Первую часть материала об эмигрантах первой волны читайте здесь.
Владислав Ходасевич
Ещё один поэт, уехавший в 1922 году из Советской России, – Владислав Ходасевич. Как отмечает один из исследователей его творчества Павел Успенский, эмиграция сломала поэта, у него наступил творческий кризис. До 1925 года Ходасевич ещё надеялся вернуться на родину. Потом, когда эта надежда исчезла, в его творчестве наступило «молчание». Поэт почти не писал стихов, за редким исключением. Очень хорошо о его душевном и духовном состоянии говорит написанная им в 1925 году баллада «Мне невозможно быть собой, мне хочется сойти с ума»:
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идёт безрукий в синема.
Мне лиру ангел подаёт,
Мне мир прозрачен, как стекло,
А он сейчас разинет рот
Пред идиотствами Шарло.
За что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный, смирный человек
С опустошённым рукавом?
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.
Ремянный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь провода
Взлетают в городскую высь.
Так с венетийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.
Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу:
«Pardon, monsieur *, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю
Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять, –
Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте пёрышко одно:
Пускай снежинкой упадёт
На грудь спаленную оно».
Стоит безрукий предо мной,
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
Однако накануне своего отъезда, вспоминает Надежда Мандельштам, Ходасевич был довольно весел. Возможно, его радовала перспектива отъезда со своей новой возлюбленной Ниной Берберовой. Можно предположить, что он не догадывался о своём предстоящем сильном разочаровании в заграничной жизни. С Берберовой Ходасевич прожил десять лет, но, видимо, даже любовь к своей избраннице не спасла его от «эмигрантского кризиса».
Другой исследователь творчества Ходасевича, Юрий Колкер, говорит, что тот был культурным, а не политическим эмигрантом. Благодаря своей ориентации на вечные ценности Ходасевич не озлобился и не ожесточился, а смог стойко и мужественно перенести «тяготы своего добровольного изгнания», пишет Колкер.
Владислав Ходасевич и Нина Берберова в Сорренто на вилле Максима Горького. Фото: общественное достояниеПо сведениям биографа Ходасевича Нины Щербак, он был верующим католиком, но редко об этом говорил, поэтому многие могли его считать скептиком и атеистом.
Нина Берберова вспоминает: «На вокзале растерянные, смущённые, грустные, взволнованные стояли мои отец и мать. Отъезд наш был сохранен в тайне, как этого хотел Ходасевич. <…> В товарном вагоне, в котором нас перевозили через границу в Себеже, Ходасевич сказал мне, что у него есть неоконченное стихотворение и там такие строчки:
Я родился в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землёй родимой
Мне мой отец не завещал.
России – пасынок, а Польше –
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков, не больше, –
И в них вся родина моя.
Вам – под ярмо ль подставить выю
Иль жить в изгнании, в тоске.
А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке.
Вам нужен прах отчизны грубый,
А я где б ни был – шепчут мне
Арапские святые губы
О небывалой стороне.
«Восемь томиков» – восемь томов сочинений Пушкина. Можно сказать, что Пушкин – «родина» Ходасевича, которую он увёз с собой.
За границей Ходасевич с Ниной Берберовой часто виделись с Андреем Белым и Максимом Горьким, который позже вернулся в СССР. Ходасевич иногда участвовал в заседаниях «Зелёной лампы», но относился к ней довольно иронично.
Георгий Иванов
Поэт Георгий Иванов под видом деловой командировки также сто лет назад эмигрировал из России. Со своей женой Ириной Одоевцевой, которая уехала немного позже в Ригу к отцу, Иванов встретился в Берлине в 1923 году. Поэт, как и многие эмигрировавшие писатели, принимал участие в заседаниях «Зелёной лампы».
Как и многие, Иванов скучал по России. Это выразилось у него в ощущении холода, который окружает человека. Лирический герой Георгия Иванова ищет тепла, ищет дом, но не находит. Как говорят исследователи его творчества, тема одиночества и холода пронизывает многие его стихотворения и даже прозаические произведения. Иванов не верит в бессмертие души, он считает, что она умрёт вместе с телом. Но даже если бы и существовала вечная жизнь, то и в ней человек был бы обречён на холод и постоянные скитания, считал он. Поэтому Иванова отсутствие вечной жизни, наоборот, обнадёживает.
В раннем творчестве Георгия Иванова тоже прослеживается его трагическое понимание «сущности бытия», отмечает исследователь петербургского периода творчества Иванова Валентина Заманская.
Можно сказать, что эмиграция не изменила резко Иванова, как, например, Ходасевича, а только усилила грустные ноты в его поэзии. Но это не помешало ему стать первым эмигрантским поэтом, как о нём говорила Зинаида Гиппиус.
Георгий Иванов. Фото: общественное достояниеОдно известное стихотворение очень хорошо воспроизводит мировоззрение поэта:
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только жёлтая заря,
Только звёзды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо – что никого,
Хорошо – что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Можно предположить, что Георгий Иванов не встретился с Богом в своей жизни, у поэта не было яркого светлого озарения, которое изменило бы его мысли. Но в нём была некоторая надежда, надежда на человека: в каком-то смысле в человека он верил. К сожалению, именно за смертью Иванов признаёт последнее слово, но оно и обнадёживает, так как «мертвее быть не может».
Не только Бога, но и России больше нет. Это ощущение отразилось в другом его известном стихотворении:
Россия – счастие. Россия – свет.
А, может быть, России вовсе нет.
Как отмечает ещё один исследователь творчества поэта Борис Колымагин, его атеизм ближе к атеизму Ницше, чем к атеизму Ленина и Сталина. Георгий Иванов, так же как и Ницше, чувствует «условность человеческих представлений, шаткость культурных конструкций, которые ещё совсем недавно казались незыблемыми».
Но стихотворения Иванова нельзя назвать циничными – они трагические. В цинизме есть насмехательство и презрение, чего нет в лирике Иванова. Ему явно не хватило света в жизни, даже любовь его жены не повлияла на него кардинальным образом, не напоила его живительным любовным соком, как, например, Беатриче – Данте, Лаура – Петрарку. Любовь Ирины Одоевцевой, человека совершенно другого склада, не смогла приблизить его к свету. Георгий Иванов так и остался поэтом, который говорил о холоде, о потерянности и бездомности человека в этом мире.
