Текст и фото: Станислава НовгородцеваШапсуги – один из 12 адыгских субэтносов, исторически населявших побережье Северного Кавказа. Древняя Шапсугия располагалась на обоих склонах Главного Кавказского хребта, на территории нынешних Туапсе и Сочи. На сегодняшний день в этих местах насчитывается 11 аулов компактного проживания шапсугов. Основное место в вероисповедании адыгов тысячелетиями занимали языческие обряды. Местами поклонения становились священные деревья, рощи, дольмены, камни, почитаемые захоронения. Христианство, как и позднее ислам, было принято шапсугами формально. Языческие обряды продолжали существовать, только роль старейшин в них заняли христианские и мусульманские священнослужители, а молитвы у священных деревьев были обращены не к языческим богам, а к Иисусу и Аллаху.
Русско-кавказская война прервала естественный ход развития черкесского народа. Было истреблено и выселено более 90 % коренного населения, утрачено подавляющее большинство традиций и обрядов.
Вопреки последствиям нескольких войн, череде репрессий и навязчивой ассимиляции советского периода, священные деревья продолжали выполнять важную религиозную и общественную роль. Древо жизни – один из древнейших космогонических образов, выступает в мифологии адыгов мостиком между силами природы и человеком. В историческом контексте шапсугского народа священные деревья являются местом пересечения нескольких религиозных парадигм и связующим поколений.
Батмиз Мухдинович Шхалахов (69 лет) с женой, детьми и внуками у дуба в ауле Большое Псеушко
Батмиз Мухдинович: Под этим дубом проводились языческие обряды. На моей памяти уже без жертвоприношений. Здесь же читались мусульманские молитвы. Хотя для мусульманина не важно, где молиться господу. Камень или дерево у дороги. Молитва имеет значение, и когда я в машине еду. Кавказская война – это самое страшное для нашего народа. Шапсуги были первыми по численности населения среди адыгских народностей. Война против нашего народа велась 101 год. Царские генералы старались делать полную зачистку, народ для них ничего не значил. Вопрос решался методом выжженной земли. По одной реке Аше было более 50 населённых пунктов, а сегодня – 4. Около миллиона населения, которое представлял шапсугский народ, сегодня представлен на родине 10 тысячами. Но и народ сам продолжает уничтожать себя естественным способом. Страшно деградировала система нравов, обычаев. Мой прадед говорил: настанут времена, если адыг на своем языке не скажет слова – не узнаешь, какой он национальности. К этому и пришли. Ни одежды, ни других отличий, да и язык уходит…
Касполет Рамазанович Хушт (90 лет) с сыном Мадином (51 год) и внуком у тополя-белолистки в ауле Большой Кичмай Касполет Рамазанович: Я посадил этот тополь в 1985 году. Это потомок того самого священного дерева, к которому ещё мои старики ходили. Когда дерево стало погибать, я посадил на его месте черенок, выращенный из его же семечка. Шапсуги – превосходные садоводы. Раньше, уходя в поход, человек брал с собой черенки и прививал дикие деревья. Так на многие километры вокруг поселений появились плодоносящие деревья. Я по мере сил продолжаю эту традицию. Мой перочинный ножик со мной с 50-х годов, им привиты тысячи деревьев в округе».
Мадин Касполетович: Мы ни у кого не хотели ничего отбирать. Мы не претендовали на чужой дом и чужие верования. Импортные религии – христианство и ислам – это пепси-кола, то есть не наш народный напиток. Это навязывалось в интересах определённых групп людей, как правило, корыстных, чтоб превратить людей в стадо и управлять им. Наш пантеон богов привязан к этой экосистеме, и мой народ – часть этой экосистемы. Численность народа определялась количеством пищевых ресурсов. Мы не кочевали, а возделывали землю вокруг себя. Моя религия – это мой дом, моя река, мой лес.
Хасан Шалихович Ачмизов (67 лет) с супругой, дочерью и внуками у дуба в ауле Псебе Хасан Шалихович: Мы, шапсуги, вроде не глупые, но порой посмотришь на нас, и непонятно откуда такие люди берутся. Отзывчивые, наивные, открытые до глупости. Мы не научились нормально торговать, торговаться, мудрить, хитрить. У деда в 30-е был самый большой дом – 16 комнат. Семья-то огромная. Всю семью отправили в Сибирь, а дом забрали. При благоприятном климате все жуки вылезают, так и здесь: тунеядцы, которые ничего не делали, любыми путями добивались положения. А коммунистам нравились стукачи. Пришлось деду всё с начала начинать. Независимо от российских законов, если в ауле кто-то не так себя повёл, мы сначала сами этой проблемой займёмся. Приводим его в клуб, где собираются почтенные люди, обсуждаем проблему и выносим предупреждение. Не зависимо от того, кто это: брат, сват или племянник. Если отошёл не туда, куда надо, – значит, надо осадить его. Как в старые времена. И это помогает. У нас нет трудных детей. А ещё мы с полной серьёзностью и уважением относимся к любым религиям. Сейчас мы мусульмане. Честно говоря, назвать себя мусульманином я не имею права. У нас вино пьют и свинину едят. У нас единственный аул, который остался без асфальта. В 75 году эту дорогу построили, когда по ней ещё телеги ездили. Мобильной связи у нас нет. Зато несколько лет назад провели домашний телефон и интернет. В ауле хорошо, но если хочешь чего-то добиться – как это сделать тут? Это не для перспективной молодёжи с высшим образованием. Клуб, садик, амбулатория, магазин. Других рабочих мест в ауле нет.
Мамед Мусович Мафагел (64 года) с супругой, детьми и внуками у дуба в ауле Агуй-Шапсуг Мамед Мусович: В 91 году, после большого наводнения, было последнее на моей памяти жертвоприношение в нашем ауле. Раньше такие обряды проводились минимум дважды в год: во время посева и уборки урожая. Отдельные обряды существовали на случай засухи. Эти деревья – последние свидетели нашей истории. Жаль, говорить не умеют. Давно нет в живых носителей нашей культуры, которые знали все обряды и традиции. Во время Кавказской войны плодоносящие черкесские сады истреблялись. В древних дольменах делали хлебопекарни для солдат. До войны здесь было много скота, прекрасные сады, подготовленные земельные участки. Но всё это без ухода быстро сошло на нет. После всего, что моим предкам пришлось пережить, они опасались делиться знаниями со следующими поколениями. Когда дед живой был, я много вопросов задавал, он отвечал: вот ты в школе учишься, историю там преподают, этого достаточно. Во время советской власти он Беломорканал строил и Новокузнецкий металлургический завод. Он не был трусом, но за нас боялся. Шапсугский народ относится к коренным малочисленным народам. Вот олимпиаду в Ванкувере открывали местные индейцы. А на олимпиаде в Сочи до нас дела не было. Борются за сохранение исчезающих зверей, растений и червяков, а вот исчезновение человека со своим языком и культурой волнует куда меньше.
Мухдин Османович Напсо (93 года) с детьми, внуками и племянниками у лириодендрона в Головинке Мухдин Османович: Тюльпановое дерево это всех пережило. Что помню – расскажу. Вот когда долго нет дождя, засуха – вызывали дождь. Собирались, пели песни богу дождя, обливались водой и всех встречных обливали. Даже русские, зная, не обижались. Сейчас редко, но бывает, что старушки собираются у дерева, молитвы читают, пекут лепёшки. К религии отношение у меня спокойное. Я атеист. Отец мой был верующий, закончил в Уфе медресе. Исполнять должность священнослужителя ему не пришлось. В пиковое время, когда была борьба с религией, его судили. Был лишён избирательных прав. Часть адыгских племён в результате кавказской войны растворилась в других народностях. Ещё живы люди национальности убыхи, например, но как народ они не существуют. Ни с кем адыги так хорошо не соседствовали, как с русскими. У адыгов поговорка есть: что сосед, что штанины – одинаковы, они неразрывны. Никто быстрее не придёт на помощь в случае беды. Хотелось бы, чтоб и дальше так жили.
Рамазан Тешев (45 лет) с супругой, сыном и племянниками, Замира Тешева (24 года) с родителями мужа и сыном у дуба в ауле Наджиго
Рамазан: В 2006 году последний раз был обряд вызывания дождя в нашем ауле. Ханцегуаше – так назывался праздник. Собирались у этого дуба, делали жертвоприношение, раздавали всем в ауле мясо. Ещё пекли ритуальные лепешки, поливали друг друга водой. Мы много веков были язычниками, но сейчас номинально мусульмане. Мы русеем. Лет 10 назад какой-то переломный момент был, когда кончились ритуалы. Вы к нам в следующий раз приедете – от нас ещё меньше останется. Наши дети по-адыгейски понимают, но не говорят. Раньше мы выезжали раз в полгода из аула и жили в своей среде, а сейчас все ежедневно в город из детского сада ездят.
Замира: Раньше это было обычное дерево, но в него попадала молния, и неоднократно. По адыгским традициям, молния, попавшая в дерево, делает его живым. В сезон к этому дубу приезжают туристы. Ему более 500 лет. Дерево находится на нашей частной территории, но мы не вправе кому-то запрещать приходить сюда. Это священное место. Люди приходят с надеждой. Единственная просьба от нас – не сорить и уважать это место. Ветки, упавшие со священного дерева, трогать нельзя. Они должны сами сгнить. Здесь другая обстановка, климат. Чувствуешь себя спокойно, расслабляешься. Сейчас обряды не проводят. Каждый под дубом свою молитву читает. Задолго до моего появления была утрачена большая часть нашей культуры. Можно выделить танец – как сохранившийся элемент традиционной культуры. Практически в каждом ауле есть свой ансамбль. Мы стараемся перенять и сохранить традиции предков. У нас есть маленький домашний музей. Ещё мы готовим традиционный адыгский сыр.
Маджид Шихамович Шхалахов (59 лет) с дочерьми у дуба в ауле Малый Кичмай Маджид Шихамович: Участвовать в съемках, посвящённых языческим ритуалам, даже как артист я не могу, – я мусульманин. Обряды у нас в ауле давно не проводили. Язычество для меня в прошлом. А деревья – моя профессия. Я с 16 лет с лесом, институт окончил по специальности «инженер лесного хозяйства». В каждом ауле свои отличительные черты. У нас разница с соседним Большим Кичмаем колоссальная. Вся Россия знает Большой Кичмай. У нас, слава богу, аул, не популярный для туристов. У нас нет массовой торговли вином, сырами. У нас не проводят туристические вечеринки. У нас тут «Советский Союз» и больше традиционного. В свободное время я изучаю языки. Ещё в школе я учил немецкий, в институте сдал английский и французский. Потом был турецкий, кабардинский, грузинский, итальянский и испанский. Интересовался японским, но в совершенстве его так и не выучил. Сейчас арабский уже несколько лет изучаю. Могу читать священные тексты и переводить. Разговорной практики, правда, у меня тут нет.
Муслимет Аюбовна Гербо (82 года) с детьми, внуками и правнуками у грецкого ореха в ауле Калеж Муслимет Аюбовна: Старого священного дерева, под которым мы собирались в детстве, в ауле уже нет. Оно раскололось от нескольких ударов молнии. Если молния попадала в дерево – оно становилось священным. Если от молнии погибал человек, то весь род человека становился почитаемым. Те, кто знал, как проводить языческие обряды, – на другом свете. Когда засухи, горести, проблемы, то приходили к этому дереву всем аулом. Потом все перестали – и я перестала к нему ходить. Я на своём языке читаю молитвы как могу. Нас специально не учили этому. Помню, был обряд Хацегваш: дождь вызывали. Делали большую куклу, пели песни, ходили по дворам, всех водой обливали. Куклу окунали в воду и сами купались… Здесь было много русских, переселенцы после Русско-кавказской войны. Жили все дружно. Перенимали традиции друг у друга. Русские научились делать шипсы, мамалыгу, коптить сыры… У нас особые отношения с деревьями. Во время войны лес нас от голода спас: собирали каштан, фундук, кислицу, дикую грушу, грецкий орех.
Мурат Аисович Сизо (58 лет) с супругой, невесткой и внучками у каштана в ауле Хаджико Мурат Аисович: Священные деревья – это со времён язычества, я не много застал обрядов. Помню, воду носили из озера Хуко, выливали её в реку, а когда она достигала моря, начинался ливень. Это правда работало. Но я не поклоняюсь деревьям и язычником себя не считаю. Рос я в исламе. Впрочем, Коран я не читал, молитвам меня не учили и намаз я никогда не совершал. До ислама у шапсугов ещё христианство долгое время было. Бабушка рассказывала, что христиане в ауле свиней держали. Каштан – это уважаемое дерево. Из него одного десятки блюд готовят. Суп, подлива, лобио, мука из каштана, каштан жареный-пареный, варёный. Раньше никому в голову не приходило срубить каштан. Но в 90-е годы его распродавали, как весь лес вокруг: полный беспредел был. Человек должен иметь культуру, без неё он умирает. Должны сохраняться традиции, язык, иначе нечего будет передавать. Мы исчезнем. У моих старших брата и сестры в паспорте было написано «черкес», у меня уже «адыг». Хотя есть ныне живущие убыхи, натухаевцы и другие субэтносы, для переписи они перестали существовать. А вообще я политику не люблю. Двор есть, дети бегают, вино хорошее, лишь бы здоровье было! Что ещё нам надо?
Аис Султанович Сизо (72 года) с племянницами у каштана в ауле Хаджико Аис Султанович: В 1978 году моя семья вернулась на свои земли из Кубани. Разрешили вернуться не от хорошей жизни. Царь прислал комиссию во главе с Докучаевым изучить курортные земли. Здесь всё в упадок пришло. Переселенцы не справлялись. Их косила холера, малярия и голод. Нам позволили вернуться, потому что в оставшемся количестве мы никакой угрозы не представляли, надо было восстанавливать хозяйство. Каштан этот ещё во времена моего деда был стар и могуч, тогда вокруг был густой лес. Дед рассказывал, как охотился тут на кабанов. Сейчас нет той охоты. Сегодня вместо неё умышленное уничтожение природы. Хотя каштан на Кавказе рукотворный, он важная часть нашей экосистемы. У нас традиционно, когда замуж выдавали, дарили корзину каштана, фундука или грецкого ореха в качестве приданого. Весной, уходя в лес, любой уважающий себя адыг брал черенки фруктовых деревьев, дичку колировал, и она вырастала в плодоносящее дерево. Знали: когда трудные времена настанут, кто-нибудь поест. Сейчас люди индивидуалисты, сажают только для себя… Язычество у нас не ушло. Мы до сих пор своим богам молимся, но в связи с коммунистическим строем многое уничтожено. У нас были бог солнца, бог ветра, бог дождя.
