «Братство на всю жизнь». Фото: Вячеслав Дружинин– Вы говорите о двух типах студенческих объединений: североамериканские братства и западноевропейские корпорации. К какому из них тяготели и тяготеют русские молодёжные сообщества?
– Россия до 1917 года в целом была европейской страной, и, соответственно, её студенческие братства являлись европейскими по сути, они создавались с оглядкой на прибалтийские корпорации, а те, в свою очередь, – на немецкие. Особенность европейских корпораций – это ориентация на традиции, уходящие подчас в многовековую древность, сложная структура статусов и иерархии внутри организации. Североамериканские братства устроены проще и активнее подстраиваются под изменяющуюся среду, чтобы предложить студентам нечто новое и интересное. Скажем, они начинались как элитарные клубы, потом теряли популярность и переформатировались: стали устраивать буйные вечеринки, превратились едва ли не в притоны на территории университетов, обрели много сторонников, но и проблем с полицией. Потом снова перестроились, выбрав гуманитарно-благотворительную направленность, более безопасную и умеренную деятельность, и, думаю, это не последний их ребрендинг. Если говорить о нашем студенческом братстве в России здесь и сейчас, то мы представляем собой микс двух форматов, что отражено уже в названии: с одной стороны, мы используем типичное наименование прибалтийских русских корпораций Ruthenia, отсылающее к европейской традиции; с другой стороны, Fraternitas, которое больше относится к североамериканским братствам. Полагаю, что с Европой нас связывает структура и архитектура сообщества: процесс вступления в братство, целожизненный путь корпоранта, правила выхода из корпорации и т. д., а с Америкой – атмосферная сторона жизни, немного бунтарская, живая, ироничная и т. д. При этом студенческие сообщества в России до революции важны нам как те, по отношению к которыми мы можем чувствовать себя продолжателями их дела. Мы не повторяем их ни по наполнению, ни по внешнему облику, но нам важно чувствовать, что мы возвращаем в современное российское общество те форматы самоорганизации, которые успешно развивались в России ещё до 1917 года.
– Расскажите немного о своей организации, описав этапы её становления. Всё-таки уже семь лет прошло.
– Я не смогу, конечно, ответить за всех, я уже филистр, то есть выпускник братства, но изложу свою точку зрения. В первые два года всё происходило скорее как эксперимент, у нас с друзьями были очень поверхностные знания о том, как всё устроено за границей, какие есть форматы студенческих объединений и т. д. Мы создавали ядро из членов сообщества, вокруг которого можно было бы строить что-то значительное. Без ядра ничего не имело бы смысла. Спустя два года поняли, что можно уже выстраивать систему набора, при этом у нас закончились люди, которых мы приглашали по личному знакомству. Поначалу мы совершали ошибки, как мы потом поняли, но это помогло нам выжить и продолжить дело. Где-то на 4–5-й год существования система набора у нас встала на рельсы, появились окрепшие ячейки в других городах, и мы задумались уже не о выживании, а о развитии и масштабировании на другие регионы. Сегодня мы подходим к тому, что корпорация как формат состоялась, она сама себя воспроизводит, но пока она одна-единственная – она никак не повлияет на студенчество в стране. Мы здесь не строим иллюзий: будем забавным феноменом, достойным изучения, – не более. Но чтобы реальные изменения в самосознании студенчества происходили, подобных объединений должно быть много – по крайней мере несколько десятков на всю Россию. Одна из задач книги – как раз показать успешный и неудачный опыт в создании студенческих сообществ, чтобы молодым людям было проще идти этим путём. В 2014 году, когда мы только возникали, у нас вообще не было живых примеров, на которые можно ориентироваться: мы смотрели на фотографии XIX века, потому что ничего другого вокруг не было. А сегодня поверить, что всё это может жить и работать, куда проще, потому что есть мы.
– Какие в братстве правила приёма, как осуществляется ротация членов?
– Ротация, конечно, есть, но она не носит какого-то обязательного характера: любой корпорант при желании может активно участвовать в жизни корпорации. Что касается процесса набора, то мы смотрим на несколько вещей. Первое – человек должен быть вменяемым и адекватным; я вам скажу, что вокруг поразительно много невменяемых людей разного рода, их следует не допускать до отбора в целом. Второе – нам важно отсутствие какого угодно радикализма во взглядах, будь то правого или левого. Третье – требуется соответствие базовым ценностям и взглядам братства. Взгляды – это общие представления о том, как должно быть устроено общество, самый базис, без конкретики: свобода, рынок и так далее, то есть простые вещи, на основе которых может процветать целая поляна политических систем; с другой стороны, это внутренние ценности сообщества – порядочность, доверие и проч., то есть то, на основе чего должна строиться наша жизнь внутри корпорации. Наша задача – понять, что человек не вступает с нами в противоречие. Например, если он убеждённый коммунист, мы заранее знаем, что нам не по пути: мы иначе смотрим на мир вокруг и на то, как вещи должны быть устроены. После прохождения всех этапов приёма есть ещё один смотр – на то, как человек встраивается в атмосферу сообщества. Дело в том, что конкретно наша корпорация ироничная, весёлая, поэтому чрезмерно серьёзные молодые люди у нас не задерживаются, они не вписываются. Время здесь обычно всё делает за нас: такие ребята сами уходят. Часто мы с ними продолжаем дружить, но уже за рамками сообщества. Может, у кого-то из них найдутся силы сделать своё братство с другой атмосферой.
Сооснователь Fraternitas Ruthenica – русского студенческого братства – Дмитрий Борунов. Фото: vk.com/dborunov– Вы говорите о том, что понятие «братство» заимствовали из североамериканских реалий. Но ясно, что это ещё и очень русское слово. Насколько этот национальный контекст вам важен?
– Для нас он и правда важен. Мы можем долго говорить о том, какие цели преследует корпорация, что конкретно делает, но один из важных наших приоритетов – это формирование адекватной национально мыслящей молодёжи, которая живёт не категориями правых или левых радикалов, а в период активного взросления, с 18 до 21 года, скажем, подпитывает себя различными идеями и общением в подходящей среде, спасаясь как от бреда телевизора, так и от маргинальной тусовки каких угодно взглядов, в том числе крайне правых. Если поискать какие-то аналоги, то наше понимание нации ближе всего к западноевропейскому определению гражданской политической нации. Почему я очень хочу, чтобы книга выстрелила? Потому что не вижу каких-то сообществ, которые бы проповедовали настолько же простые и адекватные взгляды в молодёжной среде и давали бы такую же удобную среду для формирования и оттачивания своих убеждений и их реализации.
– Что является вашим общественным идеалом?
– Поскольку я сейчас говорю как бы от лица корпорации, то это ровно те базовые взгляды про демократию, права и свободы, рынок и проч., которые я перечислил выше. Конечно, при таком перечислении кажется, что мы просто за всё хорошее против всего плохого. Но для сообщества это нормально: остальное отдаётся на откуп личным предпочтениям, которые, конечно, у каждого, и у меня тоже, свои. Это нормально, когда в корпорации есть люди с разным пониманием того, как должно развиваться общество, иначе это будет уже коммунистическая секта, где все причесаны на один пробор. В братстве скорее создан удобный дискурс для проверки своих взглядов и гарантия, что в этой среде нет случайных людей со взглядами, которые заставляют сомневаться в их психическом благополучии.
– Перечисленные вами ценности разделяются условным либеральным лагерем, но если вы заговорите о важности национального, скорее всего, либералы насторожатся. Свобода и демократия в России искусственно разводятся с нацией и патриотизмом, это вещи будто бы из разных спектров. Вы их сознательно объединяете?
– Про искусственность разведения вы верно заметили. Ответ здесь одновременно простой и сложный: я думаю, всё связано с уровнем, а главное – качеством образования наших граждан. Чтобы понять, что существующий в России конструкт с квази-федеративным делением, «россиянами» и прочим, в общем-то, странный, нигде в мире не встречающийся и по существу советский, достаточно базового и непредвзятого знания политической теории, да и просто истории, в конце концов. Обычно наши люди, даже молодые, даже после университетского курса, остаются в плену советских понятий, хотя и обижаются, когда им об этом говоришь. Но они не ценят гражданской нации, путают понятие этноса и нации, боятся сказать «я русский», считая, что это про разрез глаз и гены, искренне не верят, что существовали великороссы и малороссы и т. д. Что тут скажешь? Нужно как-то переработать наше вековое советское наследие. Нужно простым языком объяснять людям, что такое нация и почему это не про скинов или монархистов-реконструкторов. Думаю, я понимаю, зачем заинтересованным группам проводить то искусственное разделение, о котором вы говорите: оно ослабляет гражданское общество. Для меня скорее удивительно другое: как много всё же людей, готовых во всём разобраться. Им нужно несколько нормальных спикеров, популяризаторов, которые восполнили бы базовый уровень образования и эрудиции в отношении национальной темы. К сожалению, многие люди, которые пытаются что-то здесь говорить, сформировали себе такой образ, что с ними не захочешь себя ассоциировать. Это, конечно, их дело, как выглядеть, но на условную трибуну их не поставишь. А критическая база молодых людей, у которых есть запрос на понимание того, как устроена современная Россия, как могла бы быть устроена, убери мы всё советское, уже есть. Мы неизбежно подойдём к тому, что национальный дискурс станет востребованным. Вопрос только в том, насколько конструктивно и мирно он будет выстроен. Ну а те, кто захочет хоть как-то увязывать его с этническим вопросом, будут там же, где находятся и сейчас, – в нише радикальных маргиналов.
– Вы говорите, что плохо дело с образованием. Вероятно, нам не хватает не только студенческих, но и профессорских братств?
– Довольно очевидно, что профессорской корпорации в стране нет, есть только отдельные выжившие представители вольного профессорского духа. Кстати, они местами сохранялись даже в 1930-е годы ХХ века, так что было бы странно, если бы сегодня их не было совсем. Но что обнадёживает, так это факт, что исторически профессорская корпорация формировалась после студенческой. Скажем, в дореволюционной России она возникает где-то в 1880–90-е годы XIX века, от своего имени Академический союз как часть Союза союзов начинает говорить в самом начале XX века, а потом уже появляется партия кадетов, которую ещё называли профессорской партией. При этом студенческие объединения начинают формироваться ещё с появления землячеств, то есть с середины XIX века. Я полагаю, что в современной России будет так же: нормальная живая студенческая корпорация порождает запрос на профессуру, к которой не стыдно ходить на лекции, на которую хочется ориентироваться как на лидеров мнений. Известно, что в XIX – начале ХХ века студенты могли устраивать обструкции отдельным профессорам, и это часто оказывалась действенным методом борьбы – таких профессоров нередко убирали. Понятно, что за один день профессура не станет другой, но нормы и иерархии ценностей там могут постепенно меняться, а студенты могут этому помочь.
– Есть, по-видимому, пример университета, где такое единство студенческой и профессорской корпорации наблюдается уже сейчас, – Шанинка; нападки на неё, меж тем, не ослабевают. Вам близок этот пример?
– У Шанинки помимо всего прочего есть два важных бонуса: во-первых, небольшие размеры, которые делают её как бы более семейной; во-вторых, в условиях современной России в неё априори поступают очень подготовленные люди, заинтересованные в устроении сообществ, политологии, социологии и т. д. Поэтому она представляет собой «корпорацию на максималках», когда весь университет – одно больше сообщество. Во всех университетах такая схема, конечно, неосуществима, но вполне можно представить объединение большого количества сплочённых сообществ внутри одного крупного университета. Я думаю, многие профессора и ректоры, желающие жить в соответствии со своими принципами, должны по-доброму завидовать профессорам Шанинки, понимая, что на их защиту в нынешних реалиях весь университет не поднимется. А должен бы.
– В вашем братстве есть студенты разных специальностей или «корпорация на максималках» ближе всё же гуманитариям?
– Изначально мы создавали ячейки при отдельных университетах – Вышка, РАНХиГС и т. д., поэтому возник перекос в сторону гуманитариев. Потом мы поняли, что лучше выходить на общегородской уровень, потому что повестка внутри одного университета быстро исчерпывается – это раз, и потому что нужно отказываться от узкой специализации – два. Спустя первые пару лет мы даже сформулировали для себя цель: выправить баланс гуманитариев и технарей (хоть я и не люблю это разделение). Это получилось, и состав стал уравновешенным. Когда мы сейчас приходим в новые города, специальной задачи набрать всех поровну мы не ставим, но мы стараемся, чтобы в братстве были люди из нескольких университетов города, тогда разнообразие сохраняется.
– Эти люди лично встречаются?
– У корпорантов во всех городах есть свои регулярные встречи. Ещё у каждой из ячеек есть какое-то центральное мероприятие в году, когда собираются её участники, и обычно оно брендируется так, чтобы членам корпорации из других городов тоже было интересно там побывать (узнать что-то об этом регионе, его природе, истории, традициях и т. д.). Иногда проходят общие слёты близких друг другу городов – скажем, Москва–Питер или Казань–Уфа. Наконец, периодически проходит мероприятие, на котором собираются представители всех наших ячеек – от Калининграда до Владивостока, а также из Праги.
– Разрешите закончить личным вопросом: как вы сформировались, «дошли до жизни такой», что решили организовать студенческое братство, что-то поняли про русскую и советскую традицию, популяризируете гражданскую нацию и т. д.?
– Мне сложно всё отрефлексировать, но я думаю, ответ должен состоять из двух больших половин, где первая – это история и опыт семьи. Я из семьи, в которой было очень много репрессированных, в том числе белых офицеров, представителей казачества и кулаков. У кого-то из них была возможность эмигрировать в Германию, у кого-то нет. Была большая высылка в Сибирь, где тоже погибло много моих предков. Поэтому у меня есть огромное количество максимально близких мне примеров того, что такое советская власть, которую кто-то любит оправдывать. Для меня это абсолютное зло. А зло не имеет оправданий. Я понимаю, кого в первую очередь пускали под нож, каких людей, с какими качествами и достоинствами, и это, скажем так, не формирует симпатий к советскому периоду жизни страны. Поэтому всегда хотелось понять, что было до того, как начались эти безумные советские эксперименты? Сначала мной двигало просто любопытство, из него вырос интерес к истории и политологии, который только укрепил меня в простой мысли, что советский эксперимент с Земшарной республикой представлял собой тотальное безумие. Ну и здесь началась «вторая половина», а именно – чтение хороших книг, то, что я называю образованием (к сожалению, в современной России часто самообразованием). Любимая моя книга на эту тему – «Почему РФ не Россия» Сергея Владимировича Волкова, которая подробно объясняет, что произошло с нами тогда, на рубеже 1910–1920-х годов, и что именно мы потеряли. Я думаю, когда опыт семьи встречается с научными обоснованиями, то происходит понимание на качественно новом уровне. Моя история здесь не уникальна, она свойственна многим корпорантам.
