Ирина Одоевцева
Поэтессе Серебряного века, ученице Гумилёва и жене поэта Георгия Иванова Ирине Одоевцевой в 1922 году пришлось покинуть Петроград. По какой именно причине – в своих мемуарах она не уточняет, но о причинах нетрудно догадаться. В своих воспоминаниях «На берегах Невы» Одоевцева писала о том, что после Октябрьского переворота в Петрограде был голод и она недоедала. Она даже описывает такой случай: в доме литераторов всем поэтам полагалась каша, пришёл голодный Мандельштам и случайно съел её кашу. Одоевцева это заметила, Мандельштам хотел было отдать её ей, но поэтесса отказалась, она не хотела признавать себя голодной, сказала ему, что уже поела.
Одоевцева так описывает свои чувства перед отъездом из Петрограда: «Я всегда и везде буду счастлива. <...> Но нет, я не верю своим словам. <...> Зачем я уезжаю? Зачем? Что ждёт меня там, в чужих краях?..
Мне ещё сегодня вечером, когда я стояла на эстраде, казалось, что это только начало длинной восхитительной жизни, полной удач и успехов. А сейчас я чувствую, я знаю, что это не начало, а конец. Слёзы текут по моим щекам. Я плачу всё сильнее, уже не сдерживаясь, не стараясь убедить себя, что я везде и всегда буду счастлива. Нет, я чувствую, я знаю, такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже никогда и нигде не буду».
Через некоторое время поэтесса покинет любимые места на берегах Невы и окажется у своего отца в Риге.
«Вот уже три месяца, как я (навсегда, о чём я ещё и не подозреваю) покинула Петербург, – пишет Одоевцева. – Первый месяц я прожила в Риге, где обосновался мой отец, а оттуда перебралась в Берлин. Нравится мне здесь, за границей? Нет, совсем не нравится. Всё тут “не то и не так”. Не об этом я мечтала в Петербурге, не так я себе представляла заграничную жизнь. Мне часто хочется вернуться домой, но об этом я и заикнуться не смею – мой отец упал бы в обморок, услышав, что я хотела бы вернуться в Петербург. Я никому не признаюсь в том, что я разочарована. Большинство бежавших из России в восторге от берлинской жизни и наслаждаются ею. Подумать только – сплошной праздник – магазины, где можно всё что угодно купить, рестораны, кафе, такси. Чего же ещё желать?»
«Но никто не думает о стихах», – досадует Одоевцева, тогда как, по её словам, многие из тех, кто сейчас находится за границей, бежали по холодному тёмному Петрограду в Литературный дом, чтобы послушать стихи. Конечно, тех бытовых изобилий, что Одоевцева описывает выше, не было в послереволюционном Петрограде. Теперь, возможно, люди от пресыщения забыли про такие возвышенные вещи, как стихи.
Ирина Одоевцева, возвратившаяся в Советский Союз после 65 лет жизни во Франции, 1988 год. Фото: Михаил Макаренко / РИА НовостиВторая книга воспоминаний – «На берегах Сены» – вся посвящена жизни в эмиграции. В ней Ирина Одоевцева описывает многих знаменитых людей, которых она встретила за границей. Здесь действительно другая жизнь, к которой нужно привыкнуть. «А меня, я это сознаю, просто грызёт тоска по родине. Отсюда и моё недовольство всем и вся, – вновь признается Одоевцева, – ведь тут, в Берлине, “ощущения бытия” непохожи на прежние, петербургские». Но её с мужем жизнь стала постепенно налаживаться: их постоянно приглашают в гости либо приходят в гости к ним. В эмиграции Одоевцева познакомилась с Сергеем Есениным, Дмитрием Мережковским, Игорем Северяниным и другими поэтами Серебряного века, которые либо уехали навсегда, либо пребывали там временно. Позже, в 1927 году, по инициативе Мережковского будет создан кружок под названием «Зелёная лампа». Именно в эмиграции сохранилась традиция создавать независимые поэтические и литературные кружки, тогда как в Советской России сделать это было крайне трудно: за всеми организациями пристально наблюдал ОГПУ-НКВД, многие собрания проходили тайно, а собравшихся могли в любой момент арестовать. За пределами Советского Союза такие кружки продолжались, на них свободно велись дискуссии, никто ни на кого не доносил и можно было говорить без всякого страха. «Зелёная лампа» была создана ещё до революции в Париже, а в 1927 году возродилась в виде собраний по воскресеньям. Основными членами «Зелёной лампы» были Мережковский, Гиппиус, Тэффи, Ходасевич. Также к ним на собрания приходили такие известные люди, как Керенский, Шестов, Бунин, Варшавский, Бердяев.
По словам Одоевцевой, целью «Зелёной лампы» было спасение России и её эмигрантской части от обывательщины, гордыни, самоунижения, от неверия в своё будущее. Эта идея принадлежала Мережковскому. В начале 1930-х годов «Зелёная лампа» почти погасла: её покинули многие поэты и писатели, остались только Мережковский и Гиппиус.
Фёдор Шаляпин
Русский оперный певец Фёдор Иванович Шаляпин покинул советскую Россию летом 1922 года. Вопрос о выпуске Шаляпина за границу обсуждался на заседании Политбюро ЦК РКП(б) в присутствии Ленина. Под влиянием Луначарского, который сказал, что «рано или поздно он от нас удерёт», Шаляпину разрешили выехать. 29 июня 1922 года на пароходе Шаляпин выезжает в Ревель (ныне Таллин), а оттуда переправляется в Германию. Его дети остаются на несколько лет в России, только в 1927 году они уедут к своему отцу. Позже Шаляпин переберётся в США, где снимется в голливудском фильме «Дон-Кихот».
«В мрачные дни моей петербургской жизни под большевиками, – вспоминает Шаляпин в своей книге “Маска и душа”, – мне часто снились сны о чужих краях, куда тянулась моя душа. Я тосковал о свободной и независимой жизни». Как говорил один из исследователей жизни певца, ему и в царской России было «душно», тем более при большевиках.
Фёдор Шаляпин в фойе Большого театра, 1918 год. Фото: РИА Новости«Я получил её. Но часто, часто мои мысли несутся назад, в прошлое, к моей милой родине. Не жалею я ни денег, конфискованных у меня в национализированных банках, ни о домах в столицах, ни о земле в деревне. Не тоскую я особенно о блестящих наших столицах, ни даже о дорогих моему сердцу русских театрах. Если, как русский гражданин, я вместе со всеми печалюсь о временной разрухе нашей великой страны, то как человек, в области личной и интимной, я грущу по временам о русском пейзаже, о русской весне, о русском снеге, о русском озере и лесе русском. Грущу я иногда о простом русском мужике, том самом, о котором наши утончённые люди говорят столько плохого, что он и жаден, и груб, и невоспитан, да ещё и вор. Грущу о неповторимом тоне часто нелепого уклада наших Суконных Слобод, о которых я сказал немало жестокой правды, но где всё же между трущоб растёт сирень, цветут яблони и мальчишки гоняют голубей… Вот что является Родиной для оперного певца – это русский пейзаж и русский мужик, мужик, которого Шаляпин принимает со всеми его недостатками, любит и тоскует по нему».
Но, как писал сам Шаляпин, Запад не совсем для него чужбина: «Ведь всё, чем духовно живёт западный мир, мне, и как артисту, и как русскому, бесконечно близко и дорого. Все мы пили из этого великаго источника творчества и красоты».
Именно в Шаляпине, можно сказать, сошлись русский и западный миры, они ему оба дороги, и ни один из них не уступает другому. В Западе Шаляпин видит «источник творчества и красоты». Артист не потерял себя за пределами России: Шаляпин и на Западе был собой и нашёл себя, своё место. Он оставался верным своему призванию, своему главному делу. Именно это дало ему радость в жизни, он не ощущал себя потерянным и покинутым. «С жадной радостью вдыхал я воздух Европы, – вспоминал Шаляпин. – После нищенской и печальной жизни русских столиц всё представлялось мне богатым и прекрасным. По улице ходили, как мне казалось, счастливые люди – беззаботные и хорошо одетые. Меня изумляли обыкновенные витрины магазинов, в которых можно было без усилий и ордеров центральной власти достать любой товар».
