Что именно происходит в душе Пушкина в этот период – загадка, но очевидно одно: писать он начинает по-другому. Произведения Пушкина после 1828 года представляют особый интерес для христиан. Духовный накал ветхозаветного пророчества в «Маленьких трагедиях» (1830) сменяется уже абсолютно евангельским решением непримиримых социальных противоречий в «Капитанской дочке» (1836).
Меняется и взгляд поэта на историю. Фигура Петра I, выписанная с явным восхищением в незаконченном «Арапе Петра Великого» (1827), в «Медном всаднике» (1833) приобретает уже зловещие черты: теперь это «горделивый истукан», чьей «волей роковой под морем город основался». И если стихотворение «Пророк» (1826) ещё можно было принять за красивую метафору на библейском материале – о том, как высоко предназначение поэта, то в 1836 году в «Памятнике» Пушкин сам истолковывает эту метафору совершенно буквально: «Веленью божию, о муза, будь послушна».
Поэтическая переписка Пушкина с митрополитом Филаретом, послужившая поводом для написания иконы, – уникальное свидетельство совершившегося в нём духовного переворота. Не будь её, о границах между «прежним» и «новым» Пушкиным можно было бы спорить.
В 1828 году поэт переживает серьёзный духовный кризис. Его лучшие друзья в Сибири, в стране жесткая цензура, отлов неблагонамеренных, доносы, страх и верноподданнические настроения. Для кого писать? К кому обращаться? Чьи сердца «глаголом жечь»? Николай I становится личным цензором Пушкина.
Можно себе представить внутреннее состояние свободолюбивого и когда-то дерзкого поэта. Именно в 1828 году (по доносу) Пушкин едва не поплатился за свою юношескую дерзость – кощунственную поэму «Гавриилиада», написанную им в порыве атеизма 7 лет назад.
И вот 26 мая, в день своего рождения, Пушкин пишет своё самое пессимистическое стихотворение:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
Опубликовано оно было только полтора года спустя– в начале 1830 года в альманахе «Северные цветы». Митрополит Филарет, не знавший Пушкина лично, тем не менее принял эти стихи близко к сердцу и посчитал своим долгом дать ему на это свой пастырский ответ. Это было большое дерзновение, ведь ни духовником, ни пастырем для поэта Филарет не был, несмотря на свой высокий сан. Своего «аминь» на поучения и наставления Пушкин ему не давал. Не исключалась возможность и едкую эпиграмму схлопотать – на это Пушкин был мастер. Но Филарет не боится и пишет ему ответ тем же стихотворным размером и частично теми же словами. И, что самое интересное, от лица самого Пушкина. Это как бы исправленный вариант пушкинского стихотворения 1828 года:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана;
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал;
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забытый мною!
Просияй сквозь сумрак дум,
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум.
Передать этот ответ поэту митрополит попросил свою знакомую генеральшу Елизавету Михайловну Хитрово. Наставление Филарета получает уже не тот Пушкин, который в 1828 году писал в отчаянии «Дар напрасный...». За минувшие полтора года цензура не ослабла, доносов меньше не стало, но в его жизни появилась Наталья Николаевна, и мир вокруг заиграл новыми красками. Пушкин готовится второй раз свататься к 17-летней Гончаровой (год назад он уже получил отказ от её матери). И вот теперь, полный новых надежд и страхов, поэт получает весточку, откуда не ожидал. «Стихи христианина, русского епископа, в ответ на скептические куплеты! Да ведь это в самом деле находка», – пишет Пушкин Хитрово и не медля отвечает самому Филарету:
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слёз нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнём душа согрета
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.
Позднее, редактируя стихотворение для публикации в «Литературной газете», Пушкин переписывает последнюю строфу и убирает из нее имя Филарета. В итоговой редакции концовка выглядит так:
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.
Этот заочный диалог поэта с митрополитом и передал на своей иконе архимандрит Зенон. Пушкин, в отличие от святителя Филарета, изображён без нимба (поскольку не канонизирован), но в остальном он равен своему собеседнику: в иконографии эти вещи передаются размером и положением фигур. Филарет держит в руках книгу, Пушкин – лиру. Евангелие в руках – стандартный приём в изображении святителей, но в случае с Филаретом Московским имеет особое значение: создание Синодального перевода Священного писания на русский язык – труд всей его жизни. Пушкинская лира, «веленью божьему послушная», в этом смысле симметрична филаретовской Библии.
В 1837 году митрополит Филарет лично настоит на том, чтобы убитого на дуэли Пушкина похоронили по христианскому обычаю. По существовавшим тогда правилам, дуэлянтов нельзя было отпевать в храме, хоронить внутри церковной ограды и поминать в числе усопших христиан.
