Сибирская Вандея: «Надо убить сначала всех коммунистов...»

Продолжение. Начало читайте здесь

Боюсь, современному читателю очень трудно будет понять, что означала  политика «военного коммунизма» для русских крестьян.

Прежде всего это, конечно, продразвёрстка. Один из большевиков, посланный в Сибирь отбирать хлеб, писал: «Для проведения развёрстки присылались люди без практики и знания крестьянской жизни, а потому крестьянство озлобилось до крайности… Ведь доходило до того, что в сибирскую зиму выгоняли с изб всё семейство, обливали холодной водой, сажали в холодные амбары, а ревтребунал тем временем конфисковывал хлеб».

Впрочем, забирали не только хлеб. В начале ноября 1920 года в газете «Красноярский рабочий» был опубликован ультиматум местным крестьянам под названием «Населению Красноярского уезда от Губернского Продовольственного Совещания». В документе открытым текстом было сказано: «Работа по развёрсткам хлеба затянулась… Товарищи крестьяне, повторяем – положение в Красноярском гарнизоне катастрофическое, без малейшей задержки. Хлеб, овёс, сено везите в Красноярск на названные пункты. Малейшее промедление вынудит Губпродсовещание принять самые суровые меры при помощи вооружённой силы».

О каком же катастрофическом положении писал председатель Енисейского губревкома и губбюро РКП(б) Александр Спундэ?

Напомним, что знаменитый голод в Поволжье, которым большевики привыкли оправдывать все карательные репрессии, начался после засухи летом 1921 года. Но не только засуха была причиной неурожаев, поразивших самые хлебородные российские губернии, но прежде всего безумная карательная политика большевиков по изъятию зерна у крестьян.  В том числе изымали и семенной фонд, так что весной 1921 года хлебопашцам просто нечего было сеять. Но вот осенью 1920 года не было никаких иных причин для террора, кроме идеологической установки сломать крестьянство как класс – переломить хребет фермерам-единоличникам и превратить их в одно сословие сельских пролетариев, которым проще всего управлять.

Крестьянка возле лошади, запряженной в плуг, на полевых работах. Фото: РИА Новости

Но положение крестьянства было тяжелым не только из-за продразверстки. Помимо продразверстки крестьяне должны были тянуть множество повинностей. Например, в Енисейской губернии осенью 1920 года населению вменялось поддержание в хорошем состоянии транспортной инфраструктуры волостей (распоряжение № 8280 – о содействии техникам в строительно-дорожных работах, № 8282 – о порядке речных переправ), также крестьяне были обложены гужевой повинностью (распоряжение № 8325 – о порядке требований перевозочных средств проходящим воинским частям, № 8596 – о порядке выполнения гужевой повинности). Особенно тяжёлыми были повинности, затрагивающие рабочих лошадей (№ 8596 – об оказании содействия военному ведомству в закупке лошадей). Выполнение повинностей, связанных с использованием крестьянских лошадей, грозило хозяйствам разорением. Также каждый крестьянин должен был вывезти не менее 80 подвод заготовленных им дров и строевого леса. Лесосека находилась на расстоянии 30–40 верст от места жительства и 3–10 верст от реки, куда надо было вывезти лес. Один из советских работников отмечал: «Произвести эту операцию на тех кормах, какими располагает крестьянин для своих лошадей… это значит оставить крестьян к весне без лошадей, а значит – оставить без посева»

Никакое крепостное право не сравнится с тем рабским состоянием, в которое крестьянство загнала советская власть. Ведь в прежние времена на барщину – то есть работу на барина – и на казенные нужды отводился всего один день в неделю, тогда как большевики эксплуатировали крестьян семь дней в неделю и при этом относились к собственному народу хуже, чем к рабочему скоту.

* * *

Нет, катастрофа грозила не стране, но самим комиссарам Енисейского губревкома, которым из Москвы спустили совершенно нереальные цифры по добыче зерна у населения.  

Ещё 13 октября 1920 года в газете «Красноярский рабочий» был опубликован приказ № 183 Енисейского губисполкома и губпродкомиссара: «Согласно установленных и в особом приказе распубликованных сроков для выполнения разверстки по Енисейской губернии, к 1 декабря 1920 года – в счёт общей суммы семь миллионов пудов – должно поступить 4,2 миллиона пудов. Несмотря на все принятые меры, за первый месяц новой разверстки, с 1 сентября по 1 октября с.г., ссыпка хлеба по всей губернии протекала чрезвычайно слабо…»

И это при том что в 1913 году – самом урожайном! – общий урожай зерновых в Енисейской губернии не превысил и десяти миллионов пудов. Но только в 1913 году в России была совсем иная жизнь: сельское хозяйство не было разорено жуткой многолетней войной, миллионы мужиков не сгинули в братских могилах по всей Европе...

Крестьяне сдают зерно по продразверстке. Фото: РИА Новости

Но подобные «тонкости» не интересовали большевистское правительство, где придумывали нормы сдачи зерна «на глазок» – дескать, чем больше поставишь в план, тем больше дадут. А уж местные большевики кошмарили крестьян самыми жестокими санкциями: «Всякое неподчинение распоряжениям по разверстке отдельных обществ или целых волостей – в проявлении препятствий, открытое выступление или агитация против разверстки – будут беспощадно в корне пресекаться, от кого бы они ни исходили, и должностные лица, в районе которых это будет иметь место, будут жестоко караться».

Жёсткие меры вызвали взрыв возмущения со стороны крестьян, о чём власти в губернии были прекрасно осведомлены.  Так, на пленарном заседании Губернского комитета РКП(б) 23 октября 1920 года председатель Енисейского губисполкома Иван Завадский отметил, что «в связи с последними мобилизациями и нажимом на развёрстку мы имеем в губернии целый ряд вспышек, в результате которых сформированы в некоторых местах довольно значительные банды. Спущен в Ачинске под откос поезд № 4… Причиной к этим вспышкам, кроме развёрстки, является отчасти партизанский дух. Крестьяне знают, что они – сила, и поэтому без принуждения, конечно, не будут выполнять предъявляемые к ним требования».

Сравнивая сибирские условия с российскими, товарищ Завадский указывал на отсутствие в регионе достаточного количества пролетариата: «…Партизанское население вооружённое, хотя и советски настроенное, даёт нам возможность опасаться, что в один не совсем прекрасный день это оружие будет обращено против советской власти… Надо принять во внимание, что мы крестьянству ничего не даём, а берём очень много (целый ряд мобилизаций, гужевая повинность, трудовая мобилизация)… Всё это заставляет думать, что вспышки будут…»

Также на совещании были заслушаны доклады чекистов о настроениях в ряде сёл. В частности, в отчёте говорилось: «Ввиду того, что в с. Сереже, согласно доклада, имеются… контрреволюционные элементы, мешающие выполнению разверстки, предложить Политбюро изъять означенных лиц. Тов. Лукьянчикову и Касьянову телеграфно подтвердить действовать решительно и неукоснительно на основании данных им мандатов».

В итоге Енисейский Губком РКП(б) принял резолюцию, которая немало удивила уездных товарищей: «1) Разделяя в целом основные положения доклада т. Завадского, признать, что некоторая сгущенность в политической атмосфере в Енисейской губернии, выявляющаяся в оживлении деятельности белых шаек и в эксцессах, связанных с военной и трудовой мобилизациями, в  категорическом отказе от продразверстки и т.д., являясь несомненными симптомами усиливающейся оппозиции и враждебности нам зажиточной сибирской деревни, должны рассматриваться как явления в ходе революции естественные, нормальные...

Губком считает необходимым подчеркнуть со всей определённостью, что это противодействие деревни, являясь неизбежным этапом развития пролетарской революции, заранее обеспечивает нам победу...»

* * *

Возможно, кто-то из современных читателей упрекнёт большевиков в излишней беспечности – дескать, они видели масштабы приближающегося социального взрыва и не сделали ничего, чтобы облегчить положение простого народа.

Но нет, это была вовсе не беспечность и не идеологическая зашоренность красных, но совершенно осознанная и целенаправленная политика большевиков.

Представьте себе, что вам нужно взять власть в деревне – а именно в отдаленных от европейской России сибирских сёлах. И не просто взять власть, но навести свои порядки: провести продразвёрстку, обложить обывателей непомерными налогами и повинностями.

Картина И. А. Владимирова «Допрос в комитете бедноты». Фото: общественное достояние

Для этого вы привозите в село своих людей, создаёте ревкомы и комитеты бедноты, опирающиеся на самые люмпенизированные слои населения, но потом замечаете, что в каждом селе есть свой центр власти – крестьянские большаки, главы самых больших семейств и самых зажиточных хозяйств. В терминологии новой власти – кулаки и мироеды. И они ваши решения просто саботируют. 

Что же делать?

Можно, конечно, заключить с большаками союз и, опираясь на поддержку крестьянских элит, проводить в жизнь свою политику – так бы поступил всякий нормальный политик. Но только не большевики, ведь вся идеология мирового коммунизма была направлена на уничтожение старых порядков.

Поэтому в начале 20-х большевистские власти стали активно провоцировать крестьянские выступления, чтобы выявлять и уничтожать тех, кто мог бы стать угрозой коммунистическим порядкам в настоящем и будущем.

* * *

Но была и другая причина для террора – золото.

К концу XIX века в золотопромышленности было занято не менее трети трудоспособного населения Енисейской губернии, в которой проживало всего 250 тысяч человек. И сложно переоценить то влияние, которое золото оказывало на местную жизнь.

С одной стороны, немало молодых мужчин нанимались на промыслы. Но в больших крестьянских семьях, когда в одном доме с родителями жили по 2–3 сына с невестками и детьми, это не было большой потерей. Один из сыновей уезжал мыть золото, но дома оставалось достаточно работников, чтобы накосить сено и провести страду.

Газета «Сибирская жизнь» писала: «В Южной тайге 13–14-летние подростки уже бегают под галькой (то есть отвозят в отвал и дополнительно проверяют пески, которые промыты) и работают вместе со взрослыми от зари до зари, зарабатывая свои 15 рублей в месяц.

Промывка золотоносного песка. Фото: С. М. Прокудин-Горский/Библиотека Конгресса США

С другой стороны, в Минусинской котловине и на Среднем Енисее немало крестьян специально выращивали хлеб, овощи, скот на мясо и сплавляли продукты на барках до приисков, получая возможность заработать приличные деньги.

Пришлые большевики и новосёлы-поселенцы, составившие основу партизанских и чекистских отрядов, были уверены, что сёла сибиряков-«старожилов» были буквально набиты золотом. А потому только и искали повод, чтобы устроить безнаказанный грабёж.

* * *

Эпицентром нового конфликта стал Большой Сереж в Назаровской волости – село у места впадения речки Сереж в более полноводный Чулым.

В то время Большой Сереж считался старинным зажиточным селом: по последней дореволюционной переписи населения, в Сереже насчитывалось 288 крестьянских дворов, в которых проживало 1634 души мужского и женского пола, не считая несовершеннолетних детей. В 1858 году был открыт Сережский Покровский приход, при храме имелась церковная библиотека и церковно-приходская школа с двумя учителями. Ещё в Сереже имелись лавки и хлебозаготовительный ссыпной пункт.

Поэтому, наверное, Большой Сереж считался откровенно «контрреволюционным» местом, эдаким антиподом лояльному новым властям волостному центру – бедному селу Назаровскому, будущему городу Назарово, основанному новопоселенцами в 12 верстах от Сережа. В конце октября 1920 года село Сереж было даже упомянуто в сводках ГубЧК среди «самых кулацких деревень и волостей», где зреют контрреволюционные настроения.

Тогда же в Назаровское пришёл отряд примерно из 40 вооружённых советских активистов во главе с Аверьяном Касьяновым, которому поручили любыми средствами провести в селе развёрстку: новая директива из Красноярска предписывала властям Ачинского уезда за две недели сдать 40 тысяч пудов хлеба и сена, сославшись на острую нехватку и того, и другого в губернской столице. Также у продотряда было задание переловить скрывающихся в местных лесах дезертиров.

В Большой Сереж был отправлен специальный агент волостного ревкома Лев Горский – некогда поручик колчаковской армии, перешедший на сторону красных.

В тот же день он погиб при невыясненных обстоятельствах.

Пара штрихов к биографии этого человека, убийство которого идеально легло в картину «красного бандитизма».

В архивах Ачинского уезда сохранился «Приказ № 1 по Управлению помощника на фронте Главного начальника военных сообщений» от 6 ноября 1919 года, в котором поручик Горский назначается помощником начальника отделения по перевозке войск и грузов при штабе Главнокомандующего Восточным фронтом». Просуществовало это учреждение до 30 декабря 1919 года, а затем многие из офицеров Управления поступили на службу в организации военных сообщений Красной Армии – всё-таки товарищи комиссары, мечтавшие о переустройства мира в глобальном масштабе, не имели никакого представления об организации логистики. Перешёл на службу к большевикам и поручик Горский. И уже в феврале 1920 года вышел приказ начальника военных сообщений 5‑й армии РККА об организации Управления коменданта железнодорожной станции Ачинск. Среди сотрудников Управления был упомянут и Лев Горский, который сначала исполнял обязанности простого конторщика, а затем и помощника военного коменданта. Более того, в марте того же года Горский подал заявление о вступлении в партию большевиков, а уже в мае он был переведён из сочувствующих в кандидаты РКП(б).

И тут «красный латыш» Спундэ предлагает бывшему колчаковцу партийное испытание. И назначает бывшего конторского служащего продовольственным агентом волостного ревкома, поручив ему выбивать зерно из бывших «красных партизан», которые на дух не переносили перебежчиков – «военспецов».

Александр Спундэ. Фото: ГЦМСИР

С этого момента оставалось только ждать, когда бывшие партизаны пристрелят или удавят бывшего колчаковца, дав тем самым чекистам повод для «зачистки».

В партийных архивах Красноярска сохранились объяснительные записки уполномоченного по проведению продразвёрстки по Ачинскому уезду Аверьяна Касьянова, в которых описывается убийство Горского: «Накануне Подсосенская милиция задержала двух дезертиров из армии, в том числе некоего Перчикова, их сопровождал милиционер в село Назаровское. Но, отойдя от села Сереж 500 метров, эти дезертиры разоружили сопровождавшего милиционера, взяли у него оружие, тёплые вещи и скрылись в лесу. Милиционер пришёл в село и доложил председателю волревкома Медведеву о бегстве арестованных. В это время здесь был тов. Горский. Он сразу попросил верховую лошадь, поехал искать преступников и был убит…».

Касьянов с помощником начальника милиции Казанцевым выехал к месту преступления и вскоре по подозрению в убийстве задержал одного из местных атаманов «красных партизан» – некоего Александра Дубского.

«Мною сразу мысль Дубского была разгадана и цель его приезда, – пишет Касьянов. – Я сразу выхватил наган и скомандовал Дубскому ехать впереди меня, иначе он будет мною пристрелен. Приезд Дубского для меня был ясен. Ему нужно было расправиться с нами, если не с обоими, то с любым из нас, потому что убийство то им было совершено…».

Дубский был сдан под стражу начальнику милиции товарищу Липатникову, но в ту же ночь Дубский сбежал из-под стражи. 

Далее Касьянов пишет: «Того же дня перед вечером, когда сбежал Дубской, к Сережскому волревкому подъехала команда верховых, вооружённых винтовками, 12 человек, которые направлялись в село Назаровское к начальнику милиции Липатникову. Когда я им объявил, что Липатников здесь, в Сереже, тогда один из них вытащил лист бумаги и подал мне… Лист бумаги оказался протоколом конспиративного собрания контрреволюционного кулацкого восстания в селе Сереж…»

Ну да, конечно, деревенские кулаки, поднимая восстание, никак не могли обойтись без составления официального протокола со списком участников восстания. А как же иначе?!

Уже на следующее утро Касьянов при поддержке вооружённых красноармейцев продотряда проводит аресты «заговорщиков», указанных в «протоколе». Шесть человек были арестованы, троим удалось скрыться.

А через несколько часов Большой Сереж был охвачен самым настоящим народным восстанием.

Касьянову только чудом удалось скрыться от разгневанных мужиков.  Для описания своего подвига он не пожалел красок: «Следует учесть, что банда имела в личном составе к началу восстания большинство унтер-офицеров и офицеров, бежавших из армии. Поэтому нам было очень трудно держаться, обстановка осложнялась тем, что оставалось очень мало патронов…».

Памятник жертвам Сережского восстания в Назарове. Фото:  Homo nazaroviensis/Wikipedia

Не обошлось и без жертв. В день восстания погибло шесть советско-партийных работников (В.М. Поташов, Я.М. Щетников, А.М. Константинов) и комсомольцев (А.В. Китайкина, А.А. Богданов, П.П. Ткаченко) – памятник «жертвам белого террора» и сегодня стоит в городе Назарове на месте разрушенной церкви. Продотряд был разоружён – причём около трети бойцов перешли на сторону восставших.

* * *

Многие детали Сережского восстания так и остались невыясненными. Неизвестно, кто именно руководил восстанием. В официальных документах вожаком восстания называли кулака Андрея Милицына – бывшего гласного Ачинского земского собрания, состоявшего в партии социалистов-революционеров, который после падения правительства Колчака вступил в партию большевиков и стал организатором местной комячейки. Милицын стал для чекистов настоящим «подарком судьбы»: личность кулака и эсера, обманом пробравшегося в партию, позволяла с ходку трактовать сережские события как «кулацко-эсеровский мятеж», случившийся благодаря политической близорукости и преступной халатности местного ревкома.

«Кулаками» были и остальные организаторы мятежа – вернее, те, кого большевики назвали в числе организаторов. Прежде всего это Василий Носов, зажиточный крестьянин, практически кулак: в хозяйстве Носова было 8 лошадей, 5 коров, 7 овец, свиньи, куры и гуси – без счёта. Кроме того, у Носова был боевой опыт: в Первую мировую он воевал на германском фронте бомбардиром в 13‑й артиллерийской бригаде.

Именно Носов, будучи арестованным Касьяновым ещё до восстания, дал самые подробные «признательные» показания о восстании.

«Был избран делегат Аникин Демид Елисеевич для связи с городом, т. е. для получения сведений от Кутина Филиппа, который обещал доставить для восставших два воза винтовок и три воза патронов, которые привозил в с. Сереж Прокопий Ильич Кутин. Ещё обещал доставить Кутин Филипп один или два пулемёта для восставших, но их почему-то не доставили. Ещё Филипп Кутин передавал через Демида Аникина, что в городе все начеку и теперь дело за Вами. Ещё обсуждался вопрос на собрании о мобилизации.

Филипп Матвеевич Кутин – это бывший заместитель председателя уездного ревкома. Носов пишет: «Кутин – человек очень хитрый. В имущественном отношении очень богатый, имеет большой обитый тёсом дом, хорошую надворную постройку, конюшню чистокровных породистых лошадей. Много хлеба. Мне думается, что присутствие в ревкоме можно объяснить единственно его надеждой, по возможности, отстоять и сохранить своё богатство. Вообще, шкурник. Последнее дало ему возможность пристроиться где‑то в городе в качестве советского работника, откуда он, видимо, великолепно использовал Сережскую организацию...»

Также Носов дал показания и против родного брата Павла: «Выступал и Носов Павел (мой сродный брат), который состоял в коммунистической ячейке, и также сказал, что надо убить сначала всех коммунистов, как местных, так и приезжих…».

Фамилии большевиков появились в признательных показаниях не случайно: чекистам было крайне важно доказать, что все советские и партийные структуры в результате соглашательской политики с буржуазией оказались буквально пропитаны гнилью и заговорщиками.

* * *

Напомним, что именно в то время в Москве шла активная дискуссия о реорганизации ВЧК. Дескать, после отмены «красного террора» военная машина ВЧК по уничтожению «врагов революции», ставящая себя превыше всех законов, стала уже просто не нужна в условиях мирного времени. Поэтому пора было сокращать органы ВЧК, а самих чекистов, привыкших проводить массовые аресты и казни «заложников», пора было превращать в обычный орган правопорядка. Но это как раз и не нравилось самому Дзержинскому, который и слышать не хотел о подобных «реформах». В его письме в Политбюро, говорилось: «Отдача ВЧК под надзор НКЮста роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших “беззакониях”, по существу не достигая никаких результатов надзором одного лица столь большого аппарата. Это акт не надзора, а акт дискредитирования ВЧК и её органов. Быть под надзором одного лица, иметь комиссара Коллегии ЧК не заслужили, так как состоят из членов партии, испытанных в боях и со стажем большим, чем завгубюстами. ЧК находится под надзором партии. Введение комиссара губюста означает фактически перемену курса против ЧК, так как губюсты – это органы формальной справедливости, а ЧК – органы дисциплинированной партийной боевой дружины...».

Феликс Эдмундович Дзержинский среди ответственных работников ВЧК. Фото: РИА Новости

Напротив, по мнению Дзержинского, это сами губернские органы власти должны быть под контролем ЧК!

Поэтому чекисты и выбивали из арестованных нужные показания о причастности тех или иных сотрудников советских и партийных органов к мятежам.

* * *

Также чекисты позаботились о том, чтобы и местная церковная община не осталась в стороне. Церковный староста Павел Абабков в показаниях стал вожаком сельской тайной ячейки эсеров.

«Абабков – сын богатых, – пишет Носов. – Несмотря на то, что он был третьим по старшинству сыном, он фактически управлял хозяйством. Это из-за того, что он был человеком влияния и практического ума, но… ему присущи были кулаческие задатки. Амбар, наполненный хлебом, – это было альфой и омегой его жизни. Без этого он считал свою жизнь бесцельной...»

Интересный факт: близкий родственник Павла Абабкова – Осип Абабков –  вместе со своим семейством (6 детей в возрасте от 1 года до 14 лет) жил на положении наёмного рабочего дома у секретаря Сережского волисполкома Дмитрия Юдовича, которому он за пропитание ремонтировал дом. Во время восстания Осип Абабков вместе с детьми и родственниками Юдовича прятался в подполье. Но после восстания Осип Абабков всё равно был арестован и направлен в концлагерь – как родственник «церковника».

А вот священнику Покровского храма о. Петру (Ушакову) в чекистском плане была уготована особая роль. В концлагерь попала вся семья о. Петра – жена и трое сыновей (6 лет, 4 года и новорождённый младенец). И священник был поставлен перед нехитрым выбором: либо жизнь семьи, либо нужные показания, а чекистам были нужны рассказы о патологической жестокости со стороны мятежников.

«Свидетельства» о. Петра будут потом перепечатаны всеми советскими газетами – дескать, восставшие «кулаки» перебили несколько десятков человек, причём комсомольцев они изуродовали до неузнаваемости, прикладами размозжили головы, ломали руки и ноги, обрезали уши, носы, распластывали животы, затем отрубили у всех головы...

Понятно, что подобные «истории» были нужны чекистам, чтобы оправдывать свою собственную жестокость – дескать, конечно, у нас были «перегибы», но посмотрите на то, что творили обезумевшие «кулаки»!

* * *

Между тем, по свидетельствам самих повстанцев, за организацией восстания стояли совсем другие люди. Прежде всего это Михаил Базаркин-Тишин, бывший поручик колчаковской армии. Один из местных коммунистов потом дал показания на следствии: «Главарь восстания – колчаковский офицер Базаркин. Он устроился в Сереж пастухом, а так как пастухи по очереди питались и ночевали по крестьянам, то он за лето по нескольку раз побывал и ночевал у всех крестьян села и сформировал себе банду. А осенью, когда уполномоченный по заготовкам приехал в село, то он выступил с призывом восстать…».

Также в организации восстания приняли самое активное участие бывший  поручик Пётр Баранов и бывший прапорщик Иван Гусев – оба беспартийные. 

Даже большевики признавали, что армия восставших в Сереже была организована по всем правилам воинской науки – не в пример анархистам из числа «красных партизан». Все силы восставших были разделены на подразделения. К примеру, кавалерийским эскадроном командовал Александр Дубский (командиром 1-й роты был Селезнёв Александр, 2-й ротой командовал Мазура Григорий, 3-й ротой – Цирульников Андрей).

Штаб восстания находился в Сережской школе. Там же готовили пищу для повстанцев.

Никакой специальной формы повстанцы не имели, но носили на рукавах в качестве опознавательного знака белые повязки с изображением красного креста.

Зато в новые повстанческие полки записались почти все мужчины окрестных сёл.  Вооружения часто не хватало – в селе было не больше 300 винтовок, оставшихся со времён «красного партизанства», и тогда невооружённых добровольцев отправили рыть окопы и траншеи полного профиля. Для координации действий по обороне сёл был применён «живой телефон» – цепочка из расставленных на расстоянии 15–20 саженей стариков и детей, кричащих друг другу приказы.

* * *

Судя по архивным материалам, восставшие вовсе не собирались отсиживаться в Большом Сереже. План действий был таков: не допустить проведения в районе продразвёрстки, захватить село Назаровское, перекрыть железную дорогу, остановив эшелон с мобилизованными в Минусинском уезде и предложив призывникам добровольно пополнить ряды повстанческой армии. Далее предполагалось взять под свой контроль весь Ачинский уезд и поднять восстания в соседних уездах.

Советские силы в Ачинском уезде отреагировали на действия повстанцев незамедлительно.

Уже вечером 2 ноября в село Большой Сереж был отправлен отряд Ачинского гарнизона численностью в 120 человек. Им командовал ачинский уездный военком Сиксне.

Конная часть Рабоче-крестьянской Красной Армии в боевом походе. Фото: РИА Новости

Одновременно в район мятежа были направлены части 31-й отдельной стрелковой бригады войск обороны железных дорог 5-й армии РККА – в частности, две сотни курсантов учебной школы и полторы сотни бойцов из двух батальонов бригады, который сопровождал бронепоезд «Красный сибиряк». Эти силы должны были быть выгружены на станции Ададым, а затем следовать на село Назаровское для соединения с отрядом Сиксне.

* * *

Днём 3 ноября Сиксне бросил свой отряд на штурм села – под прикрытием бурана. Однако по цепи красных был открыт сильный огонь, и атакующие были вынуждены отступить. В этот момент конный отряд повстанцев во главе с Александром Дубским зашёл в тыл красным, уничтожив обоз с пулемётными командами.

«Эти сведения молнией передались по цепи, и цепь бросилась бежать», – отмечал позже в своём докладе Ананьев.

После поражения, нанесённого повстанцами, отряд Сиксне отступил в Назаровское. Вечером 3 ноября в село к красным прибыло из Ачинска подкрепление: отряд в 70 штыков и один пулемёт «кольт».

Утром 4 ноября Сиксне вновь повёл свой отряд на штурм.

На этот раз красные почти достигли цели: невзирая на потери, передовым цепям красных удалось достигнуть линии окопов повстанцев и даже выбить их оттуда, но тут произошло неожиданное. Одетые в гражданскую одежду коммунисты практически не отличались своим видом от противника, также не имевшего никакой специальной униформы.

«И противник, и красноармейцы кололи и стреляли, неуверенные, кого они бьют – своих или противника, – отмечал комбриг Ананьев. – В это время по силам красных с тыла ударили кавалеристы Сережа, и в итоге трёхчасового боя отряд Сиксне был выбит из села».

* * *

Вечером была предпринята ещё одна атака – как раз из Ачинска прибыл новый отряд в 400 штыков с 8 пулемётами. Задача отряду была поставлена предельно простая: под прикрытием березняка скрытно подойти к окопам повстанцев на 50 метров, а затем стремительным ударом опрокинуть противника.

Однако красных опять ждала неприятность. Из-за отсутствия боевого опыта у чекистов в лесу между группами атакующих была потеряна связь. В итоге двигавшаяся по правому флангу группа вступила в бой раньше времени, те же, кто находился на левом фланге, заблудились и опоздали, а резервная группа и вовсе отказалась идти в бой. В итоге повстанцы сами перешли в контрнаступление и стремительной штыковой атакой обратили красных в бегство.

* * *

5 ноября в Красноярске прошло срочное заседание президиума Енисейского губернского комитета РКП (б), на котором положение в уезде было оценено как катастрофическое. Крестьяне из других сёл уезда массово стали уходить в тайгу, организуя новые отряды добровольцев. Поэтому мятеж в Сереже требовалось подавить в кратчайшие сроки.

Военком Сиксне был отстранён от командования, а задача по подавлению восстания была возложена на командира 31-й бригады Петра Ананьева.

Ананьев Павел Петрович. Фото: ria1914.info

Символично, что и сам Ананьев был бывшем царским унтер-офицером – в чине штабс-капитана он был командиром 1-й роты 183-го пехотного Пултусского полка, с которым Ананьев прошёл всю мировую войну. Воевал он достойно, был не раз отмечен боевыми наградами: орденом Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом, орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами, Георгиевским оружием.

Во время Февральской революции 1917 года штабс-капитан Ананьев был избран солдатами председателем полкового комитета, а осенью 1917 года Ананьев демобилизовался и уехал к семье в Кострому. От голода и безденежья он решил вновь поступить на службу – уже в Красную Армию. Начал с должности командира роты, затем возглавил Костромской уездный военный комиссариат, наконец его назначили помощником  командира Особого полка обороны железных дорог Восточного фронта. Продвигаясь за частями отдельной 5‑й армии на восток, полк Ананьева попал в Енисейскую губернию, где Павел Петрович стал уже командиром бригады.

* * *

Утром 5 ноября комбриг Ананьев отдал приказ о новом штурме: «С западной стороны села Сереж вести демонстративное наступление ачинским отрядом при двух  пулемётах; одну роту держать в резерве; две роты послать в скрытный обход с юга и востока... Демонстрацию начать не ранее, как роты совершат заданный марш... Отвлекши внимание противника демонстративным наступлением с сильной стрельбой ачинского отряда, обходные группы без стрельбы начинают быстрое наступление, каждая к пункту атаки, и штыковым ударом должны уничтожить врага...».

Этот план сработал. После бомбардировки города из пушек-трёхдюймовок красные ворвались на окраину села, где бой, казалось, шёл за каждый дом. Практически все улицы были перекопаны траншеями и ходами сообщений, которые стали для атакующих красноармейцев весьма неприятным сюрпризом. А над траншеями бушевала огненная стихия – зажигательные снаряды поджигали дома. Тем не менее силы были неравными, и вскоре поручик Михаил Базаркин-Тишин дал приказ к отходу.

Позже комбриг Ананьев посчитал, что только в бою вечером 5 ноября красноармейцы израсходовали около 100 тысяч патронов (sic!), а также 31 снаряд – 7 зажигательных и 24 шрапнели. Никогда прежде Красная Армия не вела столь интенсивных и ожесточённых боёв за обладание одним сельским населённым пунктом.

Убитых никто не считал: по приблизительным оценкам, только 5 ноября погибло более 300 человек с обеих сторон.

Пожары уничтожили практически весь центр села.

* * *

После поражения в Сереже повстанцы ещё сохраняли некоторые силы. Остатки сережских отрядов намеревались прорваться в Енисейский уезд, но их настигли под селом Когунек. Произошёл жестокий бой, восставшие были разбиты. В плен попал и поручик Базаркин-Тишин – вскоре военный трибунал Особого отдела 5-й армии РККА приговорил его к расстрелу. О казни Базаркина, впрочем, широко не сообщалось – само присутствие колчаковских офицеров могло испортить версию о «кулацко-эсеровском» мятеже.

Следом было арестовано практически всё мужское население села Сереж. Людей хватали по всей территории Ачинского уезда и за его пределами, основанием для ареста служил уже тот факт, что человек проживал в Сереже или в одной из окрестных деревень.

Все арестованные направлялись в Ачинск – в уездный концлагерь при доме лишения свободы. Таковых оказалось 383 человека, включая дряхлых стариков, беременных женщин и маленьких детей.

Общий вид Ачинска. Фото: общественное достояние

Впрочем, вскоре постановлением следственной комиссии были освобождены из-под стражи 39 человек – старики и несовершеннолетние дети.

А вот 75 человек – всех, кого большевики подозревали в участии в восстании – ревтрибунал пр ГубЧК приговорил к расстрелу. Но тут за сережчан неожиданно вступились в Москве и Красноярске: вышестоящие инстанции посоветовали жаждавшим возмездия ачинским товарищам заменить казнь на «общественные принудительные работы со строгой изоляцией» в связи с амнистией в честь годовщины Октябрьской революции.

Тем не менее большинству участников восстания и их близким казни избежать не удалось.

* * *

Интересна и судьба «убийцы» Горского – бывшего партизана Александра Дубского. После того как восстание потерпело неудачу, Александр Дубский, оставив жену и маленькую дочь в Сереже, ушел с отцом Осипом Дубским на охотничью заимку. В феврале их пути разошлись. 

Дубский-старший вернулся в Сереж и был тут же арестован. Через год – 7 марта 1922 года – выездная сессия ревтрибунала в Ачинске вынесла приговор: три года концлагеря за участие в вооружённом восстании. Правда, с учётом классовой принадлежности Дубского срок его наказания был сокращён до одного года. 

А вот его сын отправился в Минусинск, где его знали только как «красного партизана». Вскоре Дубский был принят на службу милиционером и даже вступил в партию.

Тем не менее вскоре его обман раскрылся. Дубский был арестован, а военный трибунал приговорил его к расстрелу за участие в мятеже. Но затем приговор был отменён – за «прошлые заслуги». Дубского освободили, и он поспешил скрыться из Минусинска. Дальнейшая его судьба неизвестна.

* * *

Амнистию уравновесило то, что после Сережского восстания продотряды в «кулацких местах» Ачинского уезда стали действовать как на оккупированной территории. Большевики и их помощники открыто забирали у крестьян всё ценное. На того же Аверьяна Касьянова и его коллег местные жители жаловались, что они присваивали не только продукты питания, но и домашних животных, и утварь, и одежду – вплоть до женского нижнего белья, оставляя в домах голые стены.

Из протокола заседания Подсосенского волостного ревкома за 17 ноября 1920 года: «При восстановлении порядка в селе Подсосенском возникла масса недоразумений на почве реквизиции и конфискации имущества. Например: отбиралось имущество у лиц, совершенно не принимавших никакого участия в восстании, имущество сдавалось неизвестно куда. Волревком констатирует, что все эти явления были результатом отсутствия представителей местного Ревкома при частях, усмирявших восстание... Особенной незакономерностью сопровождались действия отряда уполномоченного по продразвёрстке и конфискации тов. Касьянова, конфисковавшего у правых и виноватых всякие продукты и предметы, на которые распространялась развёрстка. Количество конфискованного и реквизированного никому не сообщалось…».

Из бюллетеня Ачинского уездного исполкома за период с 22 по 27 декабря 1920 года: «По ликвидации восстания и конфискации имущества начальниками отрядов были допущены большие ненормальности. Конфисковано очень много разного имущества, включительно до белья, обуви, одежды, всякой посуды, женских вещей и проч. не только у виновных, но и у лиц, совершенно непричастных к восстанию. Уполномоченный по продразвёрстке тов. Касьянов с членами комячеек из соседних волостей также проводил конфискацию не только всех продуктов и предметов, которые входили в развёрстку, но и лошадей, свиней, саней, телег, скота, упряжи и проч. также у виновных и невиновных. Например, кож по одному селу Подсосенскому отобрано 405 шт. Квитанций тов. Касьяновым выдано только 8 штук… Уже теперь замечено, что много предметов, даже хлеба, в списки конфискованного не помещено. На вопрос председателя волревкома, сколько и чего конфисковано, тов. Касьянов ответил, что он и сам не знает, и рекомендовал обратиться за справкой к уполномоченному третьего района…».

Грабители ликовали, не заметив, что план поручика Базаркина-Тишина блестяще сработал: восстание в Сереже действительно стало той искрой, от которой полыхнула уже вся Енисейская губерния.

Продолжение следует