Это символ постигшего нас настоящего апокалипсиса – самой кровопролитной за всю историю человечества войны. Но как события середины июня 1941 года воспринимали обычные люди? Чувствовали ли они, что сама ткань жизни навсегда разорвалась на две части и время, существовавшее до 22 июня 1941 года, навсегда стало историей? Об этом мы попытались узнать, читая дневники и письма людей, описавших свой самый первый день войны.
* * *
Из воспоминаний Якова Коваленко, сержанта 6-й танковой бригады:
«Приближение войны чувствовалось задолго до её начала: шли эшелоны к границе, везли грузы, перевозили людей. Наши политработники активно убеждали всех не поддаваться на провокации и отвергать всякого рода слухи. Нас меньше стали отпускать в увольнение в город.
20 июня наш батальон заступил в гарнизонный наряд. В основном мы выполняли роль военной автоинспекции и вели патрулирование улиц. Спокойно прошли сутки. 21 июня в 18.00 нас сменили. Я и капитан Волков зашли в магазин, купили бутылку польской водки, селедку и баранок – обычного хлеба не было. В одном из городских парков посидели на лавочке, покушали, немного выпили и направились в часть. По городу тут и там сновали военные машины и мотоциклы. В разговоре мы обсудили это и пришли к мысли, что такое активное движение техники объясняется присутствием в Белостоке командующего Белорусским особым военным округом генерала Павлова, который в эти дни проводил совещания с высшим командным составом. Вернувшись в часть, увидели, что солдаты соседнего батальона активно готовят машины, снимают брезент, заправляют баки топливом и снарядами. Спросили, в чём дело? Выяснилось, что это инициатива их командиров, приказавших подготовить всё как для боя. И в то же время сверху никаких приказов не поступало.
В 20.00 мы по команде ушли на ужин, после него часть служащих вернулась в казарму, а часть пошла смотреть кинофильм, который показывали на летней открытой площадке. Кинокартина называлась «Случай на границе». Было много командиров вместе с жёнами и детьми. Но фильм нам до конца посмотреть не удалось. В 23.00 была объявлена боевая тревога, но не всему полку, а побатальонно, с интервалом 20.30 минут. Все покинули киноплощадку, и через минут десять все экипажи были построены у боевых машин. Получили приказ от командира полка полковника Панова выехать в заданный район сосредоточения. Позже мы выяснили, что этот приказ спас нам всем жизни в первый день войны…
Ночь 22 июня 1941 года мы провели без сна, а в 4 часа ночи, сидя у танков, мы услышали сплошной гул самолетов. Потом стали слышны сильнейшие взрывы авиационных бомб. С нашего горящего аэродрома поднялись в небо всего три истребителя, вступивших в неравный бой и успевших сбить по одному бомбардировщику немцев.
Через некоторое время по приказу двинулись навстречу наступающему по земле врагу. Такой эпизод. Проезжая по одному населенному пункту, мы встретили отступающую хозяйственную часть. Возле одного небольшого магазина стояли телеги, и солдаты грузили на них продукты в ящиках, готовясь к эвакуации. Но, заметив наши танки, они вдруг остановились и стали ящики заносить обратно в магазин. Нам было радостно, что люди поверили в нашу силу. К сожалению, всё было не так! Около 12 часов дня наша дивизия подошла к реке Нарев.
Один полк перебрался по мосту на противоположную сторону реки и замаскировался в лесу. Остальные подразделения рассредоточились на этом берегу. Через час-полтора на большой скорости к мосту проскочили три мотоцикла, всё осмотрели и скрылись. Потом подъехала немецкая разведывательная бронемашина с радиостанцией. Мы тихо ожидали. Наконец на горизонте появилась колонна танков, бронемашин с пехотой, автомобилей с пушками на прицепах. Ехали – как у себя на параде. Головная часть колонны проехала мост, и в этот момент наши танковые батальоны выскочили из засады и ударили в хвост немецкой колонны, заперев возможность её продвижения назад. Смяв её, направились в сторону моста, по дороге тараня боевую технику и живую силу врага. Мы стреляли прямой наводкой по голове колонны. Немцы стали в панике разворачиваться, но увидели, что и там им навстречу мчатся наши танки. При попытке переправиться через реку их тяжёлая техника глохла и тонула в воде, а мы на полном ходу стреляли из пушек и пулемётов и давили гусеницами их пехоту на подводах и лёгких бронемашинах…
Не могу до сих пор понять, почему и как это произошло, что наш батальон расположился на открытой местности на ржаном поле. Рожь в это время цвела. Моя машина стояла ближе к лесу, где заправщики начали заливку топлива. Не прошло и двадцати минут, как в небе над нами снова появились немецкие истребители, а за ними бомбардировщики, и группами по три самолета, пикируя, стали нас бомбить. Я, не успев закончить заправку, заполз под свой танк. И в это время недалеко прогремел взрыв, в котором на наших глазах погиб командир батальона капитан Волков. Казалось, бомбёжке не будет конца. По команде все целые машины устремились под прикрытие леса. Сложность заключалась еще и в том, что пыльца от цветущей ржи стояла в воздухе, как облако, и забивала глаза. Танк пришлось вести вслепую по танковой радиосвязи. В это время командир находился с открытым люком на башне и сильно рисковал быть убитым разлетающимися осколками от бомб. И вот в наушники шлемофона услышал команду ехать зигзагами, потому что на нас пикирует бомбардировщик. Я это выполнил даже с кратковременной остановкой, но падающая бомба все равно упала перед танком, раздался взрыв огромной силы, машину подбросило в воздух и швырнуло обратно на землю. Объём башни заполнился гарью и пылью. Открыл передний люк механика-водителя и ахнул от изумления, потому что метрах в пяти от машины была огромная воронка, в которую легко могли бы поместиться два танка… Это был последний городок, где мы вели наступательные и оборонительные бои… Потом мы стали только отступать…»
Советские танкиИз воспоминаний рабочего Михаила Городецкого, г. Киев:
«22 июня 1941 года я работал в ночной смене в токарном цеху. Где-то в полпятого утра раздался взрыв, в цеху разбило стёкла. А цех высокий, окна большущие – там и так дуло со всех сторон, а тут прямо ветер гуляет. Я не понял, в чём дело. Остановил станок, пошел во двор, посмотрел – а там убитые лежат. Я спрашиваю: «Что случилось?» А люди все были на улице: «Война началась!» Вот эта первая бомба попала в инструментальный цех.
26 июня на заводе было комсомольское собрание, а я был комсомолец. И набирали добровольцев на фронт. Наш комсомольский вожак задал вопрос: «Кто пойдет добровольцем?» Я первый руку поднял, что я пойду. Мне сразу дали расчет и направили в военкомат.
Пошел в военкомат, оттуда меня направили на стадион «Динамо». Там копали окопы, делали траншеи, учили стрелять из винтовки, бросать гранаты. Каждый день поступали люди, и каждый день кого-то забирали на фронт. Брали на фронт уже пожилых людей, из них формировали стрелковые роты. Я там был недолго, потому что уже знал и винтовку, и автомат. А почему знал? До войны я ходил в кинотеатр на площади Артёма, там висела винтовка, и на стене было такое задание: «Отгадай части винтовки». Я читал эти задания, любил это дело, хорошо знал и винтовку, и пулемёт.
Через четыре дня послали меня на реку Ирпень, там был мост. Село Екатериновка – это была последняя прифронтовая точка, дальше никто не мог пройти, только по пропускам. Рядом были бетонные доты, кусок такого дота с амбразурой и сейчас там стоит. Внутрь не пускали, я возле этого дота приспособился. Капитан сказал мне: «Ты будешь пулемётчиком, первым номером, только иди, выкопай себе траншею».
Я пошёл копать себе траншею, выкопал. Там ещё несколько человек организовали, дали мне второго номера. Но не успели мы и одного раза стрельнуть, как нас сняли с фронта как несовершеннолетних.
Немец в это время уже был в Пуще-Водице. Мы шли пешими на Киев, без оружия. Пришли в Киев, пошли на Печёрск, чтобы взять винтовки, но там было закрыто, везде замки висели. Это за несколько суток до прихода немцев! Закрыли склады, а там винтовок полно было! И боеприпасы были, и всё остальное – но всё было закрыто! Мы хотели сбить замок, к нам из склада вышел какой-то человек: «Вы не имеете права! Вас за это судить будут!»
Не дали нам ни винтовок, ни патронов. Потом мы расположились на Оболони, тогда эта местность называлась Наталка. Там домов не было, а был пустырь. Пришли туда, нам сказали: «Отдыхайте». Наутро всех подняли в шесть часов, дали обмундирование. Дали нашему старшему справку о том, что он сержант, командир пулемётного отделения. Стали раздавать нам пулемёты, винтовки. Но не всем – не хватало вооружения. Мне какой-то командир сказал: «Подожди, ты получишь пулемёт». Но ни пулемёта, ни винтовки так и не дали.
Пошли на Днепр, на Цепной мост, но через него уже пройти не могли, он был взорван. Нас повели на Подол, на железнодорожный мост имени Петровского, мы через него ночью перешли. В Киеве один сержант дал мне винтовку СВТ на десять патронов. Ой, что вам про неё сказать? Она плохо стреляла, такая ненадежная была. Я даже снял нижнюю рубашку, разобрал её, всё почистил, закрыл её. Стали стрелять, а она у меня не стреляет. Очень неудачная была, её потом сняли с вооружения. А сержант, который дал мне винтовку, говорит: «Я дальше не пойду, мне надо оставаться». Многие члены партии оставались в подполье, и он ушёл с ними. А киевская милиция сначала с нами пошла. Прошли мы совсем немного, и тут милиционеры стали свои документы закапывать, снимать форму и убегать по домам.
Предатели были кругом. Если бы не предательства, может быть, и победа была бы за нами раньше. Боже мой, а сколько призывников убегало домой! Поймают дезертира – расстреляют. А потом даже перестали их расстреливать. Кто рядом жил, тот и убегал».
Из воспоминаний Михаила Хорева, командира роты 360-го полка резерва Верховного командования:
«Для нас война началась уже 22 июня, мы тогда находились в лагерях, в 70 километрах от нашей границы, но о войне мы услышали только в 12 часов, когда по радио выступил Молотов, потому что немецкие диверсанты сумели нарушить нашу связь со штабом округа. В лагере я был на должности заместителя командира батареи, и вот 22 июня меня после завтрака вызывает командир батареи и дает мне указание провести соревнования по кроссу между взводами.
Мы побежали три с половиной километра до озера. Добежали до финиша и получили команду срочно вернуться.
В 12.00 все собрались в полевом клубе и вот только тогда узнали о начале войны. Собрали митинг, на котором выступали наши офицеры, солдаты. Надо сказать, в то время доктрина была выражена ещё Ворошиловым – малой кровью на территории противника, в таком вот ключе и выступали. Наш замполит закончил свое выступление призывом: «Да здравствует берлинское пиво!!!» Я никогда этого не забуду.
После митинга командир нашего полка, очень солидный полковник с таким зычным голосом: «А теперь слушай мою команду: боевая тревога! Всем выйти в запасные районы сосредоточения».
К 14 часам боевые подразделения нашего полка, в том числе моя батарея, входившая в 1-й дивизион, которым командовал Герой Советского Союза капитан Большаков, вышли в запасные районы сосредоточения. А там кругом лес был, мы только вышли, начали маскировку и вдруг видим – над нами пролетели немецкие самолеты и начали бомбить наш лагерь, а там еще тыловики находились, они не успели выйти. Мы только и видели, как наши палатки поднимаются и летят в воздух!»
* * *
Из дневника академика Владимира Вернадского:
«19 июня 1941 года. Интересно, сколько правды в том, как объясняет нам наш ТАСС о Германии... Говорят, что Германии был представлен ультиматум в 40 часов вывести её войска из Финляндии – на севере у наших границ. Немцы согласились, но просили об отсрочке – 70 часов, что и было дано.
22 июня. По-видимому, действительно произошло улучшение, вернее, временное успокоение с Германией... Грабарь рассказывал, что он видел одного из генералов, которого сейчас и в партийной, и в бюрократической среде осведомляют о политическом положении, который говорил ему, что на несколько месяцев опасность столкновения с Германией отпала...
23 июня. Только в понедельник выяснилось несколько положение. Ясно, что опять, как с Финляндией, власть прозевала... Бездарный ТАСС со своей информацией сообщает чепуху и совершенно не удовлетворяет. Еще никогда это не было так ярко, как теперь».
Строй немецких бомбардировщиков в советском небеИз воспоминаний Николая Лосева, командира санитарного взвода 84-й стрелковой дивизии:
В армию меня призвали ещё до войны из родной Смоленской области и направили в дивизию, которая располагалась в Латвии, на окраине города Двинск. Сначала нас, рядовых со средним и высшим образованием, определили в учебный взвод на трёхмесячную подготовку. После неё распределили по подразделениям, и меня перевели в санчасть полка фельдшером.
И только здесь, в санчасти полка, стал привыкать к воинской службе. Поначалу очень страдал от жёстких двухъярусных деревянных нар в казарме. Утром в столовой никогда не наедался, всегда с миской подходил к «амбразуре» за добавкой. Очень трудно засыпал в палатке, когда нас по тревоге выводили в поле.
В пять часов утра 22 июня 1941 года наш батальон подняли по тревоге. И я увидел, как вражеские самолеты – черные бомбардировщики с белыми крестами – разворачивались на бреющем полете, готовясь бомбить находившийся по соседству военный аэродром. Это было страшное зрелище, никто из нас такого ещё не видел.
Уже к вечеру в батальоне солдат почти не осталось. Рядовые из Прибалтики разбежались по домам. Другие пошли за штабной повозкой в сторону Риги. Вскоре поступил приказ отступать всем. По дороге встретил женщину с двумя детьми. На глазах слёзы. И она обратилась ко мне по-русски: «На кого вы нас покидаете?» Что я мог ей ответить? Естественно, постарался успокоить: «Не расстраивайтесь, мы ещё вернемся».
Миновав латвийскую территорию, мы получили приказ двигаться в направлении Пскова. На дороге севернее этого города встретили нашу штабную повозку, а рядом с ней стояли офицеры батальона. Потом, смотрю, они сели на грузовую машину и уехали. Оказывается, всех нас передали строевой части, которая здесь же, на горе, заняла оборону. Я лёг возле дороги и вырыл себе щель.
Помню, провели бессонную ночь. Очень хотелось есть, но выручали сухари, спрятанные в противогазной сумке.
Наутро, когда уже начало рассветать, мы увидели, что по шоссе внизу идут немецкие бронетранспортёры. Под горой они остановились и открыли по нам огонь из пулемётов. Над моей головой полетели пули, которые свистели, казалось, повсюду. Страх, спутник любого человека на войне, пусть даже отчаянного храбреца, впервые сжал мне сердце...
Потом я увидел, как из машин стали выскакивать немецкие солдаты с засученными рукавами рубашек и, стреляя из автоматов, пошли во весь рост. Наши бойцы стали перебегать вниз к речке, прячась в кустарник. К счастью, этот кошмар длился всего минуты три. Немцы поднялись на брошенную нами высотку, к ним вернулись бронетранспортёры, и они поехали дальше. На поле осталось лежать несколько раненых.
Раненых в руку я перевязал, и они ушли в тыл сами. А вот шестерых тяжелораненых пришлось самому перетащить за речку, а там просить бойцов-артиллеристов, проезжавших мимо на лошадях, увезти раненых в тыл на орудийных лафетах.
Затем мы отступали в сторону Новгорода и шли всё лесом, болотами. Нас осталось всего несколько человек. На всех одна винтовка с одним патроном... Но при мне оставалась моя санитарная сумка, и я заметил, что каждый из бойцов старается устроиться ко мне поближе. Думали, раз я фельдшер и у меня есть бинты и медикаменты, то в случае чего смогу им помочь.
Однажды к вечеру до того устали, что просто попадали у дороги в кустах. А рано утром, когда ещё было темно, все вдруг дружно просыпаемся в безотчётной тревоге. Смотрим, а метрах в двухстах от нас стоит немецкий бронетранспортёр, и около него ходит взад-вперёд часовой.
А за дорогой начиналось болото, и деваться нам было некуда. Правда, болото не гиблое: росли деревья, кусты, были кочки. Так, прыгая с кочки на кочку, мы и пошли куда глаза глядят, лишь изредка забрасывая в воспалённые рты кисловато-горьковатые клюковки. К вечеру вдруг услышали рёв коровы. Это была не галлюцинация, бурёнка мычала именно в той стороне, куда мы и направлялись. Мы до того обрадовались, что силы откуда-то появились, и по кочкам уже сигали вполне по-мальчишечьи.
Вышли на окраину леса, а здесь расположились люди, эвакуированные из близлежащего села. Женщины, узнав, что мы голодные, отварили нам картошки, и мы наконец немного поели. Потом нам подсказали, что рядом, всего километрах в двух, стоит наша воинская часть, подошедшая часа два тому назад. И мы пошли туда.
Встретили нас хорошо, но препроводили к одному командиру, который тщательно проверил документы каждого из нас. Потом нам выдали хлеб и консервы, которые мы тут же съели. Бойцов отправили в часть, а меня как фельдшера командировали в Новгород, где была расположена санитарная служба.
Такого горького отступления, такого неорганизованного бегства, какие были в самом начале войны, я, к счастью, больше не помню. Многое пришлось пережить: и страх, и холод, и голод. Но такого унижения, такой ужасающей безысходности больше не было».
* * *
Из дневника профессора Леонида Тимофеева:
«25 июня 1941 года. ...Война, по-моему, встречена хорошо: серьёзно, спокойно, организованно. Конечно, покупают продукты, стоят очереди у сберкасс, которые выдают по двести рублей в месяц, но, в общем, всё идет нормально. О войне узнали некоторые москвичи раньше: в 2 часа ночи некоторые слышали немецкое радио и речь Гитлера о войне. Они успели взять вклады в кассе... В ночь на 24-е в 3.15 проснулся от воя сирен и стрельбы зениток – конечно, отдаленных. Оделся, поднял семейство. Вскоре все затихло. Наутро говорили, что было три самолета-разведчика...
19 июля. Вчера был в Москве. На обратном пути были застигнуты тревогой (это пятая), остановили машину, спустились в бомбоубежище какого-то дома на Сретенке. Вообще всё шло хорошо, спокойно и организованно. Через 40 минут дали отбой. Москва всё больше напоминает прифронтовой город: везде грузовики с боеприпасами, пушками и прочее, замаскированные ветками, за городом – позиции зениток, на бульварах – аэростаты заграждения. Говорят, бои идут близ Смоленска. Очевидно, вторая волна началась около недели назад. Сводки очень лаконичны, радио второй день молчит.
23 июля. Начали бомбить Москву... В Москве народ настроен тревожно. Говорят главным образом об эвакуации. Стоят очереди... Продовольственные нормы неплохи: 800 (рабоч.) и 600 гр. (служащ.) хлеба в день. 1200 гр. мяса на месяц и т. д. Кроме того, продукты продаются свободно, но по удвоенным ценам. В Москве раскрашивают площади, маскируя их, и т. п. Говорят, Ленинградское шоссе застроено домиками и машины ездят не прямо, а между ними...»
Бои за Москву, 1941 год* * *
Из воспоминаний Геннадия Фукалова, командира роты 13-го Гвардейского отдельного танкового полка прорыва:
«22 июня я помню во всех деталях. Мы с ребятами сговорились и ещё в субботу поехали на Каму порыбачить. На остров один. А в воскресенье днём возвращаемся, идём по берегу, и слышим, как люди обсуждают: «Война… Война…» Мы не поймём: «Какая ещё война?» Потом смотрим: у клуба имени Свердлова, у пруда, там кинотеатр «Горн» работал, очень много народа собралось. Думаем: что такое? Оказывается, это ребята пришли записываться на фронт. Целая очередь добровольцев.
И вот представь, вчера в магазине ещё всё было, сегодня всё есть, а завтра ничего не стало. Карточки ещё не ввели, а магазины уже позакрывали. В продуктовые такие очереди, что надо в списки записываться. Конечно же, в народе смута, тревога, что там дальше нас ждёт… А уже где-то с осени, наверное, мы стали работать по 12 часов в день. Я вначале в монтажном цехе работал, а потом в сборочном. Пушки и лафеты собирал.
А где-то в конце 1941 года мне первый раз пришла повестка. Прихожу к начальнику цеха: «Вот…» Он её прочитал, в шкаф положил и говорит мне: «Работай спокойно – у тебя бронь»! А уже чувствовалась нехватка квалифицированных рабочих. Тем более работал я усердно.
Через какое-то время опять повестку получаю, но с ней такая же история. Опять он её в шкаф положил. Я говорю: «Как же так? Там же сочтут, что я уклоняюсь. Меня трибуналом судить будут!» – «Работай давай, у вас бронь»! Но в конце лета 42-го опять получаю повестку. И решил, что пойду. Мы же все, молодые ребята, действительно рвались тогда на фронт.
Подхожу к начальнику цеха, но повестку ему не отдаю. Держу в руках: «Прочитайте, но я вам её не отдам!» Он глянул, а на ней жирно вверху написано: «Немедленно явиться в военкомат»! То есть не просто явиться, а в течение дня. – «Ладно, смену только доработай!»
И после работы я пошёл в военкомат. Он тогда находился на Ивановской. А поздно уже, часов десять вечера. Хорошо, трамвай еще ходил. В военкомате показал повестку. И старший лейтенант, с тремя кубарями в петлицах, вдруг как начал на меня кричать: «Да что это такое?! Вы почему уклоняетесь от явки в военкомат? Да кто за нас, Сталин, что ли, воевать будет?!» Это я дословно запомнил. «Да при чём тут Сталин, – отвечаю. – Вы меня спросите, почему я не являлся? Я же не просто не хотел, я работал!» Тут секретарша ему говорит: «Надо ему выписать повестку явиться завтра утром». Я говорю: «Завтра не приду!» Он прямо ошалел: «Да как это так: не приду?» Я объясняю: «Мне карточки надо отоварить». – «Семья отоварит». – «У меня нет никого, я один!» Мама-то в селе осталась, а здесь, в городе, я у дяди жил. Стою на своем: «Не отоварив карточки, не поеду! С чем я поеду-то?» Тогда он ей говорит: «Ладно, выпишите ему направление на отправку на такой-то день». Тут я ему говорю: «Прежде чем так бурно на меня давить, вы бы хоть разобрались. Я ведь у вас допризывную подготовку проходил, в списках значусь». А у нас на Мотовилихе тогда работал аэроклуб, и многие ребята учились там. Я тоже хотел поступить в аэроклуб, но подвело зрение. Говорю им: «Я же когда по зрению не прошёл, сколько ходил, в танковые войска просился. Чем кричать, лучше направьте меня в танковое училище!» И он меня услышал. Включил в группу из четырёх человек, которую отправили в Челябинск».
* * *
Из дневника школьника Георгия Эфрона (Москва):
«25 июня 1941 г. Вся Москва вчера гудела о том, что Красные Войска взяли Варшаву и Кенигсберг, – но это, вероятно, только слухи. Во всяком случае, немчура получает по носу...
27 июня. Вчера дежурил во дворе нашего дома 6 часов: с 6 вечера до полуночи. Я следил за тем, чтобы все огни были тщательно замаскированы, и в случае воздушной тревоги должен был предупредить всех жителей того подъезда, где я дежурил... Тот же день. Ну вот. Опять дежурство, на этот раз с 6 до 9 утра. Довольно хреново, но ничего не поделаешь, это надо. Когда я возвращался к себе, какая-то шайка дураков мне плюнула в лицо через дверь лифта. В глубине фактически мне наплевать, но для меня это символично...
29 июня. Сегодня я сдал наш приёмник на почту – все приёмники надо сдавать государству, которое будет их хранить в течение всей войны. Но я держу пари, что потеряю квитанцию, и мы его больше не увидим».
