Эта война нас уже очень многому научила

Николай был сыном известного подвижника и христианского писателя XX века Николая Евграфовича Пестова, старосты храмы Николы в Клённиках, оплота общинной жизни в послереволюционной и довоенной Москве. Родившийся в Советском Союзе Коля с детства мечтал быть священником, и его отец не сомневался, что Бог сохранит его кроткого глубоко верующего сына от смерти для высокого служения. 

В довоенной жизни Коля проявлял себя как кроткий и спокойный человек, не жалеющий сил для помощи другим. По его же собственным словам, в училище и на фронте он несомненно стал инициативным и преодолел некоторую нерешительность. Так, Коля пишет (в период службы в училище) брату Сергею: «Серёжа, ты не удивляйся моей смелости. У нас без некоторого нахальства нельзя, и я его уже немного набрался: силой отнимал у других казённые котелки, которые те не хотели отдавать; отнимал в столовой у своего стола миски и хлеб, чтобы произвести правильную делёжку; срывал с голов фуражки и кидал вниз (в вагоне, когда новоприбывшие пытались разместиться на полках, а мы отбивали атаку). Будь здоров, расти большой, не попади на моё место…»

Серёжа, Наташа и Коля Пестовы. Фото: vera-eskom.ru

Судьба никак не научит русского правильно жить

«У меня со всеми очень хорошие отношения. Иногда ребят куда-нибудь посылают: в город или за город, и они возвращаются с морковью, капустою, огурцами, купленными или даровыми. Все выпрашивают “кусочки” овощей у тех, кто принёс их, иногда получают желаемое, но чаще всего нет. Я никогда ничего не прошу, даже не намекаю, ребята сами подходят ко мне и предлагают изрядные порции. Иногда, когда несколько ребят принесут моркови и каждый даст мне по несколько штук, у меня оказывается больше моркови, чем у тех, кто её доставал. Иногда ребята обступят того, кто принёс кочан, и он угощает товарищей маленькими ломтиками или листиками, и все галдят: “Мне отрежь”, “Меня не забудь”, – тогда я слышу слова: “Хватит с вас, надо ещё Николаю оставить”, – и мне остаётся чуть ли ни полкочана. Когда он попадает в мои руки и я тоже начинаю делить его, слышатся такие голоса: “Ну чего вы обнаглели? Ему самому ничего не оставите”. И некоторые настаивают на прекращении делёжки: “Николай, не давай им больше, ты же себе не оставишь”».

13 октября 1941 г. 

Николай Евграфович, отец Коли: «Так чистая душа Коли не могла мириться с окружавшей его душевной грязью и бурно протестовала и сопротивлялась ей. Не мог он мириться и с тем, что видел опозоренным человека – образ Божий, – и хотел пробудить в окружающих чувство собственного достоинства. Болела душа его за родную Москву».

«Такие случаи, что я шёл против общества, случаются всё реже и реже. Раньше я хотел повлиять как-то на ребят, но ничего не вышло, и я предпочёл больше молчать. Но иногда я разражаюсь такой тирадой. Шёл разговор о том, что наша техника отсталая, никогда наши машины не будут лучше заграничных и никогда наши инженеры не научатся работать на импортных машинах, не ломая их. “Как была матушка Россия “медвежатиной”, так и останется”. “Ложь, – сказал я, – почему вы не зададитесь вопросом, почему это так получается? Из-за вашего собственного наплевательского отношения к образованию. Ведь слово “интеллигенция” – презрительная кличка. В какой-либо другой стране право на образование привело бы к расцвету науки, а у нас что? А ещё дело в том, что наши служащие разбились на две группы научных и административных работников: первые работают больше рабочих, а вторые паразитируют”. Ещё немного говорил я о том, как живут научные работники и как безграмотна администрация… Некоторые открыто говорят, что “русскому человеку всегда больше всех достаётся”. Снова я взял слово: “И никак судьба русского не научит правильно жить… Если бы не татарское нашествие, русские до сих пор вряд ли объединились бы. И эта война нас уже очень многому научила”. А вообще я редко вмешиваюсь в разговоры, только иногда, когда очень уж интересно и никто не может сказать истины».

13 октября 1941 г.

Всем солдатам пример

«В Загорске заснули, в Александрове встали, начали ужинать. Почему-то на всех напало желание ругаться. Вижу, дело идёт к анекдотам. Тогда я сказал:

– У меня есть предложение.

Общий интерес:

– Какое?

– За едой не ругаться.

Один сказал: “Во”; другой: “Дело”; третий: “Идет”; четвёртый выругался.

– Я говорю серьёзно, – сказал я, – и ставлю на голосование. Почему вы считаете, что перед едой шапки снимать надо, цыгарки гасить, а ругань – продолжать? Надо быть последовательным.

Предложение приняли единогласно, под давлением аргументов. Лишь один согласился от чистого сердца. Потом опять ругань. Мне довольно удачно пришлось разыграть рассерженного: “Или выполняйте договор, или расторгнем”. Больше ругани не было. У кого срывалась, заставлял извиняться перед всеми”».

Но на фронте в отличие от училища  – отмечал Коля – для тридцатилетних твой пример доброго поведения уже не работал: «Они продолжали ругаться и ходить к своим женщинам».

Верность русскому народу без ненависти к врагу

«Как-то мама послала Колю к отцу его товарища, бывшему ранее комиссаром дивизии, для выяснения возможности попасть в его часть, – вспоминал Николай Евграфович Пестов. – В разговоре с ним Коля сознался, что у него нет чувства ненависти к немцам. Это вызвало очень резкие упреки комиссара, который говорил, что надо так ненавидеть немцев, что быть готовым, когда надо, “перегрызть им горло”. Грустный пришёл Коля после этого разговора, не спросив о возможности поступления в часть комиссара: он увидел, что им было вместе не по дороге… Следует упомянуть, что, несмотря на свои упрёки Коле, этот комиссар имел к нему искреннее расположение. Когда впоследствии он узнал про смерть Коли, он сказал от чистого сердца: “Лучше было бы мне самому, старику, лечь в могилу вместо Николая”. Хотя Коля и не испытывал непосредственного чувства ненависти к немцам, у него не было двух мнений о своём долге и о том, как он должен вести себя на фронте. Как-то в его присутствии зашёл разговор о преимуществах, которые даёт хорошее знание немецкого языка тем, кто попадает в плен. Как бы отвечая на невысказанные собеседниками мысли, Коля сказал на это с полной серьёзностью и категоричностью: “Я никогда не буду служить немцам. Я принял присягу на верность русскому народу…”».

История с комсомолом заглохла

Когда всех заставляли вступать в комсомол, он просил родных молиться, чтобы его «минула чаша сия», а также прибегал к «изрядной дипломатии», чтобы сворачивать разговоры старших по званию на эту тему.

«Вчера вечером, 8-го декабря, у меня были большие неприятности из-за моего отказа поддержать всех. Лейтенант вызвал меня, говорил, что я подаю плохой пример отделению, что я обязан… и что он должен, как отец, знать настоящую причину. Последние 15 минут я стоял молча, он тоже ждал ответа. Так он и отпустил меня, ничего не узнав, со словами: “Это, очевидно, неспроста, можешь идти”. Древние греки считали внутреннюю победу над собой выше, чем победу над врагами».

29 октября 1941 г.

«Коля в этой победе вышел победителем: молчать 15 минут при уговорах начальника, применявшего и лесть, и угрозы, лишь бы сломить волю подчинённого, – на это способны далеко не все, – так комментировал поступок сына Николай Евграфович. – Коля не побоялся людей, потому что боялся лишь Бога, боялся нарушить свою верность Ему, боялся изменить внутреннему голосу и запятнать чистоту своей совести. Но эта победа была уже окончательной». 

В следующих письмах Коля напишет: «История с комсомолом заглохла, сегодня мне не надоедали».

Бог ставит тройку

«Как-то ты мне сказал, что надо уметь в каждом жизненном случае, в каждой мелочи, в каждой так называемой “случайности” видеть указание Бога и что ты теперь этим руководствуешься в жизни и во всех вопросах. Сперва я очень удивился и подумал, что я додумался до этого раньше тебя – 4–5 лет назад, но потом понял, что “додумался” только частично, только до второго случая. Первый случай – он предшествует всякому делу  указывает нам, как поступать, даже если совесть спокойна относительно любого выбора. Я еще не научился узнавать в этом случае волю Бога, очевидно, надо “подумать о Боге” и отказаться от всякой инициативы. Я это делаю не всегда, иногда стараюсь сам догадаться, как будет лучше; но частое применение этого правила ведёт всегда к тому, что мне часто “явно везёт”.

Второй случай – после всякого дела – показывает нам, правильно ли мы поступили. Свои неправильные поступки, т.е. грехи, я распознаю по двум положениям: 1) наказание следует немедленно и 2) в этой же области, в этом же вопросе. Впервые такая мысль пришла мне в голову, когда я получил “посредственно” на экзамене по литературе в 8-м классе. Тогда я был в совершенном недоумении, не понимал воли Божией, так как все данные были за то, чтобы получить “отлично”. А потом я вспомнил, что учебник по литературе был у меня не свой, а найденный, и, узнав перед самым испытанием, чей он, я его не отдал владельцу. С тех пор я стараюсь в каждой неудаче видеть указание на неправильно совершённый поступок.

Так и теперь. Будучи в колхозе, я обнаружил, что потерял ложку. Я вспомнил, что вынимал её в последний раз в поле, когда незаконно съел одну ложку из ведра, которое нёс с кухни своим ребятам. На том месте она и осталась. Я вернулся туда, но ложки не нашёл. Я удивился, что не мог найти ложки, – я ведь понял свой проступок и раскаялся. Вернувшись в деревню, я решил себе купить деревянную ложку или выменять её. В первом же доме я получил её за 10 конвертов. И я всё понял и увидел в этом величайшую мудрость: 1) она досталась мне совсем даром и 2) теперь всякий раз, когда я сажусь за стол и делю суп, она напоминает мне о моём проступке: если бы я нашёл свою старую ложку, я бы забыл об этом.

Но всё же я недавно немного нечестно поделил хлеб, и в тот же день у меня стащили перочинный нож, которым я резал хлеб. Иногда мне приходят в голову мысли о суровости и даже жестокости наказания (ножик из-за 50 граммов), но я всё же думаю: ни шагу назад от тех принципов (т.е. заповедей Божиих), на которых я воспитан, и я во всём вижу справедливость.

А когда я задаюсь вопросом – как же живут другие (почему они не растеряли своих ложек и ножей), то отвечаю: во-первых, “с них меньше взыщется” (Лк. 12:48), а во-вторых, и им постоянно даются такие же указания. Пример с моим соседом за столом. У него была своя ложка, железная; он решил, что неплохо бы иметь в запас и для продажи потерявшим свои ложки несколько ложек ещё, и стащил в колхозе у хозяйки три деревянные ложки. И я в течение недели наблюдал, как у него не осталось ни одной. Свою стальную он выронил в уборной и не смог её достать, одну деревянную он забыл в столовой, вторую украли, третью он сломал, вытирая её краем клеёнки. Ночью он стащил ложку в соседней роте – на другой день он и её потерял. Один паренёк из нашей роты дал ему свою запасную, и из неё он ест и до сих пор. Случай поразительный.

Я ему говорил: “Знаешь пословицу: ворованное добро в кармане не держится”. Он махнул рукой. Разве ему понять. Меня эта жизнь очень многому учит, я только жалею, что у меня не хватает времени, чтобы читать».

29 октября 1942 г.

Правило молитвы

Письма Николая с фронта. Фото: vera-eskom.ru

«Папочка, ты был прав, когда говорил, что я не смогу выполнять утреннего и вечернего (молитвенного) правила. Так оно и оказалось. Мы встаём по команде, еле успевая одеться, вечером моментально засыпаем от усталости. Но я очень часто вспоминаю, и тогда делаю это, стоя на посту, шагая в строю, сидя в столовой в ожидании обеда. Я стал чаще вспоминать об этих правилах, поскольку надо мной часто нависают всякие опасности, мне часто грозят неприятности. И всё всегда кончается очень хорошо, даже угодно для меня».

29 октября 1942 г.

Вечером 21-го августа Коля уехал на Западный фронт в составе офицерского пополнения. 

«Вчера мы сели на машины и поехали к передовой. Остановились в трёх километрах от линии фронта. Сегодня мне дали взвод и оружие. Взвод стрелковый. Но ничего. Плохо, что 60% узбеков-казахов 25-го года призыва (т.е. 18-летних). К счастью, один казах-сержант понимает, он меня прямо-таки спасает. Роздал им пачку папирос. Говорят: “Хороший командир”. Есть у меня старший сержант, он во всём выручает, я ведь совсем неопытный. Ну вот и не знаю, о чём писать. А ведь столько дел. По дороге видел сожжённые в этом наступлении деревни, разбитую технику. Трупов нет.

Кажется, завтра пойдём в наступление. Никогда не думал, что к бою так тщательно готовится командование, как это сегодня сделали мы. Дали карту и пр. Ещё дали автомат (мне лично). Думаю, что в бою не растеряюсь. Прощайте, всем привет и особый – Степану Демьяновичу» (он находился под Спас-Деменском. – Н.П.).

25 августа 1943 г.

Затем пришло письмо от неизвестного нам командира П.Д-а, который описывал свою встречу с Колюшей. Д-а писал: 

«Здравствуйте, З.В.

Приношу искреннее извинение за то, что, будучи совершенно неизвестным Вам, я решаюсь писать, но полагаю, что моё письмо будет представлять для Вас интерес, поскольку оно имеет прямое отношение к Вашему сыну. Вчерашний день был вторым днём, когда Ваш сын участвовал в бою.

Познакомился я с ним при весьма тяжёлых и вместе с тем интересных обстоятельствах. Всего рассказать невозможно, но в тот день он проявил исключительное мужество, решимость и настойчивость, спасая своего командира роты, раненного в этом бою. И я полагаю, что то, что он сделал, есть блестящая характеристика его боевой деятельности.

Ко мне как к старшему командиру он обратился для разрешения одного вопроса, в чём я ему помог. Мне он очень понравился, и я испросил у него разрешения познакомиться с Вами для того, чтобы рассказать вам о нём, т.к. на днях собираюсь быть в Москве. Наша встреча была настолько молниеносной, что я не спросил его имя и № полевой почты, и прошу Вас сообщить мне их, я буду Вам весьма признателен. У меня есть тоже мать, и пять её сыновей тоже находятся на фронте, и я полагаю, что ей будет весьма приятно услышать о своём ребенке. Это чувство руководило мною, когда я решил написать Вам это письмо. До свиданья. П.Д-а».

 Это письмо, естественно, сильно взволновало нас и заставило много перечувствовать. Сложны были эти чувства. Наш мальчик, наш Колюша, уже перестал быть более мальчиком. Незнакомый нам капитан рисовал его как взрослого мужа, который не только не растерялся перед лицом смерти, но, как он пишет, «проявил исключительное мужество, решимость и настойчивость, спасая своего командира роты».

Мы знали сердце Коли, и не было удивительно, что его мужество проявилось именно в спасении жизни товарища. Эта часть извещения наполняла радостью за Колю и благодарностью к Богу за то, что он дал возможность проявить Коле его таланты, скрытые в его сердце.

Посланный убивать

«Здравствуйте, мои милые!

Нахожусь на передовой, 27-го августа был большой бой, мы прорвали оборону (немцев). Командир роты и 1-го взвода вышли из строя, мне пришлось командовать ротой и вести её в атаку. Немцы бежали, их догоняли, и мне пришлось брать их в плен, отнимать у бойцов, готовых их убить. Потом отстал от роты (принимая приказания), тащил на себе раненого командира роты. Да разве всё опишешь. Может быть, к вам зайдёт гвардии капитан из танковой бригады. Он много расскажет. Как ужасно гибнут наши танки. Уже три раза допрашивал пленных, один раз при майоре, может быть, попаду в штаб.

Коля».

29 августа 1943 г.

«Как всегда, Коля был верен себе: он не проявлял своей воли, но покорно исполнял то, к чему призывал Господь через внутренний голос о долге, – пишет в своей книге Николай Евграфович. – И как скромно он описал свой подвиг: “Тащил на себе раненого командира роты”. И мы не знали бы про него, если бы не написал, а потом и рассказал нам лично капитан Д-а, посетивший нас в Москве. Вот его рассказ.

“На том участке фронта, где был ваш сын, рано утром началось наступление. Вначале всё шло успешно, немцев выбили из их окопов. Но к вечеру положение изменилось. В 19 часов немцы пошли в контратаку и их артиллерия начала очень сильный обстрел наших позиций. Я не имею права сообщать вам подробности боя, но положение создалось очень серьёзное, и бой стал тяжёлым. Поздно вечером я находился около медсанпункта нашей танковой части. К нам подъехал наш автомобиль с нашими ранеными. Там о чём-то шумели, и я подошёл к нему. Медицинская сестра, сопровождавшая автомобиль, обратилась ко мне со словами: “Товарищ капитан, приведите к порядку этого офицера. Он занимается партизанщиной. Он разбил стекло в нашей кабинке и грозил оружием шоферу”.

Я увидел молодого лейтенанта, сплошь всего покрытого пылью и грязью и залитого кровью, блестели только его глаза и зубы. Мне стало ясно, из какой обстановки он попал сюда. Я всмотрелся и увидел симпатичное интеллигентное лицо. Это был ваш сын. 

– Товарищ гвардии капитан, разрешите мне поговорить с вами отдельно, – вежливо попросил меня лейтенант. 

Я отошёл с ним в сторону, и он рассказал мне о себе.

– Я и один из солдат – вот всё, что осталось от моего взвода. С поля боя я вынес своего раненого командира роты с перебитой ногой. Когда проезжал мимо автомобиль, я потребовал, чтобы взяли на него раненого, но шофер отказывался. Тогда я вскочил на подножку автомобиля и, разбив стекло, пригрозил шофёру автоматом. Я сознаю, что нарушил порядок, но я не мог поступить иначе, имея на руках раненого.

– Молодец, – сказал я, – так и надо было сделать.

Я отдал распоряжение перевязать раненого: у него было перебито бедро осколком снаряда, и он был без сознания.

Вашего сына я постарался привести в человеческий вид, дал ему умыться и почиститься. Потом я накормил его. С ним ничего не было: ни вещевого мешка, ни продовольствия, ни шинели, ни оружия. Ваш сын попросил меня дать ему справку, что он отлучился с поля боя только для того, чтобы отвезти раненого. Я написал ему не только справку, но удостоверение того, что он спас жизнь старшего офицера, что давало ему право на награду.

Пробыв у меня часа полтора, он встал, чтобы снова идти в свою часть. Я уговаривал его подождать до утра. Он не согласился. Затем я советовал ему идти в тыловые части его полка, указывая на то, что связь с боевыми расположениями была уже прервана, а подвозившие боевые припасы машины возвращались назад, не доставив их по назначению… Но и на это Коля не согласился. 

– Меня могут счесть дезертиром, если я тотчас же не вернусь опять в боевые порядки. Я пойду искать свою роту. Дайте мне только карту и компас.

Я отдал ему свои. Дал ему также винтовку и патроны, чтобы у него не было неприятностей из-за оставленного на дороге автомата. Он не успел взять его с собой, как шофёр повёл уже машину, приняв раненого. Была тёмная ночь, когда мы простились, и он ушёл со своим солдатиком разыскивать своих боевых товарищей”.

Люди послали Колюшу на фронт, чтобы убивать. Но душа его стремилась к спасению ближних. Спасал он также и врагов, вырывая их из рук озлобленных и готовых их убить бойцов. И среди ада битвы Колюша сам понёс на себе своего старшего товарища и ценой напряжения всех своих сил добился того, чтобы он был вывезен с боя. На поле боя он оставил и шинель, и вещи, и весь запас продовольствия. Он вынес оттуда только самое ценное для него – своего раненого товарища. Как много переживало сердце Коли среди ужасов битвы, видно из его фразы в письме: “…как ужасно гибнут наши танки”. Он был, очевидно, весь под свежим впечатлением битвы с картинами страданий, агонии и смерти. Что переживало и как тосковало его сострадательное и нежное сердце. “Может быть, попаду в штаб”, – пишет он, считая это, очевидно, единственным возможным выходом.

И от Господа пришел выход, и пришёл очень скоро. Но это был не штаб, куда надеялся попасть Колюша, не тяжёлое ранение с перспективой жизни калекой, не тяжесть плена. На другой день после его последнего письма вновь был бой, в котором Коля был убит». 

Похоронен в селе, за которое отдал жизнь

Лейтенант Николай Пестов. Фото: vera-eskom.ru

ИЗВЕЩЕНИЕ

«Ваш сын, младший лейтенант Пестов Николай Николаевич, уроженец г. Москвы, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 30-го августа 1943 года и похоронен на братском кладбище в дер.Чуваксино Спас-Деменского района Смоленской обл.

Полковник В-ов.»

«Но никто из сообщавших не мог написать нам подробностей смерти и последних минут Колюши, хотя мы и запрашивали всех об этом, – пишет отец Коли. – Только почти через год после его смерти Господь помог нам узнать подробности его кончины от его товарища Миши П. 

“В 4 часа утра Николай, находясь в боевых порядках пехоты, поддерживал огонь миномётной батареи роты автоматчиков с задачей выбить немцев из деревни Чуваксино, где и был ранен от разрыва снаряда, как их называют у нас “ишак”.

Раненный в руку и контуженный, он остался корректировать огонь, но “шальной” снаряд помешал ему выполнить приказ: его ранило вторично, в живот, и вывело окончательно из строя… По дороге в санбат умер. Последних слов его сказать не могу. Лишь знаю о том, что он был в судорогах и его тошнило. Он пал смертью храброго воина, и Вы должны гордиться своим сыном Колей. Вы воспитали его, Ваша в этом заслуга. Похоронен в селе, за которое отдал жизнь. Вот и всё, что я могу написать”... 

Как будто с этим письмом кончилась его жизненная задача. Как последний аккорд жизненной мелодии нашего Колюши, прозвучало нам Мишино письмо. Оно вплело в его венец ещё новый ароматный цветок из подробностей последних часов его жизни.

Будучи ранен и контужен, Коля мог бы тотчас же оставить место боя и идти в санитарную часть, так сделали бы многие. Но Коля остался верен до конца своему долгу, своей присяге, своей офицерской чести, своей готовности умереть за Родину. И он остался пить чашу до конца… Его смерть не была мгновенной, и ему дано было испить и чашу предсмертных мучений. Так больно, больно сердцу, когда думаешь о подробностях его кончины. Но не тем ли радостней и светлее душе в Царстве Небесном, чем тяжелее были последние минуты здесь, на земле…»

Из писем Николая Пестова. По книге Николая Евграфовича Пестова «Жизнь для вечности» (Издательство «Никея», 2016)