День народного единства 4 ноября, отмечающийся на государственном уровне с 2005 года, был призван заменить атавизм советской эпохи – 7 ноября, годовщину Октябрьского переворота, которая с 1996 года трансформировалось в День согласия и примирения. Решение перенести акцент на 4 ноября нельзя назвать удачным – и не только потому, что датировка вызывает вопросы у историков Смутного времени. Фантом «единства» вместо истории сопротивления Безусловно, рефлексия по поводу событий начала XVII века должна иметь место: всё-таки первый опыт (велико)русской гражданской войны (не считая феодальной войны XV века), в чём-то аналогичный Нидерландской и Английской революциям, хотя и с совершенно иным исходом (разве не «политическая нация», мечта сознательных республиканцев, проявила себя в Нижегородском ополчении и Совете Всея Земли?). Но гораздо актуальнее представляется врачевание ещё не заживших (и в последнее время всё более кровоточащих) ран. В официальном закреплении праздника 4 ноября в начале второго президентского срока Путина распознаётся не только и не столько «мягкая декоммунизация» (таковой может считаться неудачное переосмысление 7 ноября в категориях «согласия и примирения» в 1996–2004 годах), сколько окончательное прощание с надеждой на признание властями РФ антибольшевистского инобытия 7 ноября, традиционного «отмечавшегося» русской эмиграцией как День непримиримости. Насыщенный символизмом ноябрь известен и другой датой – 6 ноября 1991 года, на которое выпал Указ президента РФ № 169 о роспуске (запрете) КПСС. Наивный, хотя и неизбежный «советский легализм», когда в качестве довода против верхушки КПСС используется нарушение ею советской же конституции 1977 года, не должен нивелировать великое освободительное значение этого документа. Фактически воссозданное Российское государство отменяло чудовищную «партию нового типа», в течение 70 лет узурпировавшую функции государства на российской территории.
Музей геноцида «Туольсленг». Фото: Maya-Anaïs Y. / Flickr
