Авторы доклада Григорий Юдин и Александр РубцовДоклад «Какое прошлое нужно будущему России» представил Александр Рубцов, заместитель заведующего отделом аксиологии и философской антропологии Института философии РАН, член КГИ.
– Прежде всего мы решили разобраться, что представляет собой история и историческое сознание в нынешней политической и идеологической ситуации, – обозначил Рубцов. – Можно отмотать назад и увидеть, что произошел слом: от первичности вопросов технологического отставания, социальной сферы и так далее к идеократии, индустрии лояльного сознания.
Докладчик обозначил проблему использования истории в качестве идеологического инструмента. В качестве примера он привел бытующее мнение о том, что Сталин после отменивших всё, что было в стране до «Великого Октября» большевиков вернул интерес к истории в СССР. Но если присмотреться, окажется, что этот интерес обусловлен в первую очередь не наукой и вниманием к собственной судьбе, но большим потенциалом исторического поля для манипуляций над сознанием масс.
– Дело не в том, какую историю нам рассказывают, но в том, как люди обращаются с разного рода фактурой, – пояснил историк. – Необходима критика источников, а с этим действительно беда. Даже умные, обеспеченные люди легко могут рассказывать и передавать информацию, которую они просто где-то от кого-то услышали.
Особую обеспокоенность у исследователей вызывает тот факт, что отношение к истории провоцирует разделение нации. Это продемонстрировал развал СССР, когда люди с пониманием своей страны как самой великой державы, живущей на пике мирового прогресса, однажды обнаружили её на задворках мира. В страданиях от этих фрустраций человек выясняет, что история под идеологическим гнетом давно превратилась в одну большую метафору, миф. И тогда начинается конструирование, разрушение или отстаивание мифов – война истории с историей.
Другой прекрасный пример здесь – подвиг 28 панфиловцев.
– Скандал вокруг этого сюжета показывает, что сакральным оказался даже не миф про героев, а образ того журналиста, который выполнил свою историческую задачу, написав заметку про них. Таким образом, сакрализуется сама возможность мифотворчества, – замечает Рубцов.
Памятник героям-панфиловцамТак есть ли у истории какая-то альтернативная судьба в сегодняшних реалиях? Для того чтобы ответить на этот вопрос, исследователям пришлось подумать над тем, каким методом можно добиться релевантных результатов. На подходах к этой научной работе выяснилось, что опрос общественного мнения не даст искомого. Ведь таким образом возможно выяснить, что знают и помнят люди, но не как формируется их память. И тогда по предложению руководителя «Левада-центра» Льва Гудкова за основу взяли Метод глубинного интервью.
В качестве респондентов авторы исследования выбрали «акторов» истории – тех, кто создает историческую память: краеведы, журналисты, учителя истории, активисты исторических движений и университетские преподаватели курса истории. Результат показал весьма характерную для современного общества картину: памяти у нас две.
Первая, уже знакомая нам по описанию Александра Рубцова память, – это то, что формируется государством. То есть та «героизированная версия государственного прошлого», которая внедряется всей мощью аппарата власти через медиа, государственные праздники, формирование массовой культуры и так далее. Параллельно ей существует «вторая» память, которая растёт снизу от краеведов, гражданских инициатив, историй семьи и прочее.
По мнению соавтора доклада, руководителя программы Московской высшей школы социальных и экономических наук Григория Юдина «две памяти существуют параллельно и практически не пересекаются».
– Вторая память – это память гражданского общества. Она инициируется, реализуется гражданами и оформляется благодаря гражданской координации, – считает Юдин. – Но будущее этой памяти остаётся неопределённым. Между этими двумя памятями не возникает конфликта. «Вторая» и существует, может быть, потому, что люди не хотят конфликта с государством и просто создают нечто своё рядом.
С такой оценкой поспорил ещё один автор доклада и журналист Андрей Колесников. Он считает, что эти две истории смешались.
– Я недавно в вагоне метро столкнулся с бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом в исполнении Табакова из картины «Семнадцать мгновений весны». Это был такой специальный вагон с картинками из истории. И вот, оказывается, нет реального Вальтера Шелленберга, но есть созданный советским кинематографом его симпатичный образ.
Колесников считает, что такая ситуация – это следствие «войны памяти»:
– Из-за того, что с помощью истории можно управлять нацией, эта война двух типов памяти становится ключевой войной. И водораздел воюющих сторон проходит в памяти о 90-х годах, о репрессиях, о войне, – считает Колесников. – А официальную память можно назвать таким скорректированным общественным договором: вы нам лояльность, а мы вам – тысячелетнюю историю.
В качестве смешения памяти, вторжения одной во вторую журналист называет акцию «Бессмертный полк». Действительно, возникшая на базе гражданской инициативы томских журналистов акция получила государственную поддержку и приобрела всероссийский масштаб. Но с точки зрения Юдина подобная апроприация – это «скорее хороший процесс».
Акция Бессмертный полк– Такое присвоение неизбежно. Есть запрос снизу на новые формы памяти, и если государство подстраивается под них, то это хорошо, – считает социолог.
Безусловно, доклад прикрывает собой большую проблему, нежели ту, на которую отвечает. Если посмотреть на ситуацию трезво, то окажется, что памятей в обществе
гораздо больше, чем две. Это будет зависеть, например, от критерия оценки исторического факта.
По этой же причине добродетель «второй» памяти – «базирование на работе историков и установлении фактов» не исключает опасности мифов, но, напротив, множественно умножает её. По тому простому правилу, что всякий факт существует в контексте, а за каждой частной исторической инициативой стоит частное понимание этого контекста, а значит и потенциальное мифотворчество. Эта опасность ограничена этикой исследователя и критикой пользователя, а с этим, как уже было замечено выше, есть проблемы.
Григорий ЮдинНапример, нашумевший случай с расследованием Дениса Карагодина – это хороший пример того, как нарушаются горизонтальные связи в поле «второй» памяти. Ведь результат его труда вызывает безусловный интерес. Но этот случай не стал той, может быть, необходимой каплей в чашу народного интереса к собственной истории, которая бы выплеснула историческое сознание общества за границы памяти официальной – «первой» памяти. Томский искатель правды не стал присоединяться к общественным инициативам или как-то самостоятельно распространять свой опыт. Его история в большой степени осталась его личным делом.
Опять же остается открытым вопрос о качестве и объеме общественного запроса на формирование новых форм памяти. По мнению исследователей существование этого самого запроса есть необходимое условие возникновения гражданских исторических инициатив. Соотношение объёма всех участников «Бессмертного полка» с объемом населения страны легко обнаруживает, сколь мал этот необходимый ресурс.
Вера авторов доклада в то, что история вырвется из железных объятий государственной монополизации и превратится в инициативу гражданского общества, светла и прекрасна. Важно в этом порыве не забывать, что с гражданским обществом у нас проблемы. И хотя объединение историков – ВИА – само по себе вселяет надежду на успех, общие тенденции погружают всё это проблемное поле в густую тень сомнений. Остаётся лишь согласиться с Юдиным – будущее «второй» памяти не ясно. Впрочем, как и «первой», как и, разумеется, самого носителя этой памяти – гражданина РФ.
Меж тем столетие революции – это отличный повод снова поговорить об истории, померить пульс своей гражданской сознательности и посмотреть, какой у нашей памяти порядковый номер.
