Лейтенанту Российского императорского флота Ивану Георгиевичу Стеблину-Каменскому повезло: всю долгую и промозглую балтийскую зиму между шестнадцатым и семнадцатым годами броненосец «Адмирал Макаров» стоял на рейде у входа в Ирбенский пролив, прикрывая проход к Моонзундскому архипелагу. И все обрывки новостей с Большой земли моряки с крейсера получали по морскому телеграфу, причём с большим опозданием. Поэтому все революционные потрясения обошли крейсер стороной.
– Господа, пришла срочная депеша из Петрограда, – однажды собрал всех офицеров в кают-компании капитан крейсера Николай Дмитриевич Тыртов. – Сообщают, что государь отрёкся от престола.
– Стало быть, на престоле Его Величество Алексей Николаевич? – равнодушно спросил кто-то из офицеров.
– Нет, господа. Сообщают, что он отрёкся в пользу брата Михаила Александровича. Приказано готовить экипаж к присяге.
– Да мы всегда готовы, ваше высокоблагородие!
В самом деле, чего здесь обсуждать?! Тем более что у офицеров броненосца были дела и поважнее: каждый день в пролив пытались сунуться германские крейсеры и эсминцы, надеясь отыскать брешь в русской обороне и прорваться к островам, где ударными темпами заканчивалось строительство самых мощных артиллерийских батарей с новейшими пушками-гаубицами. И каждый флотский офицер надеялся и верил, что, как только батареи войдут в строй, так немцам придётся на полных парах драпать из Северной Балтики. А там и войне конец. А уж кто будет принимать у канцлера капитуляцию, не так уж и важно, в самом деле. Главное, что Россия выстояла и победила.
Но затем с Большой земли пошли и вовсе какие-то странные новости. Сначала приказали дать присягу какому-то Учредительному собранию, затем – отменить все прежние офицерские звания и обращения. Дескать, теперь офицеры должны были снять погоны и называть друг друга и матросов «товарищами». Обсуждение было коротким:
– Господа... Хм! Вернее, товарищи... Слушайте мой приказ: я запрещаю товарищам офицерам не только снимать погоны, но и каким-либо образом менять установленную уставом военную форму! Вопросы есть?
– Никак нет, ваше высокоблагородие!
Следом пришла и вовсе какая-то странная телеграмма – приказ какого-то непонятного комиссара передать всю власть на крейсере какому-то непонятному комитету матросских депутатов.
Эту депешу офицеры броненосца решили и вовсе не обсуждать:должно быть, какой-то нелепый розыгрыш. Или в Адмиралтействе все перепились.
Только вернувшись в апреле 1917 года в Кронштадт, офицеры «Адмирала Макарова» поняли, что шутки кончились, а опьянение революцией перешло в опьянение кровью.
С содроганием в сердце лейтенант Стеблин-Каменский слушал истории выживших товарищей по флоту о том, как всего месяц назад на главной базе Балтийского флота шла резня офицеров; как переодетые германские агенты подговорили пьяную матросню забить насмерть адмирала Роберта Вирена, военного губернатора Кронштадта; как его изувеченный труп тащили по всему городу, а затем бросили в овраг у Якорной площади; Как пьяный кочегар забил насмерть кувалдой его приятеля лейтенанта Яновского с линкора «Андрей Первозванный»; как матросы вытащили из каюты лейтенанта Шаманского и истыкали его штыками, а затем, развлекаясь пыткой, отрезали ему, ещё живому, голову; как его однокашника Николая Ивкова, который в чине старшего лейтенанта ходил на учебном судне «Африка», пьяные гардемарины долго избивали лопатами, а затем живым спустили под лёд, привязав к ногам железную балку; как выжившие офицеры прятались по квартирам друзей, потеряв всякую надежду уйти живыми…
Матросы с крейсера «Рюрик» срезают царские погоны* * *
Наверное, это хорошая завязка для какого-нибудь научно-фантастического сериала. Представьте: возвращается на Землю космический корабль, а на планете настоящий зомбо-апокалипсис. Большая часть прежних знакомых убиты, другие превратились в кровожадных монстров, а третьи в ужасе пытаются сбежать или спрятаться. И что прикажете делать в подобной ситуации?
Но только вот для лейтенанта Стеблина-Каменского этот был не сериал, а самая настоящая жизнь. И он решил в этом сумасшедшем мире стать священником, решив, что, если уж Господь уберёг его от кронштадтской резни, то, видимо, это не только явленная милость Его, но и приглашение послужить Ему.
Много лет спустя он рассказывал, что в этот момент вспомнил слова преподобного Серафима Саровского из «Записок» Мотовилова: «Господь открыл мне, что будет время, когда архиереи земли русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей своей чистоте, и за то гнев Божий поразит их. Три дня стоял я, просил Господа помиловать их и просил лучше лишить меня, убогого Серафима, Царствия Небесного, нежели наказать их. Но Господь не преклонился на просьбу убогого Серафима и сказал, что не помилует их, ибо будут учить учениям и заповедям человеческим, сердца же их будут стоять далеко от Меня».
Что ж, сказал он себе, раз церковь поразил Гнев Божий, то нужно прежде всего спасать церковь.
При этом абсолютно ничего в ранней жизни лейтенанта Стеблина-Каменского не указывало на возможность такого карьерного поворота.
В отличие от большинства тогдашних батюшек, он не был выходцем из «поповской» среды. Напротив, он был воспитан в аристократической семье, где, как вспоминал сам отец Иоанн, религии отводилась не более чем декоративно-ритуальная роль.
Его дед, Георгий Павлович Стеблин-Каменский, был видным государственным деятелем, дослужившимся до чина тайного советника и поста виленского губернатора. Отец же, Георгий Георгиевич, пошёл служить по военно-морскому ведомству – он был директором канцелярии Морского министерства, а в последние годы перед революцией – сенатором по департаментам герольдики и судебному праву в Сенате. Мать, Ольга Александровна, урожденная Жандра, была дочерью вице-адмирала.
Сам же юный Иван с детства мечтал стать морским офицером.
Закончив четыре класса гимназии, он поступил в Морской кадетский корпус, который окончил в 1908 году со званием корабельного гардемарина. В том же году он получил назначение на крейсер «Богатырь», который вскоре стал едва ли не самым известным кораблём русского флота. В декабре 1908 года страшное землетрясение разрушило город Мессина на Сицилии, и русские моряки с «Богатыря» первыми пришли на помощь, буквально вручную разгребая завалы и спасая погребённых жителей города. За свой самоотверженный подвиг Стеблин-Каменский был награждён итальянской серебряной медалью за оказание помощи пострадавшим.
По возвращении домой Стеблина-Каменского произвели в мичманы и направили служить в 1-й Балтийский флотский экипаж – в дивизион для испытания новых моделей миноносцев. Уже через год Стеблина-Каменского повысили до лейтенанта и забрали служить на линкор «Адмирал Макаров», который и стал его родным судном. На «Адмирале Макарове» Иван Георгиевич и встретил начало Первой мировой войны. За участие в морских баталиях с немцами он был награждён орденами Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом и Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом.
И вот, уволившись из флота, он чудом выхлопотал себе должность помощника директора маяков на Балтфлоте, а сам стал нести послушание псаломщика в Свято-Троицком храме на Стремянной улице в Петрограде. Впрочем, от голода он заболел чахоткой, и его служение чуть было не закончилось, ещё не начавшись.
Впрочем, в письмах близким он не терял присутствия духа.
«Меня угнетала не болезнь сама по себе, мне было страшно быть отринутым от Божественного служения за своё недостоинство, – писал он. – А что может быть ужаснее, как быть в глазах людей священнослужителем, а чувствовать себя отринутым Господом. И я просил тогда не выздоровления, а лишь возможности служить в праздник на ночном молении и ранней литургии. Служба начиналась в полночь. В десять часов вечера я попробовал встать с постели, но на костылях дошёл только до половины кухни, и мне сделалось совсем дурно. Оправившись, я вернулся в постель очень огорчённый. Теперь я благодарю Господа за то, что Он отказал мне тогда в утешении; ведь иначе многие, а может быть, и я сам, в минуты сомнений объясняли бы внезапное улучшение моего здоровья самовнушением. Отняв у меня надежду в тот момент, Господь действительно явил мне сугубую милость. В полночь, когда ударил колокол, я был убеждён, что останусь в постели, но, чтобы не упрекать себя, что я не употребил все усилия, я всё-таки спустил ноги на пол, и тотчас же, к своему изумлению, почувствовал, что могу стоять. В голове моей ясно, однако, представилось, что стоять у постели – не значит ещё быть в состоянии спуститься с третьего этажа и пройти в церковь, но я себе сказал, что если Господу угодно, то Он, конечно, даст мне силы, и одновременно решил идти не только без костылей, но и без палки. Все были удивлены не менее меня, но я прошёл в церковь, выносил тяжёлое праздничное Евангелие и затем служил обедню. Правда, я был как во сне, но служба хорошо сохранилась в моей памяти... Вернувшись домой, я уже не чувствовал прежней слабости...»
* * *
В 1923 году Иван Георгиевич был рукоположен в священника. И, разумеется, бывший флотский офицер, дворянин, который не уехал после революции в Париж, но, напротив, демонстративно стал священником, сразу же попал в поле зрения ВЧК.
В 1924 году он был арестован по «Делу православных братств» – это дело было своего рода эхом разгрома Александро-Невского братства, созданного ещё в 1918 году для защиты лавры от посягательств безбожной власти. Пример Александро-Невского братства стал живым свидетельством силы веры для многих верующих, и во многих храмах появлялись свои братства. Был организован и Союз православных братств Петроградской епархии, также разгромленный чекистами, которые теперь охотились буквально за каждым священником, осмеливающимся открыто вести службу и проповедовать слово Евангелия.
Отца Иоанна обвинили в том, что он объединил вокруг себя православных и они стали собираться не только в храме, но и на квартирах, где читались акафисты, Священное писание и священник объяснял одну или две главы из апостольских посланий. Вызванный на допрос отец Иоанн сказал, что служил в квартирах некоторых своих прихожан молебны, после которых гости пили чай, а, ожидая, пока подадут, вели беседы на религиозные темы. Этого для властей оказалось достаточно: за «антисоветскую агитацию» отец Иоанн был осуждён на трёхлетний лагерный срок, который он отбывал на Соловках.
Всего по тому делу к заключению в концлагерь было приговорено тридцать пять человек – духовенства и мирян.
* * *
В Соловецком концлагере отец Иоанн познакомился с воронежским архиепископом Петром (Зверевым) и другими воронежскими священниками, отправленными в лагерь по доносам агентов ОГПУ из «обновленческой» церкви.
Писатель Олег Волков, также бывший соловецким узником, вспоминал: «Неуязвимый из-за высоты нравственного своего облика, он и с метлой в руках, в роли дворника или сторожа, внушал благоговейное уважение. Перед ним тушевались сами вохровцы, натасканные на грубую наглость и издёвку над заключёнными. При встрече они не только уступали ему дорогу, но и не удерживались от приветствия. На что он отвечал как всегда: поднимал руку и осенял еле очерченным крестным знамением. Если ему случалось проходить мимо большого начальства, оно, завидев его издали, отворачивалось, будто не замечая православного епископа – ничтожного «зэка»… Начальники в зеркально начищенных сапогах и ловко сидящих френчах принимали независимые позы: они пасовали перед достойным спокойствием архиепископа. Оно их принижало. И брала досада на собственное малодушие, заставлявшее отводить глаза… Преосвященный Пётр медленно шествовал мимо, легко опираясь на посох и не склоняя головы. И на фоне древних монастырских стен это выглядело пророческим видением: уходящая фигура пастыря, словно покидающего землю, на которой утвердилось торжествующее насилие…»
К концу срока заключения становилось всё очевиднее, что власти не разрешат отцу Иоанну жить в Петрограде. Так и случилось: после освобождения отца Иоанна по Божьему промыслу отправили в административную ссылку в город Воронеж, где он получил место священника в Алексеевской церкви ликвидированного большевиками Покровского Девичьего монастыря, основанного ещё в 1623 году по благословению патриарха Филарета (Романова), отца первого царя из династии Романовых. Первоначально обитель располагалась непосредственно рядом с Воронежской крепостью, но затем по мере роста города монастырь оказался у самой городской окраины. До революции это был целый женский городок с каменными храмами, жилыми корпусами, налаженным хозяйством…
Большевики уничтожали его поэтапно. В 1922 году у сестёр изъяли большинство монастырских ценностей, включая драгоценный оклад старинной Казанской иконы Божией Матери. Осенью 1924 года в монастыре была закрыта Печерская церковь – в ней устроили «Клуб имени Калинина». Воронежская газета «Коммуна» писала: «Войдя в него, не верится, что здесь когда-то была церковь. Вместо икон по стенам висят портреты вождей, а высоко-высоко, под самым куполом, где стоял крест, теперь ярко горит красная пятиконечная звезда…».
К моменту прибытия отца Иоанна монастырский комплекс представлял собой своего рода общежитие. В корпусах обители было устроено 275 квартир, куда вселили представителей пролетариата. Вместе с оставшимися в кельях сёстрами в монастыре теперь проживало более 800 человек.
Несмотря на это, Алексеевский храм в монастыре продолжал действовать, и даже в таких условиях отец Иоанн сумел наладить регулярные богослужения, которые собирали множество верующих.
Одна из свидетельниц на следствии позже так вспоминала об отце Иоанне: «Священник Иван Георгиевич Стеблин-Каменский, проживая в посёлке, среди верующих пользовался громадным авторитетом, поэтому у него всегда на квартире и вообще, где он бывал, собиралось много верующих. Все бывшие „зверевцы“ группировались около священника Каменского».
Через некоторое время отец Иоанн был назначен настоятелем Алексеевского храма и одним из благочинных епархии. Благодаря его усилиям и активной поддержке воронежскими прихожанами постоянно собирались и пересылались средства в Соловецкий концлагерь для поддержки всех находившихся там воронежских священников.
* * *
В 1928 году бывший монастырь ждало новое «уплотнение»: воронежские чекисты решили ликвидировать все монастыри и приходские храмы, сделав Воронеж «безбожными городом».
В самом начале сентября 1928 года состоялось собрание жителей Рабочего посёлка – бывшего Девичьего монастыря. Газета «Коммуна» писала: «Рабочие взволнованы: „ зверевщина“ опять подняла голову, гнездо её полностью не было уничтожено, нужно их уничтожить через ГПУ... Выступавшие говорили: „ Всем уже ясно, что музыка колоколов – это музыка контрреволюции. До тех пор, пока будет существовать здесь контрреволюционное гнездо, рабочего посёлка фактически существовать не будет. Если дорога нам советская власть, нам нужно бороться с контрреволюцией. В монастыре имеется поп, ставленник Зверева. «Зверевщина» погубила и некоторых из наших товарищей рабочих. Есть и сейчас помогающие „зверевщине“. Со „зверевщиной“ нужно покончить»...
С тех пор в коммунистической печати имя отца Иоанна упоминалось только как имя недобитого врага советской власти. Вскоре чекисты установили за ним слежку, и помощник начальника милиции отправил в ОГПУ сообщение: «Священник Иван, ставленник архиерея Зверева, ведёт ожесточённую агитацию против советской власти, и вообще в этом доме замечается какая-то группировка, о чём сообщается для сведения».
Наконец весной 1929 года власти приняли решение о закрытии храма, что было решено сделать на праздник Первомая. Однако когда безбожники пришли ломать крест на куполе храма, старая игуменья Девичьего монастыря скончалась на пороге храма. Это совпадение поругания храма со смертью игуменьи настолько поразило и верующих, и пришедших безбожников, что рабочие отказались ломать крест.
Тогда за дело взялись чекисты. И уже на следующий день газеты отрапортовали: «2 мая был торжественно снят крест с церкви бывшего Девичьего монастыря. Несмотря на то, что монашки и попы распускали бессмысленные слухи и угрожали „божьим гневом“, снятие креста привлекло многотысячную толпу. Водружение над куполом красного знамени было встречено дружными аплодисментами...»
19 мая 1929 года отец Иоанн был вновь арестован.
* * *
Следствие шло недолго: уже в начале июля 1929 года следователи составили обвинительное заключение, гласившее, что священник «сгруппировал около себя монашек и антисовэлемент Воронежа и, используя религиозные предрассудки масс, распускал через своих приближённых разные антисоветские провокационные слухи, сеющие панику среди населения и подрывающие авторитет и мощь Соввласти».
В деле содержатся показания четырёх свидетелей, подтвердивших, что священник занимался антисоветской деятельностью – делал «всевозможные предсказания о скорой гибели Соввласти, а также о том, что скоро будет голод», «держит тесную связь с административно высланными попами и бывшими активными „зверевцами“»…
Вскоре постановлением Особого совещания при Коллегии ОГПУ отец Иоанн был приговорён к новому заключению в Соловецкий концлагерь, и вновь сроком на три года.
Из тюрьмы отец Иоанн писал своим духовным детям: «Ведает лишь Сердцеведец, что делается и в моём сердце при разлуке с вами, возлюбленные во Христе сироты... Ныне хочется мне в последний раз со слезами просить вас: не унывайте никогда, не сомневайтесь в непрестающей любви к вам Начальника Жизни. Помните, что терпеливым перенесением скорбей мы как бы идём навстречу Сошедшему к нам с небес и крест нас ради Претерпевшему: откройте Ему ваши сердца, чтобы Он вошёл в них, чтобы Он вечерял с вами и вы с Ним. Терпите до конца...»
Но на этот раз пребывание отца Иоанна в Соловецком концлагере было недолгим.
В 1930 году в ОГПУ развернулась энергичная кампания по уничтожению наиболее популярных в церкви священников. И в Соловецкий концлагерь поступило распоряжение о новом аресте отца Иоанна и скорейшей отправке его в Воронежское ОГПУ – на сей раз по делу «буевцев».
* * *
В деле Церковно-монархической организации «Буевцы», названной так по имени епископа Алексия (Буя), насчитывается семь томов. Всего по делу было привлечено 492 человека, из них 134 арестованы.
Итак, по версии следствия, «буевцы» (то есть ближайшее окружение архиерея Алексия Буя) «под прикрытием религиозной пропаганды готовили верующую массу к выступлению против советской власти, свержению её и восстановлению монархии». В заговоре отцу Иоанну как бывшему офицеру принадлежала самая активная роль: он осуществлял руководство «буевским» движением в Воронеже и возглавлял тайную коллегию по управлению Воронежским епархиальным центром так называемой «Истинно-православной церкви» – эта организация была придумана чекистами для разгрома «непоминающего» священства, отказавшегося от политики примирения с большевизмом.
В деле сохранилась и объяснительная записка отца Иоанна: «В предъявленном мне обвинении виновным себя категорически не признаю. В монархической церковной организации я не состоял… Ко мне приезжали по церковным делам крестьяне, члены общин и духовенство, и из ближних сел чернички… Никаких бесед организационных, политических я не вёл ни с кем».
В итоге по «Делу „буевцев“» на скамью подсудимых было отправлено 38 человек – священников и мирян. Вернее, суда не было, приговор без участия адвокатов и самих подсудимых вынесла Коллегия ОГПУ.
2 августа 1930 года отцу Иоанну объявили приговор – высшая мера наказания.
В тот же день в десять часов вечера он был расстрелян на полигоне ОГПУ под Дубовкой. Позже это стало воронежским курортом, местом расположения пионерских лагерей и ведомственных санаториев для руководящего состава НКВД.
Вместе с отцом Иоанном были расстреляны ещё девять человек: священнослужители Александр Архангельский, Георгий Никитин, Сергий Гортинский, Феодор Яковлев, архимандрит Тихон (Кречков), иеромонахи Георгий (Пожаров) и Кирилл (Вязников), а также миряне Евфимий Гребенщиков и Пётр Вязников.
* * *
Интересна судьба епископа Алексея (Буя). Под давлением следствия владыка Алексий написал письмо-раскаяние на имя И.В. Сталина: «Жизнь в исправительно-трудовых лагерях и постоянные размышления о взятой мною неправильной позиции привели меня к тому, что у меня изменились отношения к Советской власти и что я теперь, с нынешнего часа, решительно отметаю от себя всякую контрреволюционность и отмежёвываюсь от всякой контрреволюции…»
Сталин распорядился сохранить епископу жизнь, и владыка Алексий был отправлен на Соловки. Тем не менее вскоре Сталину его раскаяние показалось неискренним. В 1937 году владыка Алексий был арестован, а через некоторое время расстрелян под Медвежьегорском в урочище Сандормох.
