Продолжение. Предыдущую часть читайте по ссылке
18 января 1918 года (все даты по новому стилю) в Петербурге выдался обычный зимний день.
«Ничем в природе не отмеченная пятница, – писал эсер Марк Вишняк. – Ни солнца, ни ветра. Ни сильного мороза, ни особо-прозрачного “петербургского” воздуха. Много давно выпавшего и неубранного снега на крышах и на улицах. Сборный пункт фракции большинства членов Учредительного собрания, эсеров, назначен был неподалеку от Таврического дворца. Собрались к 10 часам утра – не то в чайной, не то в столовке. Помещение небольшое: толпятся и суетятся. Произвели перекличку. Раздали “розетки” (знаки на лацканы пальто. – Авт.) из красного шёлка и красного же цвета входные билеты, полученные секретарём фракции для всех нас разом. Билеты за подписью комиссара над Комиссией по выборам в Учредительное собрание – Урицкого. Подсчитались, обменялись новостями и слухами. Наиболее сенсационный – будто выпустили из Петропавловки членов Учредительного собрания социалистов: Авксентьева, Аргунова, Гуковского, Питирима Сорокина. Неизвестно от кого исходивший слух быстро приобрёл характер достоверности. Легко верилось тому, во что хотелось верить. По-разному комментировали “жест” большевиков. Частичная амнистия или готовность “выявить” народную волю возможно полнее?.. Во всяком случае, это явная уступка со стороны неуступчивой власти. Обстановка складывалась как будто более благоприятно, чем можно было предполагать.
В начале двенадцатого двинулись в путь. Идём растянутой колонной, посреди улицы, человек двести. С нами небольшое число журналистов, знакомых, жён…»
Однако уже на дальних подступах к Таврическому дворцу демонстрацию остановили вооружённые патрули.
* * *
Буквально накануне открытия Учредительного собрания в Петрограде было введено военное положение.
В боевую готовность были приведены отряды Красной гвардии и лояльные большевикам полки гарнизона. Лев Троцкий писал: «Ленин распорядился, между прочим, о доставке в Петроград одного из латышских полков, наиболее рабочего по составу.
– Мужик может колебнуться в случае чего, – говорил он, – тут нужна пролетарская решимость».
Охрана Таврического дворца, где надлежало заседать собранию, была усилена двумя сотнями матросов с «Авроры» во главе с анархо-коммунистом Анатолием Железняковым, которому очень скоро предстояло войти в историю.
Анатолий Железняков. Фото: общественное достояниеТем не менее это не остановило эсеров, которые назначили на день открытия Учредительного собрания демонстрацию в его поддержку, к защите которой они планировали привлечь солдат Преображенского и Семёновского полков, в критические моменты 1917 года сохранявших нейтралитет или даже выступавших против большевиков.
Председатель Учредительного собрания эсер Виктор Чернов вспоминал: «Преображенцы и семёновцы приняли резолюции в пользу Учредительного собрания. Они не хотели верить в возможность его разгрома <…>. Но на случай насильственных мер против народных избранников они соглашались пойти на его защиту, особенно если будут поддержаны броневым дивизионом, тоже неоднократно высказавшимся за Учредительное собрание. Эту верность свою броневой дивизион собирался продемонстрировать в день его открытия».
Броневики «Остин» с двумя пулемётами «Максим» – серьёзный аргумент.
Но, как писал Чернов, агенты большевиков смогли подсыпать сахар в бензобаки броневиков, после чего двигатели были испорчены.
«В ночь под открытие Учредительного собрания организованные большевиками рабочие ремонтных мастерских сделали порученное им дело, – вспоминал Чернов. – Путём умелого “технического саботажа” броневые машины были превращены в неподвижные, точно параличом разбитые груды железа».
Итог был закономерен: «В казармах преображенцев и семёновцев настроение мрачное и подавленное. Там ждали прихода броневиков и готовы были вместе с ними пойти к Таврическому дворцу, рассчитывая, что при таких условиях большевики отступили бы без кровопролития. Броневики не пришли. Настроение упало».
Газета «Петроградское эхо» писала: «В Измайловском и Егерском полках настроение солдат разделилось пополам. Солдаты этих полков решили в точности выполнять приказы штаба округа и не выходить из казарм до получения приказа о выходе… Преображенцы постановили не выходить на улицу, пока не будут затронуты “наши личные интересы”, как заявили представители полкового комитета; То есть пока не будет разгона Учредительного собрания. Если это случится, мы немедленно сами встаём на улицу с оружием в руках для защиты Учредительного собрания и не допустим кучке лиц разогнать его!»
Что ж, но и после разгона собрания «преображенцы» остались сидеть в казармах.
* * *
Таким образом, на стороне эсеров остались только безоружные мирные горожане.
Большевистская «Правда» грозно предупреждала оппозицию: «Это будет демонстрация врагов народа. 5 января на улицах Петрограда будут демонстрировать саботажники, буржуазия, прислужники буржуазии. Ни один честный рабочий, ни один сознательный солдат не примет участия в этой демонстрации врагов народа… Каждая попытка проникновения групп контрреволюционеров в район Таврического дворца будет энергично остановлена военной силой!».
Тем не менее угрозы не подействовали. Газета ПСР «Дело народа» сменила тактику и неустанно призывала горожан выйти на улицы: «Все на защиту Учредительного собрания!»
«Враги революции готовят покушение на Учредительное собрание! Большевики, желая посеять смуту и рознь, распускают слухи, будто бы готовится вооружённая демонстрация. Это ложь… Против Учредительного собрания готовится заговор. Для его осуществления большевики хотят вызвать на улицах Петрограда кровавые столкновения и, воспользовавшись ими, сорвать Учредительное собрание. Сами обагрившие руки в братской крови, они осмеливаются обвинить нас в желании вызвать народ на вооружённую борьбу. Мы прекрасно понимаем их замыслы. И говорим вам: никаких вооруженных демонстраций не планируется. Народная демонстрация будет мирной…»
И утром 18 января многие и многие тысячи «прислужников буржуазии» шли с разных концов города к Таврическому дворцу.
* * *
«Петроградское эхо» так описывало случившееся:
«К 11 часам утра Александринская площадь и места возле Публичной библиотеки были заняты собравшимися здесь так называемыми “саботажниками” – чинами различных правительственных учреждений, уволенных большевистской властью за саботаж. Здесь были представители министерства продовольствия, труда, внутренних дел и т.д. Над собравшимися демонстрантами развевались плакаты “Вся власть Учр. собранию!”
В 12 часу дня от Городской думы двинулась грандиозная демонстрация…
На углу Шпалерной и Литейного их встретили баррикады, возведённые неизвестными солдатами. Когда с Владимирской площади толпа направилась по Литейному проспекту к Литейному мосту, со стороны противников демонстрации началась пулемётная стрельба. Часть демонстрантов скрылась за выступами домов, другие начали отстреливаться из револьверов. После десяти минут стрельбы демонстрация свернула на прилегающие улицы.
Место расстрела демонстрации вскоре заполонили демонстранты Невского и Путиловского заводов, которые прошли <…> беспрепятственно.
Толпа манифестантов подошла к Марсову полю, где перед братской могилой павших за свободу преклонила свои знамена, а затем направилась к Таврическому дворцу.
Когда манифестация подошла к углу Фурштатской и Литейного, она была остановлена заставой красногвардейцев. Начальник красногвардейцев Михайлов приказал стрелять. Один убит, трое тяжело ранены.
Манифестанты собрались с тем, чтобы снова пройти по Фурштатской. Но была вторично открыта стрельба; манифестанты рассеялись. Весь снег на углу улицы обагрён кровью.
О такой же стрельбе передают с Васильевского острова. Во время перестрелки две девочки были ранены. Передают, что есть ещё раненые, но выяснить не удалось».
* * *
Ни одна из манифестаций в поддержку Учредительного собрания так и не пробилась к Таврическому дворцу в этот день.
По официальным данным, 18 января в Петрограде погибли девять человек.
Жертвы были и в других городах. Например, в Москве в день открытия Учредительного собрания жертвами разгона манифестации в его поддержку также стали шесть человек.
В результате расстрела манифестации в городе Козлове (ныне Мичуринск в Тамбовской области) на следующий день после разгона Учредительного собрания погибли не менее 20 человек.
* * *
Открытие самого Учредительного собрания было назначено на полдень.
Председатель собрания эсер Виктор Чернов вспоминал: «В полдень должно было состояться открытие собрания: но большевики и их союзники всё ещё продолжают совещаться. После полудня проходит час: не готовы. Истекает второй час: то же самое. Идёт третий, четвёртый… Начать без них? Рискуем не набрать кворума».
Виктор Чернов. Фото: Petrogdadskaya gazeta/WikipediaВ итоге заседание Учредительного собрания всё-таки было открыто около четырёх часов дня. И уже на этапе его открытия стало очевидным, что его судьба предрешена.
* * *
Эсер Марк Вишняк был уверен, что большевики дадут депутатам Учредительного собрания ровно один день работы, но этот день нужно было использовать по максимуму: чтобы народ знал, что именно из-за большевиков не исполняются хорошие и правильные законы, принятые Учредительным собранием.
«Необходимо было наглядно, в форме закона, показать, чего добивается и что предполагает осуществить Учредительное собрание. Крестьяне требовали выдвинуть в первую очередь законопроект о земле, дабы в случае, если придётся разъехаться по домам, они могли бы показать избирателям, чего домогалось Учредительное собрание и что не дали ему осуществить большевики.
В общих чертах наш план был тот же, что у первой Думы, распущенной по выигрышному, для закрепления в народном сознании идеи народоправства, земельному вопросу…
Мы, конечно, ни на минуту не забывали, что власть принадлежит большевикам, и отлично знали, кто такие большевики. Вся наша стратегия исходила из того, что большевики насквозь пропитаны “непарламентским цинизмом” – в несравнимо большей степени, чем наши “активисты”. Но вместе с тем из нашей памяти не изгладился опыт октябрьских дней, когда в Петрограде и Москве демократия оказалась бессильной предотвратить большевистский захват власти и противостоять ему. Идти на риск немедленного вооружённого столкновения представлялось нам тем более легкомысленным, что оно выбивало из антибольшевистских рук козырь, которым являлось Учредительное собрание, если бы ему удалось закрепиться и даже в случае его насильственного упразднения…»
Заседание аграрной комисси I Государственной Думы. Фото: общественное достояние* * *
Депутат Николай Огановский вспоминал: «По дороге публики нет; лишь повсюду отряды и караулы солдат, матросов и красноармейцев с ружьями, а то и с ручными гранатами. Один такой франт встал поперёк нашей колонны, поигрывает бомбочкой, спрашивает нахально:
– Это кто?
– Члены Учредительного собрания!
– А, можете идти.
Стискивая зубы, опуская глаза вниз, молча проходим мимо грубых ухарских парней в матросских фуражках, вооружённых до зубов. Вот он, народ, приветствующий своих избранников.
У решётки Таврического, впрочем, жмётся кучка как-то пробравшихся “вольных” мужчин и женщин под дулами пушек, расставленных у дворцового фасада. Одна женщина говорит:
– Надо бы священника да молебен отслужить, а они пушки навели…
Публика ищет меж нами курян, тамбовцев, сибиряков. Отыскиваются и те, и другие, и третьи. Всё ж таки мы – вся Россия.
Проходим во дворец не через главный вход – там, меж пушками, будут шествовать господа комиссары, как при открытии Думы шествовали господа царские министры. Мы, как и думские депутаты, пробираемся через боковые входы, мимо одного, другого, третьего, десятого караула, каждый из которых требует у нас пропуск.
Вглядываюсь в лица караульных: это “отборная” гвардия Смольного – все молодёжь – двадцатилетние юнцы с прическами a la capoule или с взбитыми “чёлками” кудельками на лбу. Говорят, что в парикмахерских они, не стесняясь, платят по пятёрке за пахучие помады, которыми превращают в модные прически торчащие белобрысые вихры бывших сапожных подмастерий и лавочных мальчишек-”попихачей”.
Эти “отборные” – несомненно, деклассированные отбросы рабочих кварталов, которые имеют вид альфонсов или лакеев в подозрительных притонах, – дали все подписку в беспрекословном подчинении совету комиссаров, так же как прежде жандармы давали такую же подписку, в которой отрекались и от отца, и от матери, и от родины. И так же, как эти последние, они готовы посадить на штык всякого, на кого их науськают за жирную еду, за 10 кусков сахару в день, за 25 рублей подённой платы.
Глядят они на нас с нахальной усмешкой, с папироской в углу рта, небрежно поигрывая винтовками. У иных за поясом, а у других за голенищами сапог торчат ручные гранаты. Говорят (я сам не видел), в разных залах и комнатах имеется наготове “чёртова шарманка” современной войны – новенькие пулемёты, полученные от союзников, так и не отправленные на фронт.
Среди “публики”, толпящейся в зале, преобладают солдатские шинели; те же ухарские, сдвинутые набекрень фуражки и искусно завитые чёлки.
Наоборот, у девиц – растрёпанные причёски и наружность истеричек. Начинаешь соображать, что и публика, допущенная большевиками, тоже “отборная”...
Узнаём, что напрасно поторопились: в зал заседаний не пускают – с первых же шагов какие-то недоразумения…»
* * *
И ещё один момент из воспоминаний Николая Огановского, который верно подмечал все приметы времени: «Вглядываюсь в постепенно наполняющийся левый сектор большевиков и левых эсеров. В передних креслах уселись лидеры: у большевиков постарше, у левых эсеров – помоложе, а сзади “шпанка” – безусая молодёжь в хаки. У нас состав гораздо солиднее по возрасту и разнообразнее по нарядам: вперемежку сидят крестьяне в поддёвках и тулупах, интеллигенты в пиджаках; в военной форме сравнительно мало.
То же самое я наблюдал и на крестьянских съездах: в нашей части гораздо больше “вольных”, в левой – сплошь военные; так наглядно, что большевизм базируется на солдатчине.
Теперь “похабный” ли, “демократический” ли мир неизбежен для нас, ибо армии нет (оказывается, её нет только для врага внешнего). Но оставшиеся “деклассированные” элементы в казармах, которые не могут устроиться ни в деревнях, ни на городских фабриках, заполняют собой “советы”, торгуют всем, начиная с папирос и кончая частями военных судов, представляют опору для советской власти. Это не народная армия, а наёмники-преторианцы, которым нет дела до того, кто и для чего их кормит и ублажает, лишь бы им жилось вольготно и сытно. Оттого наши бесконечные попытки распропагандировать их при всём внешнем успехе никогда не сдвинут солдатские массы с мёртвой точки для активного выступления. Им не для чего выступать и бороться, ибо лучше того положения, в котором они находятся, у них не будет. И нечего тешить себя бесполезными иллюзиями и лить потоки речей и струи драгоценной человеческой крови…»
* * *
В 16.00 Всероссийское Учредительное собрание было открыто – под вой и свист «публики», собравшейся на балконе зала для заседаний.
Имевшие большинство эсеры решили, что честь открытия первого заседания должна принадлежать не какому-то там большевистскому назначенцу Урицкого или даже самого Совнаркома, а старейшему депутату Учредительного собрания. Таковым был 62-летний член ПСР Егор Лазарев, бывший член «Народной воли», друг Льва Толстого, ставший прототипом революционера Набатова в романе «Воскресение».
Егор Лазарев. Фото: общественное достояниеНо Лазарев отказался выходить на сцену под улюлюканье зрителей на галёрке, передав честь открытия депутату Сергею Швецову.
Вот как дальнейшее описывает Виктор Чернов: «Фигура Швецова подымается на трибуну. И разом, по сигналу, раздаётся ужасающая какофония. Топанье ногами, стук пюпитров, крики, кошачий концерт. Левоэсеровский сектор соревнуется с большевиками.
Присоединяются хоры. Стучит прикладами о пол стража. Он берёт колокольчик. Видно, как он мотается в руке. Но звука не слышно. Он кладёт колокольчик на стол, – им немедленно завладевает какая-то фигура и уносит, чтобы вручить (…) входящему в зал Свердлову. Пользуясь минутным затишьем, Швецов успевает произнести сакраментальную фразу:
– Заседание Учредительного собрания открывается!
Новый взрыв оглушительного гама. Швецов покидает трибуну и возвращается к нам. Его место занимает Свердлов, чтобы второй раз открыть собрание именем Совнаркома».
А вот как открытие собрания вспоминал большевик Фёдор Раскольников: «Видя, что Швецов всерьёз собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию: кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда всё это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком “долой!” кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На паркетных ступеньках трибуны происходит лёгкая рукопашная схватка».
* * *
Публика на хорах, о которой упоминает Чернов, действительно сыграла немалую роль в дезорганизации единственного заседания Учредительного собрания.
Сохранились воспоминания машинистки из аппарата Урицкого Елены Селюгиной: «Гусев (один из заместителей комиссара Урицкого. – Авт.) собрал такую, как я, молодёжь, секретарей, машинисток, курьеров, уборщиц, раздал нам эти свистульки и трещотки, усадил нас в дипломатическую ложу в Таврическом дворце, а сам сел за занавеской. Это всё до начала заседаний. Когда делегаты начали приезжать, их сразу у входа встречали матросы, все с оружием, обмотанные лентами от пулемётов. Они стояли всюду и внутри дворца вместо швейцаров распахивали двери перед делегатами. Те – к гардеробу, а в гардеробе тоже матросы вместо гардеробщиков. Ну, делегаты так и не раздевались, а в зал пошли в пальто, в шубах, уже перепуганные. Сидели и всё время озирались по сторонам.
Потом начались речи. Пока говорят наши, большевики, мы сидим тихо, а когда другие, мы по сигналу Гусева свистим, трещим и кричим, что он нам подскажет: “Сколько тебе Антанта заплатила?”, или “Долой войну!”, или ещё что. А то просто свистим и трещим.
Председатель: “Граждане в дипломатической ложе! (А это мы!) Если вы не прекратите шуметь, я прикажу вас вывести из зала!” – А кому он прикажет? Матросам? Толе Железнякову?
Сергей Гусев. Фото: общественное достояниеВ перерывах нам Гусев давал каждому особое задание – нужно было помешать делегатам собраться на фракционные собрания. И вот я со своим бантиком на голове выплясываю перед каким-то высоким грузином и пристаю: “Что вы думаете о мире без аннексий и контрибуций?”, “А вы не против восьмичасового рабочего дня?” А он отводит меня рукой в сторону и повторяет: “Девочка, тебе пора спать, иди домой”. А я опять прыгаю перед ним. Я уж потом подумала: может, он не на фракционное собрание хотел, а просто в уборную, а тут я со своим бантиком и вопросами. И так мы на всех заседаниях…»
* * *
Довольно долгое время депутаты выбирали председателя Учредительного собрания. Эсеры выдвинули в председатели Виктора Чернова, ранее уже избранного главой разогнанного частного совещания членов Учредительного собрания. Как писал Марк Вишняк, гораздо лучшей кандидатурой был бы бывший председатель так же разогнанного большевиками Предпарламента Николай Авксентьев, но, увы, «выбора не было – естественный председатель Авксентьев находился в Петропавловской крепости».
Большевики в пику эсерам и в надежде оттянуть часть их голосов выдвинули кандидатуру левой эсерки и знаменитой террористки Марии Спиридоновой – видимо, им было интересно послушать, как эсеры – правые и левые – будут собачиться друг с другом.
Мария Спиридонова. Фото: общественное достояниеИнтересно, что сам Ленин чрезвычайно нервничал накануне открытия собрания и на начальном этапе его заседания. Владимир Бонч-Бруевич писал, что Ленин «волновался и был мертвенно бледен как никогда». Однако очень скоро, видя происходящее, Ленин успокоился, развалился в кресле, а затем и вовсе «полулежал на ступеньках лестницы (вождь мирового пролетариата сидел не в общем зале, а в правительственной ложе. – Авт.) то со скучающим видом, то весело смеясь».
Оскорбительное поведение вождя большевиков запомнил и Виктор Чернов: «Ленин в ложе демонстрировал своё презрение к “Учредилке”, разлегшись во всю длину и принимая вид уснувшего от скуки человека».
В итоге выборы председателя продолжалась три (!) часа. Ещё два часа заняла речь выигравшего голосование Виктора Чернова, которая прерывалась более 60 раз.
Даже в краткой стенограмме заседания отражены моменты, когда один из депутатов грозил председателю револьвером, пронесённым сквозь все кордоны в зал заседаний:
– И для вас, господин председатель, найдётся своя пуля!
Марк Вишняк вспоминал: «Револьверы вынуты и едва не пущены в ход и в другом месте – на левоэсеровских и украинских скамьях… Видны только мимика, жесты и револьвер, отобранный “старшим" по фракции левых эсеров Карелиным. Слышно: “Проси прощения, мерзавец!”»
Сам же Виктор Чернов писал: «Кто прочтёт стенографический отчёт об этом заседании, не будет иметь даже отдалённого впечатления о том, что происходило на самом деле».
Действительно, стенограмма единственного заседания Учредительного собрания выглядит странно короткой с учётом того, что оно продолжалось около 12 часов.
* * *
Кстати, вступительную речь Чернова встретили весьма вялыми аплодисментами даже его самые преданные сторонники. Депутат Николай Огановский вспоминал: «Ответственнейшую из ответственных – первую речь председателя первого в России Учредительного собрания, которого лучшие русские умы добивались сотню лет, где каждое слово будет взвешиваться на весах истории, ту речь, которую мы должны были прорепетировать с Черновым раз десять, – он произнёс почти экспромтом. Много раз бюро требовало от него, чтобы он написал её целиком; потом, чтобы хоть тезисы представил. Вместо этого он явился вчера около одиннадцати часов, вымотанный на пяти или шести митингах, пробормотал нечто невнятное, в общем как будто приемлемое для всех и принятое без прений. И вот теперь вместо истинно государственной декларации, которая должна была распутать невообразимо запутанный клубок мировых и российских событий, поставить их в причинную связь, очертить широкими, но точными и выпуклыми штрихами главнейшие задачи полномочного всенародного органа власти и дать их возможные решения – он дал какие-то акробатические упражнения на лозунгах большевиков. Тупым ножом по сердцу резали восхваления Циммервальда, подчёркивания интернационалистических устремлений “учредилки”, игра на референдуме и т.д…»
Что речь была неудачна, видно из того, что большевистская публика сначала вела себя довольно тихо и старалась внимательно вслушиваться. Затем она стала выкрикивать: «Знаем, слыхали уже, принято, комиссары и Советы всё это уже дали...»
Разумеется, сложно представить себе, что изменилось бы, если бы Чернов сказал бы самую боевую и энергичную речь, в которой пригрозил бы большевикам войной на уничтожение – уж в терроре эсерам не было равных. Но факт остаётся фактом: именно бледное и “примиренческое” выступление Чернова ещё раз убедило большевиков в своих силах.
Раз уж враг заигрывает с тобой, надо его добить!
* * *
Тем не менее после этого эсеры решили не тратить время на выборы президиума. Марк Вишняк, избранный вслед за Черновым секретарём Учредительного собрания, писал: «Учредительное собрание могли “занять” выборами президиума и убить на этом всё заседание. Его могли сорвать и взорвать на любой мелочи: на споре о порядке дня так же легко, как и на личной вспышке отдельного члена собрания. Надо было уже первое заседание непременно закончить так, чтобы после него что-нибудь осталось…»
* * *
Но и здесь большевики перехватили инициативу: они «вышли» на Учредительное собрание с написанной Лениным при участии Сталина и Бухарина «Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой среди прочего говорилось: «Учредительное собрание постановляет: Россия объявляется республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам…»
Поддерживая Советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание признаёт, что его задачи исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества.
Как заметил Марк Вишняк, «свои условия Ленин мог формулировать проще и короче: пусть антибольшевики станут большевиками, и Учредительное собрание будет признано правомочным и, может быть, даже полновластным».
Впрочем, у большевиков и не было иллюзий относительно того, что эсеры когда-либо проголосуют за этот документ, являвшийся на самом деле лишь предлогом для того, чтобы фракция большевиков могла громко покинуть зал Таврического дворца.
* * *
Около 23 часов по требованию большевиков в заседании был объявлен перерыв. Во время этого перерыва состоялось совещание фракции большевиков, на котором после речи Ленина было утверждено решение покинуть Учредительное собрание.
После окончания перерыва в зал вернулись только два большевика. Один из них, Фёдор Раскольников, огласил от имени своей фракции следующую декларацию: «Громадное большинство трудовой России – рабочие, крестьяне, солдаты – предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания великой Октябрьской революции – советские декреты о земле, мире, о рабочем контроле, и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Фёдор Раскольников. Фото: общественное достояниеВсероссийский центральный исполнительный комитет, выполняя волю громадного большинства трудящихся классов России, предложил Учредительному собранию признать для себя обязательной эту волю. Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России…
Не желая ни минуты прикрывать преступлений врагов народа, мы заявляем, что покидаем это Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания».
* * *
Но тут эсеры удачно отбили демарш большевиков, пустив в ход свою «домашнюю заготовку».
Депутат Николай Огановский вспоминал: «Вышел почтенный пожилой крестьянин на костылях – Сорокин, который неожиданно для них (левых. – Авт.) заявил: “У нас, крестьян, нет разницы между партиями. Партии борются за власть, а наше мужицкое дело одно – земля”. Для левых эта выходка была совершенно неожиданной, они растерялись, а наши крестьяне воспрянули, завели с ними переговоры и будто бы выяснили, что многие из левых крестьян говорят: “Всю ночь будем сидеть, а закон о земле примем”.
Это наш последний шанс.
В общем же мы ждём после ухода большевиков либо разгона с расстрелом и арестом, либо объявления о сложении полномочий, либо простого и мирного исхода – выключения электрического тока. На последний конец припасаем свечи».
Действительно, как вспоминал Марк Вишняк, многие их депутатов взяли с собой в зал заседаний солидный запас свечей, бутербродов и воды – чтобы заседать как можно дольше.
* * *
Около трёх часов ночи произошла и та самая знаменитая сцена, которую затем перевирали на все лады в советских исторических фильмах. А вот как этот эпизод описан в стенограмме заседания.
«Гражданин матрос. Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал. (Голоса: нам не нужно караула.)
Председатель. Какую инструкцию? От кого?
Гражданин матрос. Я являюсь начальником охраны Таврического дворца и имею инструкцию от комиссара Дыбенки.
Председатель. Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждёт Россия. (Страшный шум. Крики: довольно! довольно!) Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила. (Шум)
Гражданин матрос. (Не слышно) ...Я прошу немедленно покинуть зал заседания…»
«Гражданином матросом» был тот самый назначенный начальником охраны анархо-коммунист Анатолий Железняков, который вошёл этой фразой в историю.
Кстати, как вспоминал Марк Вишняк, выступление Железнякова вовсе не было столь мирным: «Многие из них (солдат караула) взяли винтовки на изготовку… И брали на мушку то кого-нибудь из находящихся на трибуне, то глянцевитый череп старика Минора (эсер Осип Минор. – Авт.)... Какой-то матрос, признав в Бунакове-Фундаминском (эсер Илья Фондаминский. – Авт.) былого комиссара Черноморского флота, без долгих размышлений тут же у трибуны взял на изготовку ружьё. И только исступленный крик, сопровождённый ударом по плечу, остановил шалого матроса…»
Илья Фондаминский. Фото: общественное достояние* * *
Маленький штрих к происходящему. Николай Бухарин вспоминал: «В ночь разгона Учредительного собрания Владимир Ильич позвал меня к себе… У меня в кармане пальто была бутылка хорошего вина, и мы долго сидели за столом. Под утро Ильич попросил повторить что-то из рассказанного о разгоне “Учредилки” и вдруг рассмеялся. Смеялся он долго, повторял про себя слова рассказчика и всё смеялся, смеялся. Весело, заразительно, до слёз. Хохотал. Мы не сразу поняли, что это истерика. В ту ночь мы боялись, что потеряем его…»
Действительно, это было очень смешно – ведь он переиграл их всех!
Лидер не самой большой фракции – две сотни депутатов из 766! – ставит ультиматумы всему собранию. А затем тот, кого полиция всей Российской империи разыскивала как изменника родины, штыками юнцов-наркоманов гонит всё это недалекое мужичьё в мировую революцию, причём даже сами юнцы толком не понимают, что им самим уготована участь стать всего лишь топливом для мирового пожара.
И как же просто все это оказалось провернуть!
Ещё четыре месяца назад он жил в шалаше на берегу Финского залива, опасаясь каждого шороха в лесу, а сегодня правит всей империей. И как правит! Царям так не снилось править.
Подумать только: накануне 13-й годовщины Кровавого воскресенья он отдал приказ войскам расстрелять мирные демонстрации рабочих, и всё это сошло ему с рук. А эти напыщенные эсеры, прежде объявившие охоту на царя, побоялись даже заикнуться о погибших.
Действительно, смешно…
* * *
Тем не менее депутаты Учредительного собрания на поддались на угрозы и продолжили заседание.
Вскоре был принят закон о земле в редакции ПСР, заявление об обращении к цивилизованному миру от имени Учредительного собрания Федеративной Российской Республики, предложение о созыве социалистической конференции в Стокгольме для обсуждения прекращения военных действий.
* * *
Утром в 4 часа 40 минут 19 января заседание Учредительного собрания было закрыто.
Следующее заседание было назначено на 17.00 того же дня.
«Товарищам солдатам и матросам» было предписано Лениным «не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов».
Когда на следующий день первые депутаты подошли в назначенное время к Таврическому дворцу, они обнаружили охрану с пулемётами и двумя полевыми орудиями перед опечатанными дверями, на которых висело объявление: «По распоряжению комиссара здание Таврического дворца закрыто».
* * *
Через сутки после разгона Учредительного собрания, в ночь на 7 (20) января, ВЦИК принял написанный Владимиром Лениным декрет о его роспуске: «Учредительное собрание, выбранное по спискам, составленным до Октябрьской революции, явилось выражением старого соотношения политических сил, когда у власти были соглашатели и кадеты.
В.И. Ленин. Фото: общественное достояниеНарод не мог тогда, голосуя за кандидатов партии эсеров, делать выбора между правыми эсерами, сторонниками буржуазии, и левыми, сторонниками социализма. Таким образом, это Учредительное собрание, которое должно было явиться венцом буржуазно-парламентарной республики, не могло не встать поперёк пути Октябрьской революции и Советской власти…
Всякий отказ от полноты власти Советов, от завоёванной народом Советской Республики в пользу буржуазного парламентаризма и Учредительного собрания был бы теперь шагом назад и крахом всей Октябрьской рабоче-крестьянской революции…
Поэтому Центральный исполнительный комитет постановляет: Учредительное собрание распускается».
Вскоре выяснилось, что большевики вовсе не зря тянули время с открытием «Учредилки». Следом за роспуском Учредительного собрания открылся III Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, на котором все предложения большевиков – от «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» до признания Советской республики и «Декрета о мире» – получили абсолютное одобрение.
* * *
Но на этом история Всероссийского Учредительного собрания вовсе не заканчивается.
И здесь мы подходим к ключевому моменту всей нашей истории. На самом деле, повторяя все слова о разгоне Учредительного собрания, мы повторяли нарратив большевистской пропаганды.
Но в том-то и дело, что ни ВЦИК, ни Совнарком не могли распустить того, что не они собирали. Они лишь закрыли Таврический дворец для проведения заседаний. С таким же успехом и сантехник мог бы распустить Учредительное собрание, если бы в зале для заседаний прорвало трубы парового отопления.
Но депутаты Учредительного собрания могли бы собраться и в другом месте.
Нет, Учредительное собрание распустили совсем другие люди.
Продолжение следует
