Неподцензурная литература в позднем СССР распространялась в двух формах – в самиздате и тамиздате. Эти термины пародировали названия официальных советских издательств «Госкомиздат», «Политиздат» и др.
«Сам сочиняю, сам редактирую, сам цензурирую, сам издаю, сам распространяю, сам и отсиживаю за него» – так охарактеризовал самиздат советский писатель и диссидент Владимир Буковский. Это был машинный или рукописный текст, который циркулировал в обход цензуры локально, среди узкого круга читателей.
Запрещённые цензурой рукописи распространялись не только в пределах Союза, но и по ту сторону железного занавеса. В отличие от самиздата, тамиздат обладал всеми признаками готового книжного продукта. Чтобы стать тамиздатом, рукопись должна была перейти в литературную юрисдикцию другого государства.
Тексты тамиздата вполне могли пересекать границу дважды: туда – в виде рукописи и машинописного текста, обратно – в виде периодического издания или книги.
Производственная цепочка тамиздата выглядела следующим образом. Автор, имя которого либо указывается, либо зашифровывается, либо используется творческий псевдоним или же имя не указывается вовсе. (При этом неважно, разрешал автор публиковать своё произведение или нет.) Далее – курьеры, которые вывозят текст в личном багаже или отправляют дипломатической почтой, что имело место на заре тамиздата в начале 1960-х годов. Издатель, который получает, рукопись по ту сторону границы и готовит её к публикации. Затем к циклу подключаются критики. Конечное звено этого цикла – читатель – чаще всего находится в эмиграции. Но нередко курьер (как правило, тот же) перевозил уже готовую публикацию обратно в Россию.
«С 1956 года и до конца советской эпохи работала программа культурного и научного обмена между Западом и Советским Союзом, поэтому курьерами нередко выступали аспиранты или учёные-слависты, второй или третий раз въезжавшие в СССР. Это, естественно, была неофициальная часть поездки (возить тамиздат), а сопутствующая их цели миссия», – рассказывает преподаватель Хантерского колледжа в Нью-Йорке, создатель проекта «Tamizdat project» и автор сайта «shalamov.ru» Яков Клоц.
Завершающим этапом путешествия рукописи в идеальном случае было её появление в руках советского читателя. В некотором смысле он и являлся целевой аудиторией.
Самиздат и тамиздат дополняют друг друга, являясь двумя параллельными путями текстов к читателю, которые в конечном итоге сливаются в единое русло.
«Лет 40–50 назад было соблазнительно рассматривать тексты, опубликованные за границей, как нечто высшее по отношению к текстам, опубликованным в госиздате. Дмитрий Поспеловский, один из первых авторов статей о тамиздате, заявлял в 1979 году: „Самиздат и тамиздат включают в себя великих писателей и поэтов, в то время как продукция современного госиздата в лучшем случае серая посредственность“. Но такой подход недальновиден по одной простой причине: большинство авторов того времени публиковались и в госиздате, и в тамиздате, например Владимир Дудинцев, Александр Солженицын, Михаил Булгаков», – отмечает Клоц.
При всей общности двух культурных явлений – самиздата и тамиздата – были, однако, и серьёзные идеологические расхождения между советскими авторами нелегальной литературы и их издателями на Западе. Многие тексты, опубликованные в самиздате и тамиздате, по-разному воспринимались аудиторией по обе стороны границы.
Следы существовавших тогда идеологических разногласий проглядывают в эпиграфе к поэме «Реквием» Анны Ахматовой (опубликованной в тамиздате в 1963 году):
«Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл –
Я была тогда с моим народом...»
Здесь отражена пропасть между двумя русскими литературами, разделившимися после 1917 года. Позиция Ахматовой довольно категорична по отношению к тем, кто оказался географически, идеологически «там». Пропасть эта была настолько глубока, что русская иммиграция иногда относилась к авторам из СССР не как к союзникам в борьбе с советским режимом, а как к идеологическим противникам.
Интересная тамиздатская судьба была уготована роману Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита». В госиздате он вышел в журнале «Москва» в двух номерах в 1966–1967 годы. Из романа было вырезано примерно 35 страниц печатного текста.
Позже советская власть продала полный текст романа за валюту на Запад через общество «Международная книга», которое занималось экспортом и импортом книжной продукции.
Марина Савранская, куратор выставки «„Мастер“ за кордоном» в музее М.А. Булгакова, рассказала, что существует три независимых друг от друга тамиздатских варианта романа, опубликованных на Западе в 1967–1969 годы. В последнем из них, вышедшем в 1969 году во Франкфурте-на-Майне, указаны фрагменты, изъятые цензурой при публикации в СССР, а редакторские правки помечены квадратными скобками. По ним можно проследить логику цензора.
Удалялись прежде всего фрагменты, так или иначе описывающие работу служб госбезопасности. Не устраивали цензора и места, где проводились социально-политические параллели между «московскими» и «ершалаимскими» главами.
Одна из знаменитых купюр романа – фраза Воланда о том, что москвичи не изменились: все так же любят золото, неважно, из чего оно сделано, только квартирный вопрос испортил их.
Кроме того, прослеживается попытка сделать текст романа «более моральным». Это касается образа Маргариты, которая ругается с Азазелло, требует вернуть ей любовника. Слово «любовник» удаляется, потому что оно разрушает романтический ореол любви Мастера и Маргариты.
Вырезается и сон Никанора Ивановича, где посетителям театра предлагают купить купюры, эта глава названа просто «Никанор Иванович». И самая «говорящая» купюра – это слово «свободна» в фразе «Невидима и свободна!», в журнале «Москва» остается только «Невидима, невидима!».
Многочисленные переиздания романа в тамиздате помогли легализовать выход полного текста в Советском Союзе.
Писатель Константин Симонов, в то время занимающийся вопросами литературного наследия Михаила Булгакова, заявил, что на Западе уже издан литой текст. Этот аргумент стал решающим, и в 1972 году издательство «Художественная литература» опубликовало роман с предисловием Симонова.
Если бы произведение было издано снова неполным, то это вызвало бы вопросы у идеологического врага на Западе, чего руководство СССР допустить не могло.