Это прямо здесь
Центральное бюро краеведения находилось недалеко от института «Стрелка». У краеведения с самого начала были сложные отношения с советской властью, которая пыталась его централизовать, подчинить единым идеологическим схемам.
А краеведение занималось той частью России, которая уходила, теряла свою часть визуальной репрезентации, теряла людей, которые помнили и жили дореволюционными ценностями. Краеведение довольно быстро было разгромлено, и уже в 30-е годы оно было никому не нужно. «Мы свой, мы новый мир построим», – говорили тогда. А в новом мире нет смысла ни ностальгировать, ни конструировать то, что было разрушено.
В перестройку, когда СССР закончилось, краеведы восстановили свою деятельность. Возобновилась работа общества «Старая Москва». Они стали срочно восстанавливать упущенное и вернулись к началу 20-х годов, при этом историки пытались искать на карте Москвы 90-х старый дореволюционный город. Но советский период столицы как бы ускользал из внимания. В каком-то смысле это очень понятно, и политически, и идеологически легко объясняется. Однако с точки зрения краеведения, в городской идентичности возник разрыв: связи с дореволюционной Москвой ещё не были восстановлены, а связи с этой Москвой советской игнорировались.
Вычислять, где находились тюрьмы, места каких-то преступлений – этим мало кто занимался, все это ушло из памяти горожан. Особенно если мы говорим про 30 годы, когда все это было секретно, было государственной тайной. Тем не менее, для нас важна связь горожанина с местом, даже если здание не сохранилось. И нам важно не просто найти локацию. Мы пытаемся оставлять следы: вешать опознавательные знаки, делать уличные выставки. Сейчас мы получили грант, и делаем партизанские указатели, которые порой вызывают недоумение. Например, «Рождественский лагерь» или «Туполевская шарашка», в которой в заключении работал Туполев, «Сретенская тюрьма», которой больше не существует. Мы стараемся напомнить москвичам о том, что было в этом месте всего 80 лет назад.
Таблички акции "Последний адрес"Ивановский концлагерь
Как-то раз мы пришли на экскурсию в Ивановский монастырь, где был Ивановский концлагерь. Туда было не так-то просто попасть: часть монастыря принадлежит министерству внутренних дел и там до сих пор находится университет МВД России. Мы сказали, что нас особенно интересует ХХ век, но экскурсовод на все рассказывал про ХVI-ХVII века. Короче говоря, мы от него сбежали.
В той части, что ещё под МВД, находился итальянский дворик. Сейчас это ведомственный спортзал. Мы проникли туда, потом в подвалы и обнаружили там камеры. До революции в монастыре была тюрьма, но эти камеры были новее.
По архивным документам мы знали, что концлагерь не сразу оккупировал монастырь, долгое время монахи сопротивлялись и до1926 года монастырь и концлагерь сосуществовали. Типография Ивановского монастыря с 1919 года печатала для лагеря документацию, объявления и приказы.
К сожалению, никакой информации от самого монастыря, например, о том, что там происходили расстрелы, к нам не поступило. А мемориальной информации об этом много. Для того, чтобы это доказать нужны либо архивные документы, либо раскопки и анализ найденных останков, что были захоронены в 20-30 годы. Но в монастыре же нам ответили, что в 90-е годы, когда монастырь перешел РПЦ, там «повсюду была разбросана масса костей». Их все собрали в одну кучу и «там где-то закопали». И все, никакой мемориальной работы.
Как проходит исследование
Как мы проводим исследование? Мы начинаем с google. Очень много информации дают старые справочники. Например, справочник «Вся Москва» за 1923 год. Лагеря здесь указаны со всеми адресами. Важнейший для нас сайт retromap.ru. Старые карты тоже дают большое представление о нашей теме. В частности, немецкая карта смогла рассказать то, что советская карта пыталась скрыть: объект в Варсонофьевском переулке немцами вычислен и указан в 1941 году. Там работала Московская чрезвычайная комиссия – место, в котором было расстреляно от 10 до 15 тысяч москвичей. У нас есть информация о том, как это происходило, но побывать мы там не можем, так как это гаражи ведомства ФСБ.
Мы попросили схему здания 1861 года, чтобы просто посмотреть, как оно выглядело до революции, но городской архив разрешения собственника – ФСБ – эти документы не дает. Никаких более поздних схем этого здания нет.
Для нас имеют значения полевые исследования. Нам важны все опубликованные источники. Часто информацию можно найти в смежных дисциплинах: искусствоведение, история архитектуры. Так мы нашли схему одной тюрьмы
Очень интересен сбор устных свидетельств. Например, Виктор Иоэльс рассказывал нам в Даниловском детприемнике, в котором оказался в 40-м году. Даниловский детприемник НКВД находился в Даниловском монастыре. Фактически это была тюрьма для детей репрессированных родителей.
Самый главный источник – это архивы. Информации, связанной с концлагерями, сохранилось много. Это была политикой советской власти. Про наличие концлагерей и борьбу с контрреволюционерами печаталось в газетах. Как и про подавление Антоновского восстания в Тамбове, например. А некоторых взбунтовавшихся крестьян и вовсе привозили сюда в Москву.
Сложнее находить все, что начинается со второй половины 20-х. Бюро принудительных работ до 20-х работало иначе, нежели в ГУЛАГе. Работа только ставилась на рельсы. О том, как необходимо использовать труд всех контрреволюционеров писал и Троцкий, и Дзержинский: отъявленных нужно расстреливать, а остальные должны трудиться. Это была самая настоящая система. Статистика там была такая, что в ГУЛАГе не было и близко.
До 20-х ещё не сложился канцелярский язык, и стиль отношений между людьми в тюрмах был иной. Например, есть письмо заключенной Ордынского концлагеря, что на Большой Ордынке, 17. Она пишет, что «всем положено свидание, ко всем приходят, а мой муж сидит в Сокольнической тюрьме. Отведите меня туда, раз он не может ко мне прийти». И комендант тюрьмы послушно выписывает ей конвой и отправляет на свидание в Сокольническую тюрьму.
Кстати, в этом доме на Большой Ордынке позднее жили Ардовы, у которых останавливалась Ахматова. Известный дом, на нем висит мемориальная доска. Они жили в надстроенных этажах, и их стены не помнили лагеря. Допускаю, что Ардовы даже ничего этого не знали. Хотя у Бродского было упоминание, что Ахматова жила в Москве в месте, связанном с террором.
Карта террора в Москве (с сайта topos.memo.ru/)Не все лагеря находились в зданиях монастырей
В Москве было расстреляно 40 тысяч человек, 29 тысяч – в годы большого террора. Первые годы советской власти не было времени и сил на строительство, им нужны были помещения с какими-то естественными границами. В этом смысле монастырские стены отлично подходили. Есть приказы, где говорится об инспекции подмосковных монастырей на предмет их пригодности под лагерные нужды.
Но известны и другие случаи. Например, Владыкинский лагерь, находился в районе бывшей суконной фабрики Моргунова. Тоже самое с Кожуховским лагерем, который изначально строили для немецких пленных Первой мировой войны.
«Объединенный Куст Предприятий Принудработ» находился в Морозовском особняке на Покровский бульваре. Каждый день учреждение распределяло рабочих в разные места по запросам на ту или иную профессию: бухгалтер, юрист, рабочий. Коменданты лагерей обязаны были выяснять, с каким образованием у них есть заключенные, какими иностранными языками они владеют.
Часть принудительных работ велась на территории самих концлагерей, там тоже всюду были мастерские, и там работали. В Новоспасском лагере принудительных работ, например, который находился на территории Новоспасского монастыря, велась культурно-просветительская деятельность. Мы нашли афишу, что в субботу 11 июня 1920 года они ставили спектакль.
Расстрельное помещение было и на территории нынешнего Мосгорсуда на Каланчевской, 43. Его построили в 1935 году. Мы нашли документы – помесячные отчеты о строительстве гаражей: как они это делают, на что идут деньги. Есть бумаги и о том, как они заказывают себе расстрельную бригаду, как она к ним приезжает и как они уже сами учатся приводить приговор в исполнение.
Первый Московский крематорий
Первый московский крематорий был построен в 1929 году на Донском кладбище. О нем писали в газетах. Открывали его к годовщине октября. Понятно, что крематорий – это нехристианский способ захоронений и в атеистическом государстве было важно иметь себе такие структуры. Руководителем крематория назначили товарища Нестеренко. В 1930-40-е там сжигали трупы расстрелянных. Их возили с Варсонофьевского переулка по ночам.
Мы часто встречаем такие подборки документов, где даются списки, приговор к расстрелу и указание к коменданту расстрельного помещения. Около списка стоят галочки – приговор в исполнение приведен. И после этого указание коменданту крематория – кремировать такое-то количество трупов. Те, кто бывал на Донском кладбище, знают, что там есть три могилы невостребованных прахов. Нестеренко, кстати, впоследствии тоже был арестован, расстрелян и там же кремирован, но перед тем, как его расстреляли, он дал показания и рассказал о своей работе.
Репрессировали всё и всех. Науку и детей
Одной из самых сложных тем для нас была «Государственные дети в Москве». Нам было нужно объяснить, в чем заключается террор против детей, и где это происходило. После гражданской войны, коллективизации, раскулачивания осталось много беспризорников и «трудновоспитуемых». Система благотворительности, которая существовала до Революции, была разрушена. Например, в Брестской больнице был частный приют в советское время. Сперва там сделали больницу, а потом приют для беспризорных детей имени Дзержинского. В этом слое мы попытались показать, как государство обращалось со всеми детьми и это система.
В теме репрессированной науки тоже было сложно. Это последнее наше исследование, оно вышло совсем недавно. В каждом институте найдутся жертвы, и мы попытались показать полностью уничтоженные институции. Один из самых ярких примеров – ИФЛИ. Школа, которая дала целые созвездия талантливых людей, была полностью уничтожена.
