25 октября – дата 100-летия ухода с Дальнего Востока тех, кто не мог рассчитывать остаться в живых после прихода народно-революционной Красной армии, – всколыхнула во мне память о моих двоюродных владивостокских дедах, братьях моей бабушки Марии Шимановской, урождённой Манаевой, которые были среди тех, кто навсегда покинул родину, оставив свои семьи. Исход белых и всех несогласных с большевицкой властью завершился. Флотилия адмирала Георгия Старка на кораблях Сибирской флотилии осуществила это трагическое не-бегство, а в надежде вернуться – отступление. Бело-голубой Андреевский флаг Георгий Карлович спустил лишь в 1923 году – на Филиппинах, куда, не желая служить стране под названием СССР, увёл остатки Сибирской флотилии.
Мария Шимановская (Манаева) — гимназистка. Фото: из личного архива Татьяны АвиловойЗолотопромышленник и рыбак
Василий Михеевич Манаев, 1873 года рождения, окончил 8 классов Благовещенской духовной семинарии, затем три последних класса классической гимназии, после чего получил юридическое образование в Петербургском университете, знал многие языки. Был гласным городской Думы, в прениях, кому быть правителем (как оказалось, последним!) Белого Приморья, горячо отстаивал кандидатуру генерала Михаила Константиновича Дитерихса, был председателем комиссии по созыву Приамурского земского собора и председателем Главной военной комиссии по набору войск, действовавших против большевиков под командой правителя, генерала Дитерихса. Талантливый промышленник и домовладелец, купивший Тинканский золотой прииск (теперь на этом месте закрытый город Фокин – база Тихоокеанского военно-морского флота России) и в краткий срок устроивший в нём современное производство и кипучую жизнь: поставил церковь, основал школу, наладил медицинское обслуживание, построил дома для рабочих. В 1917 году Василий Михеевич всё продал, почувствовав конец мирной жизни. Вскоре прииск был стремительно разграблен и пришёл в упадок. Вместе с эскадрой адмирала Старка он уходил из Владивостока сначала в Корею, а в 1923 году осел в Харбине.
Владимир Михеевич Манаев, 1870 года рождения, университетов не кончал, состояние себе сделал на рыбном промысле на Амуре, но с началом Гражданской войны на Дальнем Востоке вернулся с семьёй во Владивосток. Где бы он ни жил, всегда был при церкви, участвовал в её благотворительных и миссионерских делах, был избран старостой Хабаровского Успенского собора. В последний год перед исходом был рядом с братом, исполнял обязанности коменданта Дома собраний Земского собора и здания несоциалистических организаций, объединявшихся с одной общей задачей – борьбой с большевиками. При наступлении красных ушёл сухопутным путём также в Маньчжурию, в Харбин.
Владимир Михеевич Манаев. Фото: из архива г. ХабаровскаЮристы-социалисты
А два других моих двоюродных деда Фёдор Ефремович и Иван Ефремович Манаевы, как и Василий, с университетским юридическим образованием, с богатой юридической практикой, оба потеряли веру ещё на студенческих скамьях и вовлеклись в революционную деятельность социал-демократов. Фёдор был избранным от социал-демократов Владивостока во Вторую и Третью Государственную Думу, а в период смен власти на Дальнем Востоке исполнял должность министра юстиции Временного правительства Дальнего Востока – Приморской областной земской управы, Иван тоже входил в его состав. Оба с семьями остались во Владивостоке с властью Советов, хотя от активной революционной деятельности отошли ещё в 1905 году.
Иван Ефремович Манаев с сыновьями Игорем и Львом. Фото: из личного архива Татьяны АвиловойЧасть сведений, приведенных здесь, пришли из документов царского охранного отделения и Маньчжурского архива, любезно предоставленных мне знакомым историком из Владивостока Василием Азаревичем, сотрудником Музея истории ДВ им. В.К. Арсеньева. Общаясь со мной, он удивлялся: почему у состоятельного и почтенного отца семейства – Ефрема Манаева – 5 детей из 7 ушли в революцию?
Их жизнь после
И вот их судьбы после разлома всего жизненного уклада 1917-го, на Дальнем Востоке – 1922 года.
Самая утешительная судьба у Владимира, который и в Харбине прибился к церковной монашеской жизни, хотя пострижен не был, ходил в послушниках Казанско-Богородицкого монастыря. Я думаю, не терял надежды воссоединиться с семьёй. Владимир Михеевич был членом кружка ревнителей православия при Иверской церкви и членом миссионерского кружка при Алексеевской церкви в районе Харбина Модягоу. По ходатайству второго викария Харбинской епархии архиепископа Ювеналия (Килина) в 1943 году определён в приют для престарелых и больных русских эмигрантов.
Василий же буквально через три года эмигрантской жизни пережил что-то вроде инсульта и стал неработоспособен. Жил на инвалидские пособия в чужой стране.
Василий Михеевич Манаев. Фото: архив университета Санкт-ПетербургаВ перипетиях смены властей в Харбине – с русской на китайскую, китайско-советскую, японскую – оба ни разу не пытались даже подать документы на то или иное гражданство и не изменили своему эмигрантскому статусу, оставаясь русскими людьми дореволюционной России, признающими себя монархистами, что лишало их всех социальных преференций и даже просто возможности устроиться на какую-либо работу. Анкеты японской власти в 105 параграфах дотошно выясняли именно этот момент взаимоотношений подданных бывшей Российской империи с советской властью.
Епископы Ювеналий (Килин) и Димитрий (Вознесенский) среди духовенства и богомольцев Казанско-Богородинского монастыря в г. Харбине, 1930 год. Владимир Манаев выделен синим контуром. Фото: из открытых источниковКак и Владимир, Василий, достигнув 70-летнего возраста, в 1943 году попал в тот же приют для престарелых и больных эмигрантов. Дат конца их жизни я пока не знаю, но надежды на мирную кончину очень мало. В 1945 году пришедшая в Маньчжурию советская власть с жестокостью выкорчёвывала остатки русского населения в ней – кого расстреливая, кого отправляя в советские северные лагеря.
В 1937 году в Москве палачом Василием Блохиным был расстрелян муж другой моей бабушки – Клавдии (родной сестры Марии) – Лев Карахан, заместитель наркоминдела СССР, в 20-х годах – советский посол в Китае, много послуживший союзу Китая с СССР, а стало быть, и несчастной судьбе русских харбинцев.
Посол СССР в Китае с 1924 по 1926 год Лев Карахан (в центре) в Пекине в феврале 1925 года. Фото: Федеральный архив ГерманииИван и Фёдор, два других родных брата моей бабушки Марии, были арестованы по Харбинскому делу в 1938 году, как и она сама, и многие родственники эмигрантов Василия и Владимира. Иван расстрелян; следы Фёдора теряются во Владивостокской тюрьме в 1940 году; их дети прошли лагеря: Лев, сын Ивана, погиб в них, другой – Игорь – прошёл около 20 лет лагерей. Мой родной дед Константин был доведён до самоубийства, остальные члены семьи выселены из Владивостока в 1952 году, когда в городе был введён особый режим, сделавший его закрытым городом.
Таким непростым и трагическим узором сплетаются судьбы внутри одной большой семьи. Есть ещё много белых пятен в истории моего рода, которые по мере узнавания вряд ли будут окрашиваться в радужные тона…
Я вновь полюбила бабушку
Узнавая историю семьи, обнаружила тот центр, на который оказалось направленным моё главное внимание в размышлениях о судьбе рода – это моя родная бабушка по маме Мария, 1883 года рождения, революционерка, старый большевик, персональный пенсионер и т.д. Занимаясь бабушкиной историей, я в какой-то момент настолько перестала её понимать, принимать её выборы и действия, что просто отодвинула от себя историю вообще всех родных. Но Господь меня вернул в неё, и я скрупулёзно прочитала около 800 страниц бабушкиных мемуаров, написанных в разное время для разных издательств как свидетельство о жизни своего первого мужа Владимира Ивановича Шимановского, расстрелянного в 1918 году в городе Благовещенске властью временного Амурского правительства эсера Алексеевского. (В честь дедушки назван город Шимановск, бывший Гондатти.)
Владимир и Мария Шимановские. Фото: из личного архива Татьяны АвилловойЯ пробивалась сквозь её цензуру, внутреннюю и внешнюю, и… полюбила бабушку. С моей бабушкой я жила вместе до 10-го класса. Я и тогда её любила, но тут смогла полюбить как-то иначе: я поняла, что ищу и хочу её оправдания, могу оплакать её жизнь. Ищу оправдания не её выборам, а ей самой – оправдания в Боге. И смею надеяться, что именно так действует любовь Божья, без которой невозможно покаяние и через которую Господь может менять не только настоящее, но, верю, что и прошлое, и будущее. А через бабушку вдруг светом жизни осветились и все остальные родные рядом с ней и стали мне так же близки и любимы. Это чудо произошло!
Потерявшие веру
И ещё об одном переживании хочу рассказать. В своих мемуарах Мария пишет о том, как она потеряла веру. Это был очень болезненный процесс. Тому послужил их законоучитель в классической гимназии Владивостока, который был просто развратником. Когда это вскрылось, его из гимназии удалили, но сана не сняли, а из протоиереев разжаловали в простые иереи. Он уехал куда-то в село, где продолжал совращать молодых девочек, за что на него пошли с вилами крестьяне. Были и другие моменты, которые отвращали её от веры, и тоже через недостоинство священников. Конечно, искушения приходят, когда человек сомневается, а сомнение в ней посеяли старшие братья Фёдор и Иван, которые привезли дух вольнодумства из среды петроградского студенчества, а во Владивостоке рядом с ними были очень яркие и интересные люди (Людмила Волкенштейн, Бронислав Пилсудский, поэт Сергей Синегуб, Адам Словик и др.), но вовсе не церковные.
Это отдельная тема, которая давно меня волнует, о которой я читаю, размышляю: почему многие прекрасные люди из русской интеллигенции оказались вне лона церкви, а в себе взрастили тот революционный дух, который сокрушил в итоге Россию. Хотя все они – я говорю о членах моей семьи – не были собственно большевиками и искренне желали для народа просвещения, свободы, лучшей жизни, отдавали этому все свои таланты, знания, вкладывали свою душу.
И мне о моей бабушке Марии захотелось сказать: вот она не виновата, такие сложились для неё обстоятельства. И в этот момент вдруг поняла, что не могу так сказать, потому что это произошло в церкви. И хотя я принимаю то, что грех в церкви – не грех церкви, а грех против церкви, но ответственность за то, что в ней происходило и происходит, у меня есть, потому что я не отделяю себя от её жизни – и прежде, и сейчас. И поэтому не могу винить церковь за то, что она не смогла привлечь к себе моих родных, не являла вполне Христовой свободы, любви, просвещения Его светом. Вот это пришло как откровение. Что я хочу плодов моего покаяния не только за мой род, но и за церковь. Наверное, это долгий путь, сложенный из путей многих членов церкви, – путь соборного покаяния. Но он необходим, и да поможет нам Бог!
