– Вхожу я с гитарой и чемоданом, полным продуктов, и вижу: десять кроватей, на каждой сидит бритый, угрожающего вида урка. Одна кровать свободная – для меня. Стою возле кровати, переминаюсь, не знаю, как быть. Тут один уголовник говорит мне так ободряюще: «Вас, наверно, смущает, что простыни желтые? Не смущайтесь, это они от кипячения желтые – мы вам чистые постелили».
– И я, благословясь, стала укладываться. Все девять человек деликатно отвернулись. Я легла и, будучи уставшей, мирно уснула. Оказалось, что по лагерю уже прошел слух, что «приехала артистка из Москвы, будет песни петь». Утром просыпаюсь и вижу: мои уголовники все уже встали, стоят, принесли мне стакан чаю и пайку хлеба: «Попейте, перед тем как выходить». Полное почтение.
Так Мария Валентиновна Шмаина начала свой рассказ о свидании в Вятском лагере со своим будущим мужем Ильей. Гитару, из-за которой девушка и прослыла «артисткой», она везла ему: Илья с детства мечтал стать музыкантом, но на свободе как-то не сложилось, а тут, в лагере, он повстречал одного прославленного скрипача, который взялся обучать его музыке. Был и еще один необычный подарок: в чемодане среди прочих продуктов Маша везла ананас. Эти экзотические фрукты тогда только появились в Москве.
За «Звезду» и «Ленинград»
Для свидания отвели комнату при вахте. За стеной все время входили и выходили зэки, два охранника их досматривали. «И стоял мат такой, о каком раньше я не имела представления, – рассказывает Мария Валентиновна. – Меня это даже заинтересовало с филологической точки зрения. Они употребляли всего несколько слов, глаголов было ровно два. Как они друг друга понимали? Но понимали прекрасно. Илюша, конечно, очень страдал из-за этого и стеснялся передо мной».
Но еще большее смущение охватило парня, когда внезапно вошел начальник зоны и сурово сказал: «Как же ты девушку принимаешь? Хоть бы постель постлал!» Он отправил Илью в зону за постелью, которую тот послушно принес и судорожно затолкал куда подальше.
Приехав на зону, Маша назвала себя его невестой и с трудом осваивалась с этим новым статусом. В Москве они расстались почти детьми – ему было 17 лет, а ей 14, – теперь же, через шесть лет, увиделись почти совсем взрослыми.
Тогда, в 1947 году, Маша была единственной девочкой, вхожей в их серьезную мужскую компанию, где велись споры о высоких материях – философии, искусстве, Боге. Один из таких споров коснулся постановления 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», которое осуждало творчество Ахматовой и Зощенко (разговор об этом намеренно завел внедренный в компанию провокатор). Естественно, все единодушно высказались в защиту писателей. Донос, арест, приговор. Машу не тронули по причине малолетства.
Следователям было непросто работать с этой компанией: осознав масштаб беды, каждый пытался выгородить товарищей и «зачинщиком» называл себя. Все, кроме провокатора, конечно же. Следствие длилось около года, все «зачинщики» получили от 8 до 10 лет лагерей. Это был один из немногих в то время случаев, когда после освобождения друзья могли без стыда смотреть друг другу в глаза: никто никого не предал.
Не просто зэки
Свидание состоялось в 1953 году, вскоре после смерти Сталина. Возможно, поэтому лагерный режим оказался мягче, чем обычно: разрешили свидание с «невестой» – по правилам допустить могли только жену. Разрешили, правда, не без споров и слез и только на два часа, но в итоге их никто не трогал целые сутки.
Точнее не ограничивали во времени, а тет-а-тет их то и дело нарушался. «Любопытство было огромное, – вспоминает Мария Валентиновна. – Мы сидели вдвоем, и каждые 20 минут открывалась дверь и кто-нибудь входил. Как бы по своему делу, но обязательно знакомился. Так я перезнакомилась с разными замечательными людьми».
Один из вошедших отрекомендовался: «Я – автор песни “Темная ночь, только пули свистят по степи...”» Это был поэт Владимир Агатов, он всем здесь так представлялся: песню пела вся страна, а об участи ее автора мало кто знал.
«Был еще смешной человечек (уже забыла его имя), который представился так: “Я – бывший редактор газеты “Красный Крым”, впоследствии “Красная Татария”, а ныне – зэк номер такой-то”, – продолжала Шмаина. – Были замечательные врачи...»
Отрубленный палец и ковшик воды
Было о чем и друг с другом поговорить. В течение прошедших лет каждый из них взрослел по-своему. Илья и после ареста, и во время следствия свято верил в коммунизм. Верил в него и первый год в лагере. Конец этой вере положило даже не Евангелие, переданное Машей на зону через его мать, а один случай в лагере.
Однажды на лесоповале какой-то зэк, воровато озираясь, не видит ли кто, вдруг отрубил себе палец топором. Он это сделал, чтобы хотя бы несколько дней не ходить на опостылевшую работу. В Илье как будто что-то оборвалось. Глядя на обезумевшего зэка, он вдруг понял, что никакого светлого будущего впереди нет.
У Маши была своя история взросления. Когда мальчишек посадили, она в невыразимом горе подолгу одна бродила по Москве. В одну из таких прогулок девочка зашла в действующий храм недалеко от дома. Служба только закончилась. Она подошла к священнику и сказала, что хочет креститься.
– Родители знают? – поинтересовался он.
– Нет.
Батюшка задумался, но в итоге сказал:
– Сейчас такое время, что лучше, чтоб никто и не знал, я вас не буду регистрировать. Крестная есть?
Кто такие крестные и зачем они нужны, Маша не знала. Священника это не смутило.
– Баба Настя! – окликнул он женщину с ведром и тряпкой. Та оставила свои дела и приобрела крестницу. Крестили Машу из ковшика над раковиной. После этого священник сказал ей, когда она должна прийти причаститься. В назначенный день, однако, ни литургии, ни причастия не было. Войдя в храм, Маша увидела стоящий посредине гроб, а в нем того самого священника, с которым еще толком не успела познакомиться. «Кажется, его звали отец Константин», – говорит Мария Валентиновна.
Церковная жизнь Маши с тех пор ограничивалась приходом в храм и молитвой возле одной из икон, вне зависимости от расписания служб. Так продолжалось много лет подряд...
***
Привезенный из Москвы ананас Илья взял в барак, разделил на 30 частей. Все съели по куску и поздравили его с невестой. После этого Маша благополучно вернулась домой. Потом было переследствие, всех друзей привезли в Москву и вскоре отпустили.
В земле обетованной
Сразу после освобождения Илья и Маша поженились. Она очень хотела, чтобы он тоже крестился, но Илья не решался: боялся непонимания со стороны своих еврейских родственников. Но после рождения второй дочери наконец решился, а еще лет через 10 уехал с семьей в Израиль проповедовать Христа иудеям. Он верил, что сможет убедить своих соплеменников в том, что тогда, две тысячи лет назад, их предки совершили роковую ошибку...
За границей (богословское образование он получил в Париже) Илья Шмаин принял священнический сан. Однажды, в разгар его миссионерской деятельности на исторической родине, о. Илью вызвал на разговор следователь тайной полиции. «Вы нам не мешаете, – сразу оговорился полицейский, – но мы получили уже больше тысячи доносов...» Как будто и не уезжали из Советского Союза. Но вместе с тем многие и крестились.
В Россию семья Шмаиных смогла вернуться только в 1993 году. К этому времени они уже 10 лет жили во Франции, где о. Илья служил сначала в храме Всемилостивого Спаса в Аньере под Парижем, а затем – в Успенском храме на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Сам он в Россию вернулся только в 1997 году, когда удалось добиться соглашения между Западноевропейской архиепископией и Московским патриархатом о переходе о. Ильи под юрисдикцию последнего.
