Созерко Мальсагов, мой дед по маме, и Джемалдин Яндиев, мой отец, никогда не виделись. Они оказались родственниками из-за трагических обстоятельств – мои родители, спецпереселенцы, встретились в депортации.
Дед и отец – очень разные люди, и судьбы их разные. Созерко Мальсагов – белый офицер, эмигрант, антисоветчик, антибольшевик, вечный борец с большевизмом и коммунизмом, что называется, «до последнего края». И Джемалдин Яндиев, вписанный в историю литературы народов России как первый народный поэт Чечено-Ингушетии – советский поэт. Объединяет этих людей то, что внутри трагедий, войн, революций, депортаций они остались верны себе, своей истинной глубокой и глубинной вере, своим морально-этическим принципам. Они остаются в памяти как образец для самостояния нас сегодняшних. Есть на что опираться – я могу так говорить потому, что я и дочь, и мать, и бабушка.
Созерко МальсаговДо последнего края
Созерко Артаганович Мальсагов родился в 1895 году в семье потомственных военных. У меня есть послужные списки его отца и его самого. Его отец Артаган Арцхоевич Мальсагов – первый ингушский генерал, участник русско-турецких войн, герой Шипки. Созерко и его младший брат Орцхо закончили Воронежский Михайловский кадетский корпус. Созерко в 1912 году поступил в Московское Александровское военное училище и через два года был призван на фронт Первой мировой войны, где прошёл в составе так называемой «Дикой дивизии» все уготованные ему поля сражений: австрийские, галицийские, польские… В его послужных списках есть день принятия присяги – 23 сентября 1912 года. И в семнадцатом году он не преступил присягу, в отличие от своего родного брата Орцхо, блестящего офицера, который стал первым красным артиллеристом на Юге России. В августе семнадцатого года Созерко принял участие в неудачном Корниловском мятеже вместе с Юрием Бессоновым, который позднее с ним совершит побег с Соловков. После Корниловского выступления Созерко воевал в армии генерала Деникина за великую неделимую Россию – крах этой армии был и его личным крахом. В 19-м году с друзьями по оружию он уходит в Грузию, воюет в отрядах Клыч Султан-Гирея, который в 1920 году из Крыма был послан Врангелем на Кубань. После того как армия Врангеля и Султан-Гирея эмигрировала, Созерко воевал в отрядах «зелёных» – партизанского движения на Северном Кавказе. Это было обречённое движение – стоящих «до последнего края».
Созерко Мальсагов (справа) после выпуска из Александровского военного училища, 1912-1913 гг.В 1922 году была амнистия по поводу пятилетия советской власти. Вера Созерко в эту амнистию была связана с надеждой на милость советского закона. Он устал воевать. В газете «Возрождение» в 1925 году, через несколько месяцев после побега, он напишет: «Я воевал во всех белых армиях. Я воюю не один десяток лет». Его упования на государственные слово и честь были связаны с воспитанием: он служил государю, слово государства для него несовместимо с ложью и преступлением. Созерко был наказан за эту наивность – сразу сослан на Соловки как турецкий шпион и участник повстанческого движения. Шпионом он не был, но как участник повстанческого движения заслуженно получил пять лет, которые, по логике ГУЛАГа, должны были продлиться дальше, и, конечно, он никогда бы с Соловков не вернулся.
За краем
Побег с Соловков Созерко Мальсагова, Юрия Бессонова, кубанского казака Василия Приблудина и двух поляков – Э. Мальбродского и М. Сазонова – был не единственный. Но это был первый побег, завершившийся удачно. Вся англоязычная пресса, даже в Новой Зеландии и Австралии, писала о нём как невероятном, не говоря уже о двух самых крупных эмигрантских газетах демократической ориентации: выходившей в Риге «Сегодня» и парижской «Возрождение», которую редактировал Пётр Струве. Они буквально пестрили информацией о самом побеге, о личностях Созерко Мальсагова и Юрия Бессонова и их счастливой встрече. В своей книге «Адский остров» Мальсагов напишет: «Если Бог и история сочтут моё свидетельство важным, я буду считать, что выполнил свой долг человека на этом свете».
Мальсагов, когда их уже приняли в Финляндии, писал с болью «о несчастном народе России». И так же Бессонов вспоминает в своей книжке, как они прячутся в кустах от погони, видят своих преследователей, тех самых красноармейцев, которые в Соловках истязают и истребляют людей, и вдруг пишет: «Глупые и очень милые сердцу русские бараны, душа их не потеряна, но путь их неправильный, порядка и воли у них нет».
Ещё одной из счастливых встреч в его несчастливой жизни было знакомство в 1925 году в Финляндии, в Гельсингфорсе (Хельсинки), с выдающимся поэтом и публицистом Иваном Савиным. Он помог деду написать и опубликовать в двадцать одном номере газеты «Сегодня» свои записки. Для Созерко Иван был очень важен, потому что он был ещё и боевым человеком, принимал участие в диверсионных антибольшевистских акциях, в одной из которых был ранен и умер в 1927 году. Они были похожи этой нетерпимостью к большевистскому движению, невозможностью смирения с ним.
Из Финляндии Созерко мчится во Францию, где в газете «Возрождение» публикует совершенно фантасмагорический для раздираемого противоречиями Белого движения текст. Выскочивший из ада ингуш призывает русских людей идти со штыками спасать Россию:
«Пока здесь кем-то ведётся убивающая Россию высокая политика, основанная не то на излишней доверчивости, не то на тайной продажности, там, за красной проволокой, безвозвратно гибнут наши моральные и материальные ценности, окончательно доворовывается государственное достояние, разрушается церковь, семья, ядом ненависти человека к человеку, сифилисом и принципом «всё дозволено» развращается всё будущее России, её дети и молодёжь. Каждый лишний день советовластия несёт неисчислимые беды. Хорошо зная настроение Красной армии, я совершенно убеждён в том, что достаточно пятидесяти тысяч стойких людей (многие в России считают и эту цифру преувеличенной), чтобы половина Красной армии разбежалась, а вторая половина перешла на сторону белых…»
Это было написано в преддверии Первого российского зарубежного съезда, про который А.И. Солженицын напишет: «Несчастье всякой эмиграции: кроме противоречий принципиальных – сколько же личных амбиций, раздробляющих всякое живое объединение и действие…». Итогами съезда Мальсагов не был удовлетворён, и в 1927 году, видимо, чтобы быть поближе к Советам, он уезжает в Польшу, где с 1927-го по 1939 год служит в элитных частях Язловецких уланов. В сентябре 1939 года, в самом начале второй большой войны, он сражается с немцами, попадает в плен; бежит из плена; участвует в польском (по линии генерала Андерса) и французском сопротивлении. Его, когда он убежал из немецкого лагеря, одновременно преследовали и гестапо, и НКВД. Даже в Польше на него были покушения – есть свидетельские показания.
С 1952 года он, уже гражданин Великобритании, со страниц журнала «Свободный Кавказ» говорил о невозможности примирения с тем, что происходит на Кавказе. Дед был среди лидеров квалифицированной политической эмиграции, которые говорили о кавказской конфедерации. Он был вечным врагом для советской власти в 20–30-е годы и в цветущий советский период даже не потому, что был против свершившейся революции, а потому, что он вообще был против любого безбожного устроения его страны. «Узурпаторы и безбожники» – это первые обвинения власти в предисловии его книги.
Люди другой России
Надо сказать, что с Соловков Бессонов бежал с Евангелием, а Созерко – с молельным ковриком. Этот коврик, по-ингушски «истанк», прошёл с ним все кошмары. В эмиграции Созерко подарил его семье дочери своего друга. До последних дней дед был противником всего коммунистического и видел причины революции и нескончаемого хаоса, который пришел после неё, в том, что люди ушли от Бога.
Молельный коврик Созерко МальсаговаОчень печальна, конечно, была судьба его семьи. Слава Богу, ни его жена, ни его мама, ни тётя в застенки не попали, но они оказались в общей катастрофе – депортации 1944 года – и 12 лет были спецпереселенцами. Бабушка Леби была абсолютно домашняя. В юности выданная замуж за этого бравого ингуша, она жила в селе Альтиево, в родовом гнезде Мальсаговского клана ждала, когда муж после военных походов навещал семью и снова надолго исчезал. Они поженились в 1916 году – за полгода до Февральской революции, а в 1923 году навсегда расстались. Бабушка, наверное, не понимала, что они больше никогда не увидятся, думая, что это лишь очередная неприятность, ведь его часто не было, и он всё время занимался очень опасными делами. Это было счастливое неведение. Она занималась спасением своих двух маленьких девочек, моей мамы Раисы и моей тети Мадины, которая умерла летом 2017 года, – Царство Небесное ей.
Судьба братьев Созерко сложилась, конечно, трагически. Старшего – Ахмета, полного Георгиевского кавалера, служившего с 1914-го по 1917 год в той же Дикой дивизии, в 29-м году расстреляли. А артиллерист Орцхо, который стал героем боёв против Деникина, как человек, не лишённый литературного дара (я смутно его помню), стал писать пьесы во славу советской власти, о положении женщин, «антимулльские». Приспосабливался к новому режиму, как многие, но не избежал своей участи: в депортации в 1950 году его всё равно посадили. Пять лет отсидел в Тайшетлаге, вышел полуживой и вскоре умер от туберкулёза. Среди всех Созерко был счастливчик – он жил и боролся так, как считал единственно возможным и нужным, потому что был человеком России, другой России.
Финский паспорт Созерко МальсаговаСоловьиный голос и револьвер
Мой отец, поэт Джемалдин Яндиев, родом из села Балта, что в начале Военно-Грузинской дороги. Его переводили Арсений Тарковский, Семён Липкин, Михаил Синельников. Смысл и образы его поэзии не идеологические. О Ленине и Сталине у него есть, но это исчезающе малый процент. Его лучшие стихи читаются и переводятся и сегодня. Арсений Тарковский написал в 1938 году об отце: «Соловьиный голос, повышенная метафоризация, есенинская традиция, один из самых лучших поэтов в регионе». Но есть совершенно трагический бэкграунд: к 1938 году вся верхушка Союза писателей Чечено-Ингушетии была уничтожена, и в это время в свои 22 года Джемалдин Яндиев стал председателем правления Союза писателей ЧИ АССР. Тарковский на тот момент был членом национальной комиссии Союза писателей СССР: его рекомендации, видимо, способствовали этому назначению Джемалдина. Большой документальный пласт говорит о том, чем он занимался. Слава Богу, он никого не погубил. Его подписи нет ни под каким гнусным документом. Великое счастье для нас сегодняшних! Но он оставил совсем небольшой объём стихов – немногим больше шестисот. Это так мало для человека, который мыслил, чувствовал и страдал только стихами. Ещё он переводил Лермонтова на ингушский язык, трагические его стихи, не патриотические, не «Бородино», а «На севере диком», «Три пальмы», «Чаша жизни», «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» – одиннадцать стихотворений. В этих стихах он был искренен. Он понимал время, в котором он живёт. Чечено-Ингушский НКВД, наверное, не вникал в это, но если бы вник…
Очень юный он начал пить. И, по некоторым воспоминаниям, у отца были опасные асоциальные проявления: у него был револьвер (кажется, полагался по должности), и бывало так, что он стрелял в каком-то возбуждении. Про отца можно то же сказать, что и про деда: в этой несчастливой жизни он был счастлив. Потому что творческий человек. Может, эти его строки тому доказательство:
Взгляни, на небе вовсе нету туч,
И птицы распевают так беспечно.
Жизнь коротка, но мысль длинна, как луч,
И, значит, наше время бесконечно.
И бесконечна тайна бытия,
Сливаться с ней какое наслажденье!
Умей осмыслить каждое мгновенье
Тебя не красит суетность твоя.
Скудный стол на 4 прибора
Надо вспомнить с благодарностью бабушкиных братьев Измайловых. Мужество этих людей бесконечно. На упреки власти: «Вы кормите семью контрреволюционера», – они отвечали: «Мы кормим несчастную женщину, оставленную контрреволюционером». Надо добавить, что моя бабушка была для своих братьев непростой сестрой. В 1932 году они ей, последний раз видевшей мужа 9 лет назад, нашли жениха, инженера, который брал её с двумя девочками. Леби Шахботовна устроила братьям большой скандал: «Я замужем, вы не имеете права распоряжаться мной, вы ответите перед Мальсаговыми». Несмотря на это, мы до сих пор вспоминаем с благодарностью имя того мужественного человека, за которого бабушка не вышла, но который в то время не побоялся неминуемых последствий, согласившись взять её в жены.
Такая она была – даже в изгнании она накрывала свой скудный стол всегда на 4 прибора: себе, дочерям и Созерко. Ты один раз выходишь замуж, и если не пришло известие о смерти мужа – значит, ты его жена. Тётя Мадина в одном из писем к нему писала: «Вся жизнь прошла в надежде встречи с тобой». В краткий хрущёвский период от Созерко была весточка, после чего тётю Мадину выкинули с работы.
Мальсаговы были знатного рода, бабушка заботилась об их высокой чести: «Вы – дочери Созерко, и если вы что-то сделаете бесчестное, как вы встретитесь с отцом?» Когда бабушка умирала, маму вербовали в 1945 году в совхозе, куда их привезли после депортации. «Мы поможем вашей матери, вы получите хорошую работу, но вы должны сотрудничать с нами». Предложили быть сексотом один раз, второй. От управления НКВД до дома 12 км, и вот в последний раз мама шла эти 12 км от капитана Омарова и плакала, потому что она ему отказала, а он крикнул ей: «Сдохнет ваша мать, и вы все подохнете». Шла и думала, что мама может осудить её, что надо было спасать её и сестру. Но когда рассказала дома, бабушка поднялась – она была лежачая – и сказала: «Один раз умирают. Если бы ты подписала, я бы тебя прокляла». Она в этом спецпереселении на всю жизнь задала им линию, как нужно жить, и Аллах их спас.
Для меня история моей семьи в этом большом историческом контексте XX века – это не сокровищница выдающихся примеров, это инструкция к действию. И такие герои, как Созерко, люди поступка, люди действия, открывают нам то важное о жизни, что было тайной для нас. Мы слишком многого в истории не знали, и их жизнь говорит о том, что злу и несчастью всегда есть альтернатива.
Марьям Джемалдиновна Яндиева ( справа)Бабушка – такая маленькая, худенькая – закатывала глазки и всегда говорила: «Какая я счастливая, что Аллах меня мусульманкой создал». Какую жизнь она прожила! Даже тогда, когда казалось, что не на что было надеяться, они были счастливы. А её дочери были счастливы, что они её никогда не огорчили и не преступили черты, внутреннего закона. Такие счастливые они и умерли. А я счастлива тем, что я их, а что и как мне удастся, я не знаю.
