«Семь смиренных» (как с легкой руки Мережковского прозвали авторов «Вех») пророчески предвидели: катастрофы не избежать, если интеллигенция не одумается. Не одумалась, самые страшные опасения «веховцев» оправдались. Но почему-то и сейчас, сто лет спустя, самые человеколюбивые гуманисты и даже многие христиане готовы скорее поддержать тех, кто в итоге привёл страну к революции, чем тех, кто пытался её предотвратить.
Почему послание авторов «Вех» не только не достигло своей цели, но и вызвало у современников взрыв благородного негодования?
Н.А. БердяевЛожный путь к свободе
Прежде всего потому, что содержало призыв к покаянию. Со времен ветхозаветных пророков подобные призывы возбуждали у адресатов одно желание: убить обличителя, выставившего их грехи на всеобщее обозрение.
В случае с «Вехами» ситуация была еще более сложной и напряженной: на поругание была выставлена святыня, перед которой благоговело не одно поколение российских интеллигентов. Идеи, освященные десятилетиями неправедных гонений на их последователей, идеал народничества, на алтарь которого уже принесены десятки человеческих жизней.
Служение народу, всем униженным и оскорбленным самодержавной властью, традиционно было делом жизни каждого русского интеллигента. «Русской интеллигенции, особенно в прежних поколениях, свойственно также чувство виновности пред народом: «это своего рода "социальное покаяние", конечно, не перед Богом, но перед "народом" или "пролетариатом"», – отмечает Булгаков. Именно интеллигенция, пишет Струве, в течение всего XIX века вынашивала идею революции, которая должна была освободить угнетенные классы.
П.Б. СтрувеЧто таким путем свобода не обретается, авторы «Вех» (тоже недавние сторонники радикальных мер) поняли вскоре после первой русской революции. И вовсе не потому, что она потерпела поражение. Приводя в недоумение своих вчерашних партийных соратников, марксист и революционер Струве вдруг отважился заявить: «Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию».
Ошибка не в том, как делали революцию, пишет он, а в том, что ее вообще делали. «Делали революцию в то время, когда задача состояла в том, чтобы все усилия сосредоточить на политическом воспитании и самовоспитании, – рассуждает Струве. – Тут была ошибка моральная. В основе тут лежало представление, что «прогресс» общества может быть не плодом совершенствования человека, а ставкой, которую следует сорвать в исторической игре, апеллируя к народному возбуждению».
Убить в себе раба
По словам Булгакова, именно в дни революции (1905–1907 гг.) с наибольшей силой проявилось истинное лицо интеллигенции, стряхнувшей с себя «последние пережитки христианства». Сборник «Вехи» стал одновременно и свидетельством о личном покаянии его авторов, и проповедью, обращенной к бывшим единомышленникам.
Не смягчая слов, «веховцы» писали о «болезни» интеллигенции, об «искажении» ее сознания. «Мы калеки потому, что наша личность раздвоена... Русский интеллигент – это прежде всего человек, с юных лет живущий вне себя, в буквальном смысле слова, т. е. признающий единственно достойным объектом своего интереса и участия нечто лежащее вне его личности – народ, общество, государство», – пишет Гершензон, призывая интеллигента «стать человеком». Ему больше остальных досталось от современников за эти слова.
Отрекаясь от социализма, Бердяев кается в двух тяжких грехах: человекопоклонстве и отказе от личной ответственности за происходящее. «Только сознание виновности нашей умопостигаемой воли может привести нас к новой жизни. Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы», – пишет он.
Однако нисколько не настроенные на покаянный лад современники увидели в «Вехах» что угодно, только не пример личного покаяния. Один за другим выходят «антивеховские» сборники представителей различных политических течений, в которых авторов «Вех» винят в переходе на сторону угнетателей, «предательском ударе в спину» бывшим соратникам. Особенно задевает всех проповедническая позиция «веховцев». «Не лучше ли предоставить это дело церкви?» – недоумевают кадеты И.И. Петрункевич и К.К. Арсеньев. При этом церковь как институт они тут же дискредитируют, а проповедников-мирян (Булгакова, Бердяева, Струве и др.) к церкви почему-то не относят.
С.Н. БулгаковСначала дома у себя приберись...
Но самое большое противоречие, не менее остро дающее о себе знать сегодня, рождается при столкновении двух ценностных систем – христианства и гуманизма.
Народопоклонство, которое христиане-«веховцы» называют грехом (по заповеди «Не сотвори себе кумира»), их оппоненты, напротив, смело ставят себе в заслугу.
«"Народ" в миросозерцании русской интеллигенции – <...> это была идея, вросшая в организм и сросшаяся с организмом, составившая одно крепкое целое с чувством и волей. <...> русское интеллигентское миросозерцание <...> было не только одномыслью, но и однострастью, одножеланием, одностраданием. Это было не только народничество, но и народолюбие, может быть даже вправду народопоклонство. "Народ" не был для русской интеллигенции только объектом размышлений, но он был для нее в то же время источником радости и страданий, предметом любви и страстного желания», – пишет публицист Н.А. Гредескул.
Чтобы вернуть интеллигенцию с небес на землю, отвлечь от самолюбования, Гершензон предлагает ей оглянуться на собственную жизнь.
«Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? – я говорю, разумеется, об интеллигентской массе, – пишет он. – Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, – да оно и легче, и занятнее, нежели черная работа дома.
Никто не жил, – все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. <...> Это был какой-то странный аскетизм, не отречение от личной чувственной жизни, но отречение от руководства ею. <...> в целом интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения: <...> праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности».
Этот выпад Гершензона произвел эффект разорвавшейся бомбы и был воспринят в первую очередь как оскорбление. Оппоненты любили цитировать этот пассаж, чтобы продемонстрировать безнравственность новоявленных проповедников. Я, значит, общим делом занимаюсь, жертвую для этого личным комфортом и заботой о себе, а эти «смиренные» меня носом тычут в неустроенность моей жизни?! Есть от чего прийти в негодование.
Вообще аргумент из серии «ты сначала у себя дома приберись и человеком стань, а потом в политику лезь» универсален, заткнуть рот им можно кому угодно: много ли найдется на свете людей, у кого и в личной жизни, и в быту все гладко? И власть имущие нередко прибегают к нему для дискредитации оппонентов.
М.О. ГершензонНегуманное человеколюбие
Многие и сейчас считают, что довольно правильные, с христианской точки зрения, призывы авторов «Вех» прозвучали не вовремя и не к месту. Публицист, литературовед и, что важно, христианин Дмитрий Быков сегодня так характеризует тот период:
«...И вот в 1909 году, когда уже смертные приговоры идут пачками, когда пишется статья Короленко «Бытовое явление», рассказывающая о том, что смертный приговор выносится по отсутствующим, по совершенно ничтожным основаниям, по любому простейшему оговору <...>. В это самое время они призывают к смирению, образованию и наведению порядка в домашней жизни. <...> Проповедь смирения в гниющем обществе ― катастрофа. И когда на твоих глазах все лучшее, что в этом обществе есть, втаптывают в грязь, негоже становиться на сторону государственных революционеров. Негоже призывать к самоограничению, самообразованию и религиозному смирению там, где на твоих глазах топчут любую человечность».
Революционеры традиционно критикуют христиан за проповедь смирения, обвиняя их в сговоре с «угнетателями» и оспаривая таким образом у них право называться истинными человеколюбцами.
Но что такое настоящее смирение? Требует ли оно от христианина бездействия, когда его ближнего втаптывают в грязь? Авторов «Вех» обвиняли в отсутствии «религиозной доктрины» и подробной инструкции, что делать, если путь революции они отвергают. Мало кто заметил, что и доктрина, и инструкция у них есть, в четырех версиях даже, называется «Евангелие».
