Говорить за себя и за мёртвых
В советских лагерях погибли миллионы людей. Об их жизни в заключении известно слишком мало, потому что материалы малодоступны. Тем не менее сотни свидетельств и воспоминаний собрано, например, Сахаровским центром, общественными организациями «Мемориал», «Возвращение», европейскими организациями. Сохранённые лагерные тексты требуют обработки и осмысления. Много ещё неизученных, например, свидетельства бывших эстонских заключённых. Эти тексты несколько однобоки, потому что принадлежат определённым социальным группам. Ничего не известно о девочках в лагерях, об опыте женщин-охранников, о представительницах национальных меньшинств разных социальных слоёв, к примеру, крестьян или неполитических уголовных заключённых. И мы не можем сравнить степень чувствительности к унижению достоинства каждой из этих групп.
Воспоминания женщин – это особый пласт лагерных воспоминаний. Ведь женские и мужские тексты серьёзно отличаются. Заключённые жили в неведении относительно будущего, не знали, сколько лет они проведут в лагере, вернутся ли домой, встретятся ли с близкими, смогут ли вернуться к профессии. Лагерь становился их единственной реальностью.
Авторы текстов жили в искажённом мире, где было перевернуто вообще всё. Это чрезвычайно важно помнить, когда мы читаем о проявлении дружбы, сострадания, благородства и духовности в лагере.
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"Сама идея свидетельствования – это обращение к понятию достоинства. Желание рассказать о других – сложная психологическая установка, которая зачастую помогала выжить самим авторам. Они взяли на себя ритуальную миссию – говорить за себя и за мёртвых, считая сохранение памяти способом сохранения их достоинства. Достоинство сохранялось из-за возможности сберечь в памяти общества информацию о поступках и мыслях авторов за счёт осознания важности собственного опыта и его передачи другим поколениям.
Первый важнейший тезис, который декларируется в женских текстах: лагерь – это система, которая заставляет потерять силы, волю, достоинство и даже облик человеческий. Весь окружающий заключённого мир – где он живет, что он ест, во что он одет, как к нему относятся другие, в каких условиях он работает – это фактически постоянное унижение, напоминание о том, что он больше не является ни членом общества, ни личностью.
В качестве прощания с прошлой жизнью заключённые проходили несколько этапов инициации, вершиной чего было лишение имени и социального статуса. Тряпочки с цифрами, нашитые на платье, отнимали у женщин имя, фамилию, возраст, «превращали в племенной скот, в инвентарь, а может быть, и хуже, потому что нумерованный стул продолжает называться стулом, племенная скотина имеет кличку, мы же могли отзываться только на номер».
В текстах встречается великое множество эпитетов, подчёркивающих деперсонализацию личности: нумерованные вещи, племенная скотина, мусор истории.
Это уходит в область психиатрии
Для женщины в лагере процесс инициации, то есть превращение свободной гражданки в зэка, всегда сопровождался чувством стыда. Необходимость демонстрации голого тела и прохождение самых разнообразных медицинских осмотров и обработок воспринимались очень тяжело.
«Из бани нас погнали голыми через всё здание, и нам пришлось дефилировать нагишом перед целым взводом гогочущих солдат, – писала Евфросинья Керсновская. – Среди нас были ещё совсем молоденькие девушки, ещё не заморенные, не утратившие женского обаяния. Под взглядами солдат девчата извивались, как от прикосновения раскалённого железа». И ещё: «Все они (медсестры) очень на меня сердились и злились, что я унижаю достоинство среднего медперсонала, выполняя обязанность младшего медперсонала. Но я помнила, как это было для меня мучительно стыдно, и если на дежурстве оказывались только мужчины-санитары, то я сама обрабатывала вновь поступающих женщин – мыла и сбривала с тела волосы. Я знала, что наши лагерницы сами меня высмеют за подобную щепетильность, но всё равно иначе не могла».
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"На иллюстрациях Керсновской мы видим опущенные головы, попытки прикрыть грудь и гениталии, а в случае санобработки хотя бы собственные глаза. Женщина теряла в лагере молодость, привлекательность. Если сравнить на иллюстрациях женщин сразу после этапа и женщин. уже отбывающих срок, можно увидеть, как женское тело трансформируется практически в мужское.
Унижение тела не ограничилось только санитарной обработкой – бритьём волос, ощупыванием ягодиц и подобными постыдными процедурами досмотра и селекции. Многие вспоминают о физической расправе со стороны уголовниц, о страшных медицинских процедурах нелегальных абортов.
«И вот вообразите себе такую картину. Ночь, темно, мы – двое рабов, с которыми могут расправиться как угодно, насторожены. Ждём, что в любой момент загрохочет наружная дверь с проверкой. Андрей Андреевич пытается сделать мне аборт рукой, намазанной йодом, без инструментов. Но он так нервничает, так волнуется, что ничего у него не получается. Боль не дает мне вдохнуть, но терплю без стонов, чтобы кто-нибудь не услышал. “Оставь!” – говорю наконец в изнеможении. И вся процедура откладывается ещё на двое суток. Наконец всё вышло комками с сильным кровотечением. Я так никогда и не стала матерью».
Мы не будем сейчас даже касаться таких страшных событий, как разлука с детьми или изнасилование. Это выходит за пределы актов унижения женской сущности в область психиатрии.
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"«Пяти недель достаточно, чтобы уничтожить человека»
В мужских текстах много говорится о том, что у женщины в лагере не было выбора, ей предстояло сломиться или переродиться, приспособиться. Называют продажу себя умным шагом, завидуют половой ненавистью возможности не опуститься до помойки, считая попытку сохранить достоинство «верностью мертвячке», говорят, что пяти недель достаточно, чтобы уничтожить и женщину, и человека.
Для мужских лагерных мемуаров характерен акцент на двух составляющих лагерной жизни: что женщинам легче в лагере, потому что для насыщения им нужна меньшая пайка, и женщине труднее в лагере, так как у неё нет шансов остаться женщиной, женой, матерью и человеком. Таким образом, возможность сохранить и достоинство, и жизнь не представляется реальной.
Женщины совсем по-другому трактуют свое нахождение в лагере. Иногда даже сохранение одежды стоило женщине жизни, но она сопротивлялась до последнего, не выполняя приказ отдать свои вещи.
«Добротные вещи Лены, несомненно. были вожделенной приманкой для всех воровок. Как только она показалась в проёме люка, уголовная мелочь профессионально сорвала австралийскую дубленку. Лена вступила в ожесточённую схватку с многочисленными преступницами, расшвыривая направо и налево худосочную мелюзгу. Но силы были неравными. Голыми руками против бритв, пущенных в ход десятком мелких бесов, долго не устоишь. Лену оголили, полосовали бритвами, последнее, что я увидела: она истекала кровью».
Вопрос достоинства не ограничивался выбором продажи себя за еду или отказом от половых отношений с недостойным уркой. Парадигма значительно сложнее. Лишиться достоинства можно. ещё и не попав в лагерь, подписав ложное показание на себя, на своих знакомых, близких либо неизвестных людей.
Евфросинья Керсновская: «Подпись – это слово, данное человеком. И человек стоит ровно столько, сколько стоит его слово. Доносить на лагерных заключённых также считалось недостойным. И теперь мне тяжело за фасадом благожелательности и даже дружбы разгадать человека продажного, теперь-то я знаю, чего можно ожидать там, где донос возведён в степень добродетели, а предательство вменяется всем с самого детства в обязанность. И всё же снова и снова обжигаюсь и не могу, а впрочем, и не хочу привыкнуть к тому, чтобы видеть в каждом советском гражданине потенциального предателя. Хотя таков результат воспитания там, где правит диктатор».
Индикатором отказа человека от своей личности считалось не следить за своей внешностью и одеждой, это была последняя ступень перед развитием деменции, слабоумия, которое тоже относили к лишению достоинства. Сохранение ясности ума было ядром концепта достоинства в лагере. Но, конечно, вершиной потери достоинства становилась смена духовных ориентиров на материальные и безнравственное поведение. Матерная брань, развратная одежда, драки, убийства, иначе говоря, поступки, обесценивающие человеческую жизнь и личность.
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"«Самое важное – не закиснуть»
Ответить на унижение можно было, либо смирившись с ним, приняв как данность, либо постоянно отстаивать своё достоинство. Женщины часто пишут не только о сохранении, но и о необходимости развития личности в лагере.
По определению Фомы Аквинского, достоинство приносит пользу самому себе, создаёт и творит самое себя. Достоинство – важная составляющая категория личности. Женщины верили, что, сохраняя достоинство, можно выжить в лагере. Энергия жизни для них заключалась в бунте против случившегося, в постоянной борьбе за своё Я, в развитии этого Я. Можно сформулировать, из каких составляющих складывалось понятие достоинства в лагере в женских текстах.
Во-первых, физическое и духовное противостояние деперсонализации. Достоинство определяется правом человека на свою личность, на имя, внешний вид, одежду, дом, семью, личное пространство, свободу выбора труда и другие.
Во-вторых, уважение к себе и другим. Достоинство – это уважение к человеку на том простом основании, что он – человек. Необходимо одинаково уважать всех, все равны.
Евгения Гинзбург подчёркивает, что её правилом было говорить с уголовными вежливо и обращаться на «вы», невзирая на всё, что они извергают.
Евфросинья Керсновская пишет о попытках сохранить и охранять достоинство других женщин в лагере: «Фрося, ты помни, нельзя подходить с национальной меркой, как мы подходили, нельзя ненавидеть. Есть вещи, достойные ненависти, перед ними нельзя склоняться, их не надо бояться, но нельзя тратить силы на ненависть. Это ведёт к душевному бесплодию и принижает, понимаешь? Самое важное – не закиснуть, чтобы не заросли мозги, надо здесь учиться, не переставая. Учитесь английскому языку, ведь есть преподавательница, она обещала заниматься с вами. Найдите, кто учил бы вас математике. Этому я не могла бы вас учить, а это необходимо. Не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь в жизни, но помни, что я всегда буду рада встрече. У вас еще много времени впереди, будет и хорошая полоса. Помни, надо быть готовыми войти в жизнь, не потеряв умения думать и видеть новое».
Едва ли не ядром понятия достоинства была умственная работа – наука, обсуждение, обучение. «При встрече мы говорили не о том, что урезали пайку, или блатнячки что-то еще выкинули, – писала Евгения Гинзбург. – Говорили о том, что могло сохранить нас в качестве интеллигента, не опуститься, не оторваться от тех проблем, которыми живёт страна. В лагерях мы, интеллигенты, были лишены привычного культурного наследия, мы испытывали голод ума, лишённого привычной пищи, работы. И вот каждый приготовлял себе сам, как умел, умственную пищу».
Сочувствие к другим, осознание себя как части общего придавало женщинам чувство собственного достоинства. Так, например, пересыльный вагон Нины Гогенторн не побоялся устроить голодовку, чтобы состав стронули с места. Пересыльный вагон Хавы Волович спровоцировал перевод блатных вагона в карцер, отправив охране письмо об их якобы готовящемся вооружённом побеге. А в камере Надежды Гранкиной, где женщина рожала, а дежурный не хотел звать врача, женщины поднялись и орали так, будто у всей сотни, глядя на роженицу, открылись родовые схватки.
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"Нельзя допустить забвения
Мужчины пишут, что для женщины лагерь – более тяжёлое испытание ещё и из-за постоянной грязи. Но в женских текстах мы читаем обратное. «Поначалу я не очень переживала из-за старой изорванной одежды. Но позднее поддалась общей неистребимой потребности женщин прихорашиваться. И стала зашивать дыры, делать карманы и так далее. Это помогало сохранить достоинство».
Для многих оставаться человеком помогало следование Божьему закону. Здесь интересно привести пример не из христианской культуры, а из мусульманского мира: «Все формальности шли своим чередом. Все эти обязательства, все подписки, унижающие человеческое достоинство, были даны. Казалось бы, отряхни прах с ног своих и иди. Но нет, отчего-то энкавэдист, оформлявший её освобождение, счёл нужным напутствовать её следующим советом: «Ты могла убедиться, в чём твоя ошибка и за что ты понесла наказание. Если бы ты сразу всё честно и откровенно рассказала органам, ты не отбывала бы наказание». – «Меня осудили на 10 лет. И все 10 лет, всю мою молодость, я выполняла то, к чему меня приговорили. Я должна была работать – и я работала, и работала хорошо. Но если бы я продала своего мужа – отца моего ребёнка и сына человека, в чьём доме я жила, и женщины, чей хлеб я ела, то меня надо было убить, как собаку. Шариат».
Несмотря на то, что женщины проще мужчин воспринимали случившееся с ними и быстрее адаптировались, важным оставалось помнить о том, кем они были до лагеря.
«Брожу по лагерю, мучима голодом, другим голодом. Почему я должна, как сказочный великан, питаться собственной кровью души? Как смеют лишать меня умственной пищи? Как смели лишить меня моего дела? Разве я – староста барака, обязанности которой следить за порядком, морить клопов? Нет, я этнограф», – писала Евгения Гинзбург.
Иллюстрация: Ефросинья Керсновская. Из книги "Сколько стоит человек"Сохранять память о других людях, помнить только достойное – это важное отличие от мужских воспоминаний. Отдельная тема женских текстов – достойная смерть и достойное захоронение. Евфросинья Керсновская: «Нас под конвоем привели в ту часть кладбища, что была отведена для заключённых. Нам предстояло закопать семь могил. Или скотомогильников? В каждой 200–250 трупов. Вот я стою над могилой, это ров, полный воды. Из воды высовывается то плечо, то посинелая голова с оскаленными зубами, то живот, зашитый через верх толстой ниткой. Никогда не забыть мне ни эту картину, ни тех мыслей, что она вызвала. Этого забыть нельзя. Так вот где довелось нам встретиться вновь. Я вас распотрошила, я вас и похороню. Простите меня, братья мои. Это чистая случайность, что я ещё не с вами».
Не имея возможности достойно похоронить людей, Евфросинья, совершая обряд прощания, по христианской традиции просит у погибших прощения, соблюдая права человека, которые должны сохраняться даже после смерти.
В завершение хочется привести цитату Керолайн Васишек из книги «Голоса из тьмы. Женщины в фашистских лагерях и ГУЛАГе»: «Что касается жертв ГУЛАГа и выживших, память о лагере – это намного больше, чем просто дань уважения. Свидетельствование о ГУЛАГе – это единственная возможность придать хоть какое-то значение бессмысленным и ненужным потерям стольких человеческих жизней. Если мы прекращаем говорить и помнить о них, то все, кто погиб, перестают существовать. Тогда страдания тех, кто выжил, и тех, кто не смог выжить, были впустую? Нельзя допустить, чтобы палачи ГУЛАГа добились своей цели предать этих людей забвению, даже десятилетия спустя».
