* * *
Весна 1918 года в Петрограде выдалась на удивление сырой и холодной.
«Город уныл и пуст, – писала в своём дневнике Зинаида Гиппиус. – Погода пронзительно-холодная, ледяной ветер. Электричества нет. Поезда то ходят, то нет – из-за какой-то частичной и самовольной забастовки, благодаря полному отсутствию хлеба...»
Из-за развала армии и немецкого наступления по всем фронтам бывшая столица бывшей империи по сути оказалась в настоящей блокаде. Ограбленные пьяной матроснёй «буржуйские» магазины и лавки зияли пустыми глазницами выбитых витрин, последние запасы муки распределялись по карточкам, а председатель Петроградского совета Григорий Зиновьев был готов платить за хлеб картинами из Эрмитажа – хоть немцам, хоть «союзникам», хоть многочисленными самозваным правителям Украины и Сибири. Не хватало и топлива, и медикаментов, и людей. Из города, над которым во весь рост встали призраки голодной смерти и холеры, бежали не только большевики, но и все «революционные» рабочие с матросами, отправившиеся в родные деревни за едой. Всего за несколько месяцев после большевистского переворота население Петрограда сократилось вполовину.
В этой ситуации кадетская благотворительная организация Всероссийский союз городов – кстати, официально уже запрещённая большевиками – решила организовать эвакуацию детей из Петрограда, который, как ожидалось, должны были вот-вот захватить немцы. В школах, гимназиях и реальных училищах было объявлено о возможности отправить детей на лето в более благополучные районы России в составе так называемых детских питательных колоний. В частности, предлагалось сформировать два отряда – примерно по 450 человек в каждом. Один отряд направлялся в город Миасс под Челябинском. Другой – в Петропавловск Омской губернии.
Почему именно туда?
Дело в том, что именно в Челябинске ещё с конца позапрошлого века были оборудованы крупнейшие в стране перевалочные лагеря для переброски войск по Транссибу и Южно-Уральской дороге. С началом Первой мировой войны именно в Челябинск направлялись все беженцы с западных губерний империи – здесь действовало самое мощное отделение Всероссийского союза городов. Но для школьников из охваченного революционным безумием Петрограда в Челябинске уже не было места, и тогда детей согласились приютить у себя местные казачьи полки. В Миассе для детей было выделено два здания военного госпиталя, в Петропавловске – офицерские казармы.
Колонистка Ксения Амелина вспоминала: «1-я Детская питательная колония была укомплектована в основном школьниками и их младшими братьями и сёстрами в возрасте от 6 до 16 лет. Я и моя сестра (Ксения и Катя Амелины) в это время учились в казённой гимназии Васильевского острова на 9-й линии. Нашей гимназии было предложено выявить желающих поехать в г. Миасс на Урале. Такая группа детей была организована. В её состав вошли ученицы младших классов нашей гимназии и ученицы других учебных заведений Василеостровского и Петроградского районов. Предполагалось вывезти детей из Петрограда только на летний сезон, поэтому родителям рекомендовали снабдить детей соответствующим гардеробом. Оплату за содержание ребёнка в колонии в течение лета (300 рублей) родители вносили предварительно».
Альбом Кати АмелинойНа Урал
Колонисты отправились в путь вечером 18 мая 1918 года: с Финляндского вокзала Петрограда отошёл санитарный поезд № 101, на котором были и колонистки Катя и Ксения Амелины.
«Устроились мы довольно уютно, – вспоминала Ксения. – Сразу же после отъезда нам дали ужин – кашу-размазню. Внимание занимала новизна самой поездки, знакомство с новыми товарищами. Резкий переход к другому быту смягчала, вероятно, близость знакомых людей. Так, со мной в одной группе ехали одноклассница Маруся Дивеева и её старшая сестра Валя. Дорога для нас была новой и интересной. Мы с сестрой, да и большинство девочек, впервые поехали в такое длительное путешествие. Поэтому все жадно всматривались в мелькавшие за окнами пейзажи...»
Через неделю – 25 мая 1918 года – в путь отправился и второй эшелон с детьми.
Колонист Валентин Цауне так описывал санитарный поезд, ставший на 8 дней их новым домом: «Пятьдесят вагонов было в этом поезде, и на каждом вагоне красный крест... Белые теплушки чередовались с белыми вагонами 4-го класса, середину занимал большой с зеркальными стёклами пульмановский вагон, а дальше вагон-лазарет, вагон-кухня и вагон-ледник. Теплушка № 16 – внутри такая же белая и чистая, как и снаружи. В середине железная печка, по обе стороны у стен 16 парусиновых коек в два этажа: они на пружинах, приспособлены для раненых – чтобы тряска не очень тревожила».
Челябинск
14 мая 1918 года на челябинском вокзале произошло на первый взгляд ничем не примечательное событие: из окна отходившего со станции эшелона с австрийскими военнопленными вылетела тяжёлая железная кочерга, которая угодила прямо в голову стоявшему на перроне чешскому солдату из 3-го Чехословацкого имени Яна Жижки стрелкового полка, образованного из чешских пленных, желавших воевать на стороне России. Причем после того, как большевики заключили с Германией сепаратный Брестский мир, чехи, дислоцированные в то время на Украине, решили продолжить воевать – на этот раз на стороне Франции. Добраться же до театра боевых действий чехи решили не через линию фронта, но самым безопасным маршрутом – сначала по железной дороге до Владивостока, затем, погрузившись на корабли Антанты, морем вокруг Индокитая и Индии – прямиком к Суэцкому каналу и далее в порт Марселя. Согласитесь, в таком маршруте была своя чешская логика: лучше уж долго ехать на войну, чем быстро идти в атаку на немецкие пулемёты.
И вот пока чешские легионеры доблестно ехали на восток, на запад в это время направлялись эшелоны с немецкими и австрийскими пленными, которых большевики обязались отправить домой. В районе Челябинска они и встретились – немецкие «патриоты» и чешские «предатели».
Бросок кочергой не остался без последствий. Разъярённые чехи остановили эшелон и вытащили пленных из вагонов. Десять из них были избиты прикладами, а Иоганна Малика, на которого как на метателя кочерги указали избитые австрийцы, чехи закололи штыками.
Этому столкновению, в котором ни с той, ни с другой стороны не участвовало ни одного российского подданного, суждено было сыграть колоссальную роль в истории Гражданской войны в России.
Вскоре на вокзал прибыл наряд вооружённой милиции от местного Совета с приказом арестовать чешских солдат, участвовавших в убийстве пленного. В ответ командир 3-го Чехословацкого полка объявил боевую тревогу и арестовал самих милиционеров, а далее, развивая успех, приказал захватить и сам Челябинск – благо, в городе не было никаких вооруженных сил, способных противостоять полку солдат. Все местные комиссары и депутаты Совета оказались в тюрьме, многие под горячую руку были расстреляны.
Большевики отреагировали немедленно: наркомвоенмор Лев Троцкий приказал остановить все эшелоны с чехословацкими полками (а в то время по России на восток шло более 60 чешских эшелонов) и разоружить легионеров. Но чехи отказались сдавать оружие, и вскоре по России – от Пензы до Владивостока – прокатилась череда восстаний чехословацких частей, которым оказалось куда приятнее грабить мирное население в российской провинции, чем воевать с немцами.
И вот 26 мая 1918 года санитарный поезд № 101, прибывший в Челябинск, оказался захвачен чешскими легионерами.
Пятнадцатилетний колонист Юра Заводчиков на всю жизнь запомнил ужасную сцену, свидетелем которой ему пришлось стать: «Мимо нашего вагона проходила группа измождённых и полураздетых людей, окружённых со всех сторон вооружённой охраной. Всю эту группу подвели к опушке леса, накинули петли на шеи и тут же повесили на сучьях деревьев на виду у всех...»
Чехи сначала было собирались «реквизировать» у детей санитарный поезд, но потом, поддавшись на уговоры учителей, пропустили эшелон.
Миасс
28 мая 1918 года первый санитарный эшелон с детьми прибыл на станцию Миасс.
«Колонию разместили в двух каменных строениях белого цвета, разделённых лугом, – писала Ксения Амелина. – Одно из них было двухэтажное, другое – одноэтажное на высоком фундаменте. Удобства были элементарные, но был водопровод. Туалет и умывальни находились в помещении казармы. Медицинскую помощь мы получали в специально открытом в одной из казарм лазарете, который возглавлял врач Лев Николаевич Липеровский, ему помогала фельдшерица, Агриппина Васильевна. Они с большой теплотой заботились о здоровье детей, внимательно следили за ходом болезни. Я это испытала на себе, пролежав около месяца на больничной койке. В лазарете были и серьёзные больные – Вова Завадовский с ящуром, Чеботарёв с пороком сердца и др. Несмотря на хороший уход, не удалось сберечь жизнь двух мальчиков, один умер от порока сердца, другой от дизентерии.
Кругом было неспокойно. Дети порой были свидетелями перестрелки. Старшие иногда устраивали вечера с играми и летучей почтой...»
К осени колонистам приказали освободить здания госпиталя: в городе вспыхнула эпидемия холеры, врачам был позарез нужен холерный изолятор.
Колонисты хотели было вернуться домой, но разгоревшаяся Гражданская война закрыла все дороги на запад. В итоге колонистов разделили на небольшие группы, рассредоточив детей по окрестным городам и селам.
Василеостровская группа была направлена в казачью станицу Кундравы в 18 км от Миасса.
«Специально собравшийся сход казаков решил разобрать детей по домам, –писала гимназистка Ксения Амелина. –В многодетных казачьих семьях большинство детей было неграмотными. Поэтому девочки, стараясь быть полезными в принявших их семьях, кроме участия в выполнении различных работ, в свободное время обучали чтению и письму своих сверстников».
Петропавловск
Второй же эшелон питательной колонии, направленный в Петропавловск, достиг конечного пункта с большим опозданием: эшелон надолго застрял в Екатеринбурге, на подступах к которому шли ожесточённые бои с чехами.
Спасая детей, их определили на постой в пустовавшей гостинице «Курьинское водолечебное заведение», которую местный магнат Фома Ятес, хозяин Сибирской писчебумажной фабрики, построил у целебных грязевых источников.
Лишь в начале августа 1918 года в Екатеринбурге установилась власть «белого» Уральского правительства, и колонистам разрешили продолжить свой путь в Петропавловск. Здесь петроградских колонистов уже никто не ждал с распростёртыми объятиями и хлебом-солью. Правда, им разрешили жить в пустующих старых казармах (вскоре к ним присоединилась и группа детей из первого эшелона), но вот средства на пропитание подросткам пришлось добывать самостоятельно.
Так, некоторые воспитатели предложили отправить колонистов с кружками по городу собирать подаяние. Колонистка Ксения Горячева вспоминала, как она днями напролет с кружками на шее ходила по старой части города, населённой татарами, которые отказывали в помощи русским. Что ж, убедившись в бесплодности такого добывания средств, воспитатели устроили девушек-подростков работать в швейную мастерскую, изготовлявшую ватные куртки и брюки для фронта. Но и там из-за неопытности девочки больше ломали иголки, чем зарабатывали деньги.
Другая же группа решила устраивать полатные спектакли и концерты художественной самодеятельности – тоже, впрочем, без большого экономического эффекта.
К осени 1918 года и второй эшелон колонии постигла судьба первой группы детей: дети и их воспитатели были разбиты на малочисленные отряды, которые были отправлены по мелким городам и весям в надежде самостоятельно прокормиться и найти крышу над головой.
Некоторые, впрочем, остались в Петропавловске, где и встретили Рождество. Ксения Амелина писала: «Колонистки не отличались религиозностью, но пошли ко всенощной в собор, находившийся на центральной площади города. Настроение у всех было бодрое. Когда же мы вошли в собор, то крайне удивились отсутствию людей, хотя служба шла. Вслед за нами пришли ко всенощной ещё несколько колонисток. Голоса священника и дьякона гулко раздавались под сводами огромного пустого собора, а за его стенами выл и стонал ветер. Нам стало страшно, мы опустились на колени и стали молиться каждый о своём. Усиливающееся завывание ветра, дребезжание стёкол в больших окнах собора действовали на нас угнетающе. Мы чувствовали себя одинокими, затерянными и болезненно ощущали оторванность от родного дома. Многие из нас плакали...»
Петроград
Конечно, никто из родителей колонистов и предположить не мог, чем обернется для детей такая летняя «экспедиция» в другой конец страны. Можно сколько угодно удивляться наивности петербуржцев начала XX века, но у всех жителей Российской империи ещё не было ни опыта массового голода, ни разрушительной войны, ни смуты. Всё предыдущее столетие в жизни подданных великой империи существовал строгий порядок, всё регулировалось законами, благодаря чему было легко оградить себя от многих неприятных неожиданностей. Взрослые ещё не знали, что детей нельзя далеко отпускать от себя, особенно во время гражданских конфликтов, невзгод, и, как бы трудно ни было, надо стараться в любых обстоятельствах держаться вместе.
Петербуржские же дети начала ХХ века просто не умели выживать в трудных условиях, и за это неумение они заплатили страшную цену.
Уже 3 августа 1918 года колонистка Таня Альбрехт писала домой: «Деньги мы все растратили. Пришлите, пожалуйста, хотя бы немного. Тогда я куплю муки и насушу хлеба... Все мы страшно ругаем себя за то, что поехали в колонию. Так хочется домой, что прямо и описать нельзя. Я согласна была бы и голодать, и умереть от холеры, но всем вместе. Мы ходим грязные, не мылись уже недели две-три. Ходим почти все без белья, в одних платьях, спим без простыней и наволочек. Многое оборвалось, а зашить я не умею... Ах! поскорее бы вернуться в Петроград!..»
Вскоре детские колонии оказались за линией фронта, и всякая связь с Петроградом прекратилась.
Наиболее активные родители стали собираться вместе и обсуждать создавшуюся ситуацию. Так образовался родительский комитет Детской питательной колонии. Комитет избрал трёх делегатов – трёх отцов, которые вызвались отправиться через линию фронта для розыска и возвращения детей. Главой делегации стал отец Тани Альбрехт – виолончелист Валерий Альбрехт, руководитель Этнографического отдела Русского музея в Петрограде.
21 сентября 1918 года Валерий Львович добился встречи с наркомом иностранных дел Чичериным, который организовал приём у самого Якова Свердлова. Всемогущий председатель ВЦИК, выслушав униженные мольбы Альбрехта, выдал ему пропуск в действующую армию: ради такого дела Альбрехт был назначен «комиссаром Русского музея» с предписанием всем командирам РККА «оказать помощь делегатам всеми возможными средствами для облегчения выполнения их задачи».
Также в делегацию был также включен пастор Сарве от шведского отделения Красного Креста. Именно пастор Сарве подключил к поиску колонистов сотрудников Американского отделения Международного Красного Креста (АКК), которые сыграли в спасении детей главенствующую роль.
Слово отца
Каким-то чудом Альбрехту и его спутникам удалось невредимыми перейти через все линии фронтов, и 2 ноября 1918 года они прибыли в Уфу, где узнали, что большинство колонистов живы-здоровы, но разбросаны по всем мелким городам. Дочери самого Валерия Альбрехта – Татьяна и Анастасия – нашлись в Петропавловске.
Ксения Амелина вспоминала: «Отец Альбрехт привёз письма, к сожалению, только от тех родителей, которых удалось известить о его поездке. Почта была небольшая. Но некоторые из наших получили письма, а мы нет. Нам было очень грустно. Мы все так беспокоились о своих близких. Ведь у нас ходили слухи, что в Петрограде голод.
Письма детейНо остальные дети ликовали, узнав, что родители живы, любят их, беспокоятся и ждут. Дети вновь почувствовали контакт с родными, который был разорван временем и расстоянием...»
Девочки умоляли забрать их с собой домой в Петроград, но Валерий Альбрехт ответил отказом. Наверное, нынешним родителям понять такой поступок отца будет невозможно, но сам Валерий Львович объяснял своё решение тем, что он не сможет появиться перед родительским комитетом колонии со своими детьми, оставив чужих на произвол судьбы. Также он понимал, что вернуться со всеми детьми в Петроград через линию фронта не удастся.
Поэтому он оставил детскую колонию на попечение сотрудников американского Красного Креста, взявших детей на полное обеспечение. Он же решил один поехать в Петроград и привезти в город детские письма.
В своем прощальном письме он писал дочерям и их подругам: «Судьба вас закинула за тысячи верст от любящих вас людей, вы не чувствуете над собою любящей руки матери. Никто и никогда не заменит нам наших близких, родных, и если мы видим в людях хорошее к себе отношение, заботу и ласку – как это ценно для тоскующей души. Я оставил вас людям, посланным нам самим Провидением, которые поняли по благородству своей души ваше положение и которые обещали мне не покидать вас. Я уверен, что в них вы найдёте утешение в ваших горестях».
Это решение дорого стоило Валерию Альбрехту: через год его младшая дочь Настя умрёт от гнойного плеврита в американском госпитале, так и не дождавшись возвращения отца.
Американцы
В 1918 году руководителем Американского Красного Креста (АКК) в Сибири был журналист Райли Аллен, бывший редактор гавайской газеты Honolulu Star, а его ближайшим помощником – 26-летний Берл Бремхолл, бывший банковский клерк из Нью-Йорка, который стал для колонистов настоящим родным отцом. Если Аллен все время проводил на переговорах с начальством, то «папаша Бремхолл» все время был с колонистами. Звали его «папашей» не просто так – за ответственность и готовность решить любую проблему подростка.
АКК в России занимался в основном помощью раненым. На огромной территории от Владивостока до Урала американцы курировали деятельность 18 госпиталей на 7 тысяч коек, в которых работали свыше сотни американских врачей-добровольцев. Но Аллен, услышав про брошенных на произвол судьбы в Сибири петроградских детях, уговорил штаб американских оккупационных сил во Владивостоке принять на баланс и тысячу подростков. Вскоре из Владивостока в Сибирь было отправлено несколько железнодорожных составов, гружённых едой, тёплой одеждой и медикаментами.
Ксения Амелина вспоминала: «Мы хорошо помнили день, когда неожиданно для нас вошли чужие люди с охапками тулупов и мешками с заячьими треухами. Тулупы были новые, ещё хрустящие, настоящие козлиные, с густым и мягким мехом внутри, преимущественно белого цвета, с небольшими пушистыми воротниками. Дополнительно на каждую группу выделили пару валенок и халаты. Затем нас снабдили рукавицами. Позже присланные ими сапожники по снятым меркам сшили всем русские сапожки.
Спустя некоторое время нам принесли рулон синей фланели для юбок. Юбки мы шили сами по желаемому фасону. Мы были счастливы, так как имели теперь возможность свободно выходить на улицу, посещать общественные места...»
Тургояк
Оценив положение детей из Петрограда, сотрудники Красного Креста пришли к правильному выводу, что намного проще для выживания детей объединить разрозненные группы колонистов в одном месте. Таким пунктом избрали поселок Тургояк на берегу одноименного озера под Миассом, где в опустевших деревянных дачах уже нашли себе временный приют ребята из первого эшелона.
К апрелю 1919 года здесь удалось собрать всю колонию петроградских детей.
С помощью Американского Красного Креста довольно быстро удалось оборудовать баню с лазаретом, ферму для разведения домашнего скота и учебные классы. Также для ребят был устроен клуб, где ставились самодеятельные спектакли.
Американцы всех колонистов приняли в скауты – в те годы это было очень модное среди молодёжи движение.
«Скаутский ритм жизни, предложенный колонии в Тургояке, был принят колонистами безболезненно, как естественный, –вспоминала колонистка Ксения Амелина. – Утренний подъём для всех колонистов был в одно время. Мы быстро вставали, убирали постели, стандартно заправляя их, и после короткой зарядки сбегали к озеру. Каждый умывался по-своему, некоторые плавали, а затем шли на линейку, где староста доводил до нашего сведения общественные обязанности и намеченные мероприятия по колонии. Дисциплина была хорошей и как-то самопроизвольно поддерживалась без всякого давления извне».
Правда, колонист Валентин Цауне вспоминал, что в пику американцам подростки, вышедшие из семей революционеров, однажды организовали «переворот»: 30 «повстанцев» захватили штаб скаутской дружины и, сняв белое знамя, водрузили красное.
Владивосток
Летом 1919 года Восточный фронт адмирала Колчака потерпел сокрушительное поражение, Западная и Сибирская армии отступали в Зауралье. Это событие самым прямым образом отразилось на жизни колонии в Тургояке: американцы сочли очень опасным оставлять детей в зоне боёв и решили перевезти их на восток – сначала в Омск, затем во Владивосток.
Рисунки Вали Роговой. Дорога во ВладивостокДорога к Тихому океану заняла более месяца.
«Наш поезд шёл довольно медленно из-за загруженности железнодорожного пути составами, – писала Ксения Амелина. – Относительное благополучие нашего путешествия следует приписать строгой организованности нашего быта, дисциплинированности самих колонистов и охране эшелона американскими солдатами. Приведу пример: когда мы подъезжали к Харбину, то увидели находящиеся от нас через один путь составы, вагоны которых были завешаны простынями. В них находились больные холерой. В Харбине свирепствовала эпидемия. Для защиты жизни и здоровья колонистов опекуны позаботились о быстрой отправке поезда. Во время вынужденной остановки детей не выпускали из вагонов. Для профилактики американские сёстры милосердия обходили теплушки и заставляли колонистов полоскать рот раствором марганцовки...»
Как вспоминал колонист Николай Внуков, в пути эшелоны с детьми попали к атаману Семёнову, и тот поначалу отнёсся к ним хорошо, приказал выдать бельё, одежду, продукты, но затем приказал призвать старших мальчиков в армию. Всего под призыв попали 16 юношей, которые так и сгинули на Дальнем Востоке.
Во Владивосток – вернее, на станции Вторая речка – колонисты приехали в начале августа 1919 года. Часть старших детей поселили в казармах при станции, другую же часть колонии на баржах повезли на Русский остров в бухте Золотой Рог, который в те годы стал главной перевалочной базой АКК на пути в Россию – там американцы построили казармы для солдат, церковь, госпиталь и даже стадион для бейсбольных турниров.
Остров Русский
Остров, который со времен Русско-японской войны был главной крепостью и базой Сибирских стрелковых полков, стал пристанищем колонистов почти на год.
«Поместили нас в казармы, где прежде жили пленные австрийцы, – писала Ксения Амелина. – Одноэтажное грязно-красного цвета здание производило тоскливое впечатление. Это было длинное, унылое, очень холодное помещение с неокрашенными голыми стенами и неровным каменным полом грязного цвета цемента. Вдоль помещения стояли в несколько рядов только чёрные железные кровати, покрытые солдатскими одеялами, другой мебели не было. Хотя в казармах от стен и пола веяло холодом и были лишь элементарные удобства, т.е. водопровод, мы никогда не сетовали...»
Русский остров. Персонал перед отплытием из РоссииВесной 1920 года о колонистах вспомнили и большевики, потребовав у американцев немедленно вернуть детей. Так, в газете «Известия» была опубликована грозная заметка наркома просвещения Луначарского: «В своё время мы сообщали о возмутительном акте, совершённом американским Красным Крестом по отношению к многочисленным детям Петрограда, вывезенным в своё время в колонию Союзом городов. Всех этих детей американцы забрали с собою в бесконечно длинное сибирское путешествие... Возмутительнее же всего была самая мотивировка этой жестокой меры: нельзя-де оставлять детей в руках у большевиков, которые развратят их... К счастью, дело кончилось благодаря подвигам Красной Армии лучше, чем можно было ждать. Приняты меры для попечения о них Красной Армией. Осуществляется окончательный план о возвращении на родину возможно скорей».
Американская администрация также рассматривала возможности отправки детей домой, но везти колонию в Петроград по железной дороге было невозможно: во многих местах ещё продолжались бои, были разрушены железнодорожные пути, в стране властвовала разруха. И тогда Райли Аллен решил эвакуировать детей вместе с остальными сотрудниками АКК через США.
КолонисткиЯпония
Специально для эвакуации в июле 1920 года американцы зафрахтовали японский сухогруз «Йоми-Мару», который был переделан под пассажирские перевозки: на высокой трубе был нарисован красный крест, а на борту начертаны большие белые буквы AMERICAN RED CROSS.
Уже 12 июля 1920 года «Йоми-Мару» покинул Владивосток, взяв курс на Японию – в порт Муроран, что на юге острова Хоккайдо. Прибытие русских колонистов произвело в порту фурор: детей пригласили в гости две японские гимназии, мужская и женская.
Колонист Михаил Холин вспоминал: «Японские школьники показывали концерт и представляли национальные виды борьбы. Колонистам выдали карманные деньги, старшим немного больше, младшим – меньше, и мы с братьями, сложившись вскладчину, купили фотоаппарат «Кодак», которым и начали фотографировать. К сожалению, фотоаппарат и многие другие вещи были у нас украдены в день приезда в Петроград, когда нас выследили до самого дома...»
Далее путь лежал в Америку через Тихий океан.
Чтобы скоротать время в плавании, американцы открыли для девушек курсы подготовки сестёр милосердия Красного Креста. Юноши же создали два неплохих хоровых ансамбля и один духовой оркестр и по вечерам устраивали концерты на палубе.
Женя и Оля Копосовы на борту Йомей МаруАмерика
1 августа 1920 года «Йоми-Мару» вошёл в гавань Золотые Ворота Сан-Франциско, вызвав настоящую бурю эмоций в стране: все американские газеты только и писали о том, как героические американские врачи спасли от большевистского террора колонию русских подростков. Колонистам устроили роскошный приём в ратуше, русская община устроила сбор одежды и денежных средств в помощь петроградским детям, которые в своих тулупах вновь оказались одетыми не по сезону.
В Сан-Франциско колонисты пробыли 4 дня, после чего корабль отправился к Панамскому каналу.
28 августа 1920 года корабль колонистов вошел в порт Нью-Йорка, где «Йоми-Мару» встречал настоящий митинг русской общины и репортёров.
Именно в Нью-Йорке колонию ждало ещё одно серьёзное испытание: руководство Красного Креста объявило колонистам, что далее они отправляются вовсе не в Петроград, но во Францию – в город Бордо, где для них как для «беженцев от режима большевиков» уже построен специальный лагерь. Это решение разделило колонистов. Примерно 200 из 900 колонистов – старшие ребята, а также многие воспитатели и педагоги – решили не возвращаться в Советскую Россию. (Кстати, некоторые из них позже вернулись в Советскую Россию, дав известному драматургу Николаю Смирнову материал для пьесы «Джек Восьмёркин – американец» о том, как один из бывших колонистов, став фермером в США, вернулся поднимать родной колхоз.)
Но большая часть колонистов были обычными детьми и подростками, которым хотелось вернуться к родным. Они проголосовали за скорейшее возращение в Россию: «Мы во Францию не поедем!».
В итоге после двухнедельного пребывания в Нью-Йорке пароход «Йоми-Мару» с колонистами на борту вновь отправился во второе трансокеанское плавание – теперь уже через Атлантику в Балтийское море.
Уже в Атлантическом океане умерла последняя из отправившихся в поездку петроградских воспитательниц – Мария Горбачёва, скончавшаяся после неудачной операции. Тело зашили в брезентовый саван, колонисты отслужили панихиду, и мешок сбросили в воду.
Финляндия
Правда, с конечным пунктом назначения до самого конца рейса были сомнения. Петроград исключался (Япония и Советская Россия находились в состоянии войны, поэтому капитан опасался ареста парохода). Воевала с Россией и Финляндия, закрывшая порты для русских детей. Точно таким же образом поступили и Рига с Ревелем (ныне Таллин) – из «солидарности» с финнами. В конце концов генерал Маннергейм пошёл навстречу Красному Кресту и разрешил высадить детей в финском порту Койвисто.
Специально для детей финские власти позволили Красному Кресту взять в аренду санаторий на некогда популярном у петроградской публики курорте Халило. В этом безлюдном месте на Карельском перешейке дети провели три месяца в ожидании мира.
Наконец 14 ноября 1920 года большевики подписали мир с Финляндией.
Но тут руководство Красного Креста поставило новое условие: дети будут переданы в Советскую Россию только после получения от родителей письменного подтверждения о согласии принять детей. И колонисты стали писать письма родителям, терзаясь от мрачных мыслей: а что будет, если родные уехали на другое место жительства, не оставив соседям нового адреса?! А вдруг они тяжело больны и не могут писать?! Вдруг случилось самое страшное, и их уже нет на свете – ведь некоторые колонисты уже стали получать письма о том, что их родители новой властью были объявлены «неблагонадёжными» и приговорены к расстрелу...
Через месяц напряжённого ожидания пришли первые ответы, и американцы стали готовить первую группу к отправке в Советскую Россию. Как вспоминали сами колонисты, передача напоминала сцены из шпионских фильмов: советские и финские пограничники встречались на середине узкого моста, сверяли списки, затем дети шли цепочкой через границу. В Петрограде детей привезли на Финский вокзал, где их встречал Валерий Альбрехт с активистами родительского комитета и вез на специальные распределительные пункты, где они дожидались вестей от родителей (в страшном 1918 году многие семьи колонистов действительно были вынуждены бежать из Петрограда в провинцию).
«Какое ужасное состояние неизвестность! – писала Ксения Амелина.– Не знаешь и не предполагаешь, где будешь через несколько дней. Не знаешь, что родные, живы или умерли, не можешь представить их жизнь... Аллен сказал, что он ещё не знает, отпустит ли нас, потому что недостаточно того, что мы узнали через какое-то постороннее лицо, что наши родители живы... Завтра должны доставить письма, говорят, что будет очень много писем. Но наши родители, наверное, очень заняты и не ходят на собрания, и не знают источников, через которые можно переслать письма...»
Петроград
В январе 1921 года последняя партия колонистов прибыла в Петроград. Вместе с ними к границе ехали и сестры Катя и Ксения Амелины, так и не дождавшиеся вестей от родителей. Сестёр провожал Берл Бремхолл, успевший за всё это время сродниться с подростками. Обнялись в последний раз, попрощались, договорившись писать друг другу письма.
Путешествие, продолжавшееся три года, наконец закончилось. Но вернулись они в совсем незнакомую страну.
«Мы вышли на мост и по списку переданы пограничнику от Советской России, –писала Ксения Амелина. –Последний, махнув рукой на список, сказал: «Они все наши!» – и повёл к подготовленному составу из вагонов и теплушек. В теплушки входили по наклонной доске, помогая друг другу. Вагоны были холодные, только некоторые слабо освещались свечами. Было жутковато. Нас всех поразила разница в обстановке по одну и другую стороны границы. На одной стороне был избыток всего, на другой – недостаток самого необходимого. Мы всё понимали и принимали. Это была наша послереволюционная Родина...
На Финляндский вокзал поезд пришёл очень поздно. Колонисты, выйдя из вагонов, жадно всматривались в лица встречавших. Особенно запомнилось свидание на перроне двух братьев колонистов с матерью. Дело в том, что младшего из мальчиков в период формирования групп отказывались принять в колонию из-за слабости его здоровья. Но мать умолила взять его, так как не имела возможности обеспечить детям необходимого питания. После столь долгой разлуки она и не надеялась увидеть младшего живым, приготовила себя к этому. Но свершилось чудо: по перрону к ней шли два здоровых крепких мальчика, её сыновья. Мать упала перед ними на колени и, обливаясь слезами, целовала их, ощупывала с ног до головы младшего, не веря своим глазам.
Нас с сестрой никто не встречал, как и многих других колонистов. Таких как мы уполномоченные города собрали в группу и повели к выходу. У вокзала нас ждали грузовые машины.
В распределительном пункте нас провели в комнаты, где стояли железные кровати с постельными принадлежностями. После трудного дня, наполненного столь значительными событиями, утомлённые физически и морально дети, едва коснувшись подушек, засыпали.
Наутро после умывания нас направили завтракать. Столовая временно была устроена в длинном мрачноватом помещении с непокрытыми столами и скамьями. Завтрак состоял из стакана жидкого кофе и каши, налитой в мелкую тарелку. Во время завтрака к нам подошла женщина, тихонько тронула за плечо меня и Катю, сказав, что за нами пришли. Мы тотчас встали и направились в приёмную, не зная, кто за нами приехал...
Налево от двери сидел наш отец в пальто из солдатского сукна, без воротника, с рюкзаком за спиной. По-видимому, он неотрывно смотрел на дверь, через которую мы должны были войти.
Внешне он был спокоен. После первых объятий он достал из рюкзака бутылочку с молоком и заставил нас выпить. Отец рассказал, что вся наша семья переехала на станцию Мга, где он устроился работать. Собрав все вещи, мы отправились на Московский вокзал, где сели в поезд. Весь путь отец крепко держал, не отпуская, наши руки, видимо, боясь поверить в реальность возвращения...»
* * *
После завершения операции по спасению русских детей Райли Аллен ушёл из Красного Креста, вернулся на Гавайи, где продолжил работать в газете Honolulu Star – до самой своей смерти, прожив 82 года. Умер он в 1966 году.
Молодой Б. Брэмхолл с юной колонисткой на плече.1920 год«Папаша Бремхолл» вернулся в родной Сиэтл и продолжил работать в банке. Он весьма серьёзно преуспел на этом поприще. Приобрёл солидное состояние и даже стал акционером авиастроительной компании «Боинг». Женился, но своих детей не имел. На все вопросы Берл Бремхолл усмехался и говорил, что у него и так уже есть более семисот детей в России.
