В 2022 году исполнилось 80 лет со дня смерти художника Ивана Билибина, погибшего от голода в блокадном Ленинграде. Значительная часть творческого наследия Билибина сосредоточена в Ивангородском художественном музее. Эти артефакты легли в основу выставки, которую петербуржцы смогли увидеть в Выставочном зале Музейного агентства Ленинградской области. Но, как рассказала сокуратор выставки, историк Анастасия Павловская, до сих пор не опубликованы воспоминания Билибина о жизни в осаждённом Ленинграде, которые он успел записать в январе 1942 года, а фотографическое наследие знаменитого художника вообще известно только очень узкому кругу людей.
Выставку в Петербурге назвали «Иван Билибин. Последний год», но она охватывает не год, а несколько месяцев – самых драматичных месяцев начала войны, смертного времени блокады. Иван Билибин вполне мог уехать – ему предлагали эвакуацию, но он заявил: «Осаждённые крепости не покидают, а защищают». И остался. В своей квартире на Петроградской стороне, на Гулярной улице, в которой поселился после возвращения в СССР в 1936 году вместе со своей женой, художницей Александрой Щекатихиной-Потоцкой, и пасынком Мстиславом Потоцким. Ныне эта улица носит имя Лизы Чайкиной, а на доме № 25 укреплена мемориальная доска. Семья, которая живёт в квартире Билибина и Щекатихиной-Потоцкой, хранит память о художниках: прошедшем Великую Отечественную Мстиславе Потоцком и его жене Ирине Потаповой.
Блокада
Когда сомкнулось блокадное кольцо и начались налёты и обстрелы, Билибин и Потоцкая перешли жить в «профессорский дот» – так в шутку называли помещения в Академии художеств, где размещались профессора и их семьи.
Фото: Артем ЛешкоИван Билибин в январе 1942 года – за месяц до смерти – написал воспоминания, которые иногда ошибочно именуют дневником. Но это именно воспоминания о последних месяцах жизни – военной жизни, написанные, как говорится, «на живую нитку».
Эти воспоминания ещё не опубликованы, они хранятся в Ивангородском художественном музее, а военные тексты Билибина были представлены на выставке в Музейном агентстве.
Из воспоминаний Ивана Билибина, 1942 год
22 июня (1941) Молотов сообщил по радио, что война с немцами началась. Стало, при слушании этого сообщения, как-то жутко и кисло на душе. Потом по радио стали раздаваться воинственные патриотические песни. Ночью, прекрасною северною белою ночью, завыли сирены. Первая воздушная.
Не скрою, что было страшновато. Мы ведь тогда ещё не знали, что на долгий кусок времени тревоги эти были совершенно безвредны.
Во время этой первой тревоги из зениток открылась по ним стрельба. Часа в два или в начале третьего из соседней квартиры по радио (у нас был приёмник ЦРЛ 10, по кот. сигналы не передавались) раздались звуки сигнала отбоя, а потом через стену я разобрал слова: «Отбой воздушной тревоги».
По глупости (или по трусости) я лёг спать одетый. Очень скоро я перестал это делать. На другой день в Академии художеств один из моих студентов сказал мне следующее. Накануне, в субботу, 21 июня, он ездил в Петергоф на пароходике. Возвращался он на пароходе же около часа ночи. Когда они были уже в районе Морского канала, все увидели на фоне светлого ночного неба вереницу аэропланов, летевшую совершенно низко по направлению к Финляндии. С удивлением все увидели, что на крыльях были изображены кресты, а м.б. свастика; но особенно удивились все и ничего не поняли, когда с аэропланов в воду, словно яйца, стали падать какие-то длинные, казавшиеся очень светлыми предметы.
Фото: Артем ЛешкоВдруг откуда-то с нашей стороны началась орудийная стрельба по аэропланам, которые быстро поднялись и быстро скрылись.
Сейчас, когда я пишу эти строки, 5 января 1942 года, этот первый период войны остался где-то очень далеко позади.
Тревог было очень и очень много, но ущерба они решительно никакого не причиняли. Начинали выть сирены, прохожие забирались в подъезды, иногда эти тревоги длились довольно долго, час и дольше, а иногда бывали и очень короткие, потом из открытых окон, из квартир, где были радио, раздавались звуки отбоя, и движение восстанавливалось.
Сложилась даже такая легенда, будто Хитлер, чтя память Петра Великого, решил не делать разрушений в городе Петра.
Перед продуктовыми магазинами сразу же образовались длиннейшие очереди, но большинство горожан настоящих запасов себе не сделали.
Скоро была установлена и карточная система, но одновременно существовали магазины, где продавались продукты не по карточкам, а по коммерческой цене.
Какие мы были глупцы, что, невзирая на длиннейшие очереди, мы не делали себе запасов! Ведь продуктов было ещё очень много: колбасы, сыры и разнообразные консервы, крупы, растительное масло и пр. Покупалось, что как-то на ближайшие дни.
Сейчас, когда мучительно хочется есть, когда подбираешь пальцами каждую хлебную крошку, когда, помимо скудных карточек, купить решительно негде и нечего, готов рвать на себе последние волосы, что не запаслись мы, в сущности, ничем.
Фото: Артем ЛешкоВ смертное время, как впоследствии вспоминал искусствовед Иосиф Анатольевич Бродский, художники «профессорского дота» нашли коробку с дюжиной, как они надеялись, накрахмаленных японских стоячих белых воротничков. Как раз тогда каждому выдали по два стакана фруктовой воды. Художники решили сварить из неё и воротничков кисель. Но оказалось, что, как сказал Билибин, «японцы обманули…». Воротнички были сделаны из эластичной ткани безо всякого крахмала, киселя не получилось… Билибин тогда пустил в оборот выражение «кисель из воротничков», обозначая им несбыточные надежды, а про сам этот случай и высохшие порозовевшие воротнички с неослабевающей надеждой говорил, что эти кусочки эластичной ткани, окрасившиеся в розовый цвет, непременно должны стать экспонатами будущего Музея блокады Ленинграда. Билибину не суждено было этого увидеть, но инсталляция «Блокадные воротнички» стала одним из контрапунктов выставки в Музейном агентстве Ленобласти.
Колонковые кисти художника, особенным образом срезанные, чтобы добиться тонкости линии, его блокнот, его рисунки – все эти предметы, хранящиеся в Ивангороде, ненадолго покидали музей, чтобы предстать перед зрителями в Петербурге. В том числе и последний рисунок Ивана Билибина – небольшой, посвящённый Ледовому побоищу. На крупе коня одного из тевтонцев Билибин изобразил свастику, тем самым перебросив мостик из прошлого противостояния двух миров в современное ему военное время – время битвы с немецким фашизмом. Этот рисунок создатели выставки воспроизвели на большой ширме, чтобы можно было всё увидеть в деталях.
Блокнот, этюдник и кисти И. Я. Билибина. Фото: Артем Лешко«Профессорский дот» находился рядом с Невой. Осаждённый измученный город был невероятно красив той страшной зимой.
Из воспоминаний искусствоведа Иосифа Анатольевича Бродского
Выйдя из Академии, мы увидели, что мост Лейтенанта Шмидта закрыт. Тогда осторожно, держась друг за друга, мы спустились у сфинксов на лёд и медленно, боясь упасть, пошли по заснеженной ледяной тропе. На Неве, в открытом пространстве, было ветрено и холодно. Мы шли медленно, осторожно обходя проруби, из которых ленинградцы брали воду, часто останавливались. Город был очень красив при луне. Гранитная набережная казалась высокой неприступной стеной, за которой высилась тёмная громада Академии художеств. Она стояла, как мощная крепость, да и впрямь была ею.
В окнах первого и второго этажа по фасаду здания были выложены бойницы и амбразуры. В них были установлены пулемёты. Город готовился к уличным боям. Академия становилась мощным опорным пунктом обороны большого района. Постоим, отдохнём... «Какой красавец наш город!» – воскликнул Иван Яковлевич. Отсюда, с Невы, знакомые ансамбли Ленинграда смотрелись необычно.
Какая декорация! Какое неповторимое зрелище! Никогда не забыть этой красоты!
Фото: Артем ЛешкоИван Билибин работал практически до последнего дня жизни. Он умер от дистрофии 7 февраля 1942 года. Один из соседей Билибина по «профессорскому доту», график Успенский, вспоминал о его последних днях: «Он работал до последней минуты, со светильничком, и последний его рисунок великолепен. Он уже лежал, я сидел около него, было поздно, я страшно устал, хотелось лечь спать. Поднялся. “Посидите ещё, Влад. Ал., завтра мы уже не увидимся», – сказал Билибин. И когда я утром к нему пришёл, его уже не было в живых, его унесли из комнаты». В фондах Ивангородского музея хранится ветхий артефакт – свидетельство о смерти Билибина, где причиной смерти указана дистрофия, а сам документ представляет собой пожелтевший листок бумаги с записями чернилами от руки и с печатью. Его тоже привозили в Петербург, чтобы показать на выставке, и воспроизвели рядом с оригиналом на большом экране.
Прах Ивана Билибина покоится в общей могиле – на острове Декабристов под гранитным камнем, где похоронены погибшие в блокаду профессора Академии художеств.
А небольшой рисунок авторства Александры Щекатихиной-Потоцкой создан уже после смерти Ивана Билибина: вдова изобразила его в образе Александра Невского – победителя врагов.
Квартира
Фото: Артем ЛешкоСтаринный уголок Петроградской стороны. Бывшая Гулярная улица, дом с мемориальной доской, которая свидетельствует о том, что здесь жили художники Иван Билибин и Александра Щекатихина-Потоцкая.
Петербурженку Наталью Николаеву в эту квартиру привела в своё время Инна Олевская – знаменитый художник по фарфору, работавшая на Ленинградском фарфоровом заводе. Так Наташа застала и Мстислава Николаевича Потоцкого, и два последних года жизни его жены Ирины Алексеевны Потаповой. Ирина Алексеевна с 1939-го по 1943 год была адресатом писем художника Владимира Стерлигова, безответно её любившего. Эта переписка, воспоминания приёмного сына Потаповой Ильи Кокошкина и других современников легли в основу уникального, ставшего ныне библиографической редкостью сборника «Белый гром зимы». Книга бережно хранится в семье, которая живёт в старой петербургской квартире Билибина ныне.
Наташа Николаева вспоминает, как в этой квартире всё было заставлено фарфором и увешано картинами, а в ящике старого комода рождались котята: Ирина Потапова любила кошек, подбирала, лечила.
Галина Васильевна Кочнова. Фото: Артем ЛешкоНыне в современной квартире как оммаж Билибину – роспись на камине в его стиле, созданная нынешним хозяином – тоже художником Андреем Ефремовым. А ещё в доме хранятся большие фотографии на плотном пенокартоне Ивана Билибина и Александры Щекатихиной-Потоцкой. Фото выносили на пюпитрах, когда открывали мемориальную доску, а сейчас хранят дома и думают: может быть, укрепить в парадной?
Семья Кочневых-Ефремовых никакого кровного отношения к роду Билибиных не имеет, купила квартиру, потому что хотела жить в центре города на Петроградской стороне. Но, познакомившись с Натальей Николаевой, узнав историю этого места, прониклась его духом.
Галина Васильевна Кочнева рассказала, что лет 7–8 назад её двоюродная сестра Елена, живущая в Англии, в Бирмингеме, привезла своих учениц-школьниц в Петербург. В планах поездки было и посещение петербургской квартиры. «Конечно, искать ничего не надо, пусть приходят к нам – расскажем о Билибине, блокаде, Ленинградском фарфоровом заводе», – сказала Галина Васильевна. Так в квартире оказались 55 юных англичанок 14–16 лет и пять преподавателей. Потом из Бирмингема школьницы приезжали ещё несколько лет подряд. До встречи в Петербурге они, конечно, ничего не знали о Билибине. «Мы прочли всё о жизни Ивана Билибина в Египте, о переезде в Париж, о возвращении в СССР – вжились, влились в эту история, она теперь неотделима от нас», – говорит Елена Ефремова, дочь Галины Васильевны.
Юная Лиза Ефремова перелистывает «Белый гром зимы»: «Когда я начала читать про историю Ирины Потаповой, как её любви добивался Мстислав Николаевич, я думала, что всё это происходило здесь, в этих стенах. Сколько всего скрыто от наших глаз. И как же это здорово – просто знать историю этого места, дух его. Получается, я росла в этих стенах, которые помнят тех людей».
Елизавета Ефремова с книгой «Белый гром зимы». Фото: Артем ЛешкоНиколаева вспоминает, как Мстислав Потоцкий предлагал архив Ивана Билибина в ленинградские музеи, но ни Эрмитаж, ни Русский не взяли. Согласился Ивангородский художественный музей. Потоцкий перевёз архив туда и стал музейным хранителем.
Фотографии
В Ивангородском музее хранится свыше 400 фотографий из архива Билибина, доставленного в музей Потоцким. Лишь небольшую часть показали в Музейном агентстве. Татьяна Бердашева, старший научный сотрудник Музейного агентства Ленинградской области и (вместе с Анастасией Павловской) сокуратор выставки «Иван Билибин. Последний год», поясняет, что художник увлекался фотографией ещё со времён «Мира искусства»: первые фотографии он привозил из экспедиций по Северу – Архангельская, Олонецкая, Вологодская, Тверская губернии.
Татьяна Бердашева и Анастасия Павловская . Фото: Артем ЛешкоБилибин везде возил с собой фотоаппарат. Мстислав Потоцкий вспоминал, что отчим не любил фотографироваться сам и снимать людей, а вот детали – очень любил. Это был своеобразный способ коллекционирования прекрасного в эмиграции – в Египте, во Франции.
Египетские фотографии Билибин показывал в смертное время в «профессорском доте».
Любовь Васильевна Шапорина сохранила об этом свидетельство в своем дневнике за 1952-й год, вспоминая блокаду:
В последнюю субботу на Масленице я была на блинах у Успенских. Там были Вера Белкина, Наталья Васильевна, Костенко и ещё одна пара, причём жена, красивая брюнетка, – племянница Айвазовского. Кроме последних и Константина Евгеньевича, все мы провели всю блокаду здесь и как-то случайно заговорили о том времени, которое ни один из нас не поминал лихом, несмотря на пережитые ужасы. Успенские жили в подвалах Академии художеств, где ютилось много художников. Успенский вспомнил Билибина. Ив. Я., по его словам, поражал силой своего духа. «Мы сидим, бывало, еле живые, подходит Ив. Я.: пойдёмте, я Вам покажу мои египетские фотографии; мы идём за ним, он рассказывает столько интересного, что забываем всё и слушаем его до часу ночи. «Ну, завтра Шурочка задаст мне головомойку», – смеётся он.
Старинные фотоаппараты и фотопринадлежности Билибина сохранились. И фотографии, и негативы – их более 400 – в Ивангородском музее. Часть фотоархива и фотопринадлежностей побывала на выставке. Эта масштабная выставка «Иван Билибин. Последний год» из Петербурга поедет в Ивангород.
Фото: Артем ЛешкоА ещё сохранилось вот такое свидетельство Иосифа Анатольевича Бродского:
В руках у Ивана Яковлевича был небольшой пакет. «Дорогой, мы, наверное, скоро расстанемся... совсем. Вы меня переживёте. Если не погибнете раньше... Что весьма возможно, – добавил он, улыбнувшись. – Это лейка – отличный аппарат, не хуже французских, заверяю вас. Вы как учёный секретарь должны стать нашим летописцем. Но учтите, через сто лет человечество не будет иметь времени для чтения... А вот фотографии, уверен, будут всегда смотреть с интересом... Снимайте всё, всё, что можно... Всё, что вокруг нас, весь этот ад... Это потрясающе интересно!.. Это нужно делать обязательно!.. Хотя бы для художников будущего. Чтобы не врали...
Эти слова звучат сейчас невероятно современно…
