Известие о том, что власти Колымы внезапно решили закрыть мемориальную комнату Варлама Шаламова, вызвало большой общественный резонанс. Многие увидели в этом решении тенденцию к истреблению памяти о годах репрессии, попытку стереть эти страшные страницы из истории. Речь идёт о музее автора «Колымских рассказов» в больнице посёлка Дебин. Сюда писателя доставили в состоянии, которое на лагерном жаргоне называлось «почти дошёл до социализма», то есть в крайней стадии истощения, почти мёртвого.
После реакции общества, которую, вероятно, чиновники не ожидали, власти пообещали перенести экспозицию в Магаданский краеведческий музей. Что, в свою очередь, озадачило создателей музея: комната была создана по инициативе и на средства энтузиастов, ни копейки денег от государства они не получили, такое решение не могло быть принято без их участия.
Автор проекта «Шаламовская география», один из создателей мемориальной комнаты Шаламова Иван Джуха рассказал «Столу», почему музей должен оставаться в Дебине, как благодаря этой больнице Шаламов выжил в ГУЛАГе и почему его самого, грека по происхождению, не отпускает Колыма.
– Что испытали вы, когда узнали о демонтаже комнаты, которую вы открыли после реставрации три месяца назад?
– В первые минуты, конечно, это был шок. Постепенно это чувство трансформировалось, став смесью непонимания, боли, стыда, злости и многого ещё чего… Мне захотелось тут же полететь в Магадан и встретиться с теми, кто принял, кто утвердил, кто исполнил это решение… Понимая, что вряд ли меня там ждут, я решился действовать на расстоянии: написал письмо министру здравоохранения области, оповестил всех причастных к созданию комнаты, дал информацию в магаданские СМИ. Совершенно неожиданно к теме подключились многие известные СМИ, в том числе находящиеся за пределами России, известные журналисты. Совсем неожиданно в рядах защитников комнаты оказалась Вероника Долина. Мне больно за уничтоженный мой труд и труд моих помощников, мне страшно неудобно перед всеми, кто откликнулся на мой призыв пожертвовать средства на создание новой экспозиции, и стыдно за всех, кто разрушил память о великом писателе. И больше всего мне больно, неудобно и стыдно именно перед Шаламовым. Потому что, по большому счёту, главным пострадавшим в этой истории оказался он.
– Как вы думаете, решение магаданских властей закрыть комнату имеет какие-то политические мотивы? Например, убрать из общественной повестки тему репрессий перед выборами?
– Решение о закрытие комнаты и демонтаже экспозиции абсолютно не политическое. Это цепь случайностей: сначала вышла статья в СМИ о плачевном состоянии больницы, затем запустилась чиновничья казуистика. Аргумент, что музей находится в противотуберкулёзном диспансере, – чистое лукавство, иначе почему об этом вспомнили на 23-м году существования комнаты Шаламова?
Иван Джуха. Фото: с личной страницы на VK– Как вы относитесь к обещанию властей перенести экспозицию в Магаданский краеведческий музей?
– Во всём этом забыли главное – спросить меня, согласен ли я передать эту экспозицию в Магадан? Ничего, из того, что выставлено в музее, не принадлежит ни Минкульту, ни Министерству здравоохранения Магаданской области, в чьём ведомстве эта больница. Это мои экспонаты и, наконец, моя интеллектуальная собственность. Государство не давало музею ни копейки. И почему-то я оказался выключен из этой схемы. Но главное не в этом. Экспозиция создавалась для мемориальной комнаты в посёлке Дебин и под Дебин. Десятки людей жертвовали свои деньги для музея в Дебине.
Мемориальная комната носит имя Шаламова, но её экспозиция гораздо шире. Она посвящена самому посёлку Дебин: там есть материалы о строительстве первого моста через реку Колыму, об истории колымского конвойного полка, для которого и строилось изначально это здание. Это потом оно было передано под Центральную больницу УСВИТЛ – управления северо-восточных исправительно-трудовых лагерей, а затем уже она стала гражданской больницей и пребывает в этом статусе сегодня.
Именно в дебинскую больницу Шаламов и попал «доходягой». И по всем законам ГУЛАГА он должен был умереть, а он взял и выжил. И после этого чудом оказался на фельдшерских курсах для заключённых. Объясню это чудо. Когда подбирали абитуриентов на эти курсы, Шаламов никак не мог попасть в их число, потому что он был осуждён по статье КРТД, то есть «троцкистская контрреволюционная деятельность». Как он писал: «сам трибунал был в этой букве “Т”». Троцкистов на облегчённую работу не пускали: они не должны были выйти живыми из лагерей. Но медсестра, заполняющая формуляр, специально или случайно упустила букву Т из этого четырёхбуквенного тавро. И Шаламов попал в фельдшеры. В 1949-м Шаламов год проработал на лесоповале, а после опять вернулся в Дебин фельдшером приёмного покоя.
Таким образом, история больницы, посёлка, Дальстроя и самого Шаламова – всё это объединяет Дебин. Экспозиция комнаты единая и неделимая. И в Магадане ей место точно такое же, как во Владивостоке или Салехарде, – то есть никакого отношения.
– А где, с вашей точки зрения, мог бы находиться этот музей, если не в больнице?
– О том, что больницу рано или поздно закроют, было известно. Речь шла о 2027 годе, то есть ещё несколько лет комната существовала бы на прежнем месте. Но у нас на случай закрытия был план Б: мы договорились передать экспозицию дебинской школе, они готовы выделить под неё целый класс – комната могла быть восстановлена в прежнем виде. Я рассказал свои соображения главе регионального минкульта Людмиле Горлачёвой, она предварительно поддержала эту идею. Так что будем бороться и пытаться сохранить единство экспозиции.
Как я уже сказал, все экспонаты комнаты – фотографии, книги, карты, этикетаж – были собраны или сделаны на добровольных, общественных началах мною и помогавшими мне жителями Геленджика Владимиром Евтюхиным и Еленой Кубанцевой. Наследник (обладатель прав на литературное наследие Шаламова) Александр Леонидович Ригосик прислал, например, около 50 книг писателя на многих языках – их можно было видеть в музее.
Экспонаты из лагерного быта собирал сам Юрий Борисович Гончаров – экс-главврач дебинской больницы, именно он инициировал создание здесь мемориальной комнаты Шаламова. Часть пожертвовал Иван Паникаров – крупнейший знаток лагерной Колымы, председатель Ягоднинской районной общественной историко-просветительской организации «Поиск незаконно репрессированных». В посёлке Ягодное в 70 км от Дебина он создал музей «Память Колымы». Помогал нам и золотопромышленник Владимир Найман, который в центре Дебина построил красивейшую церковь.
Посёлок умирает, и эти патриоты Колымы – в лучшем понимании этого слова – делают всё, чтобы если и не спасти его от гибели, то хотя бы задержать этот процесс. И храм – один из объектов, который хотя бы визуально и морально поддержит людей, которые продолжают в Дебине жить, понимая, какая печальная судьба ждёт их любимый посёлок. И эта комната, и мемориальная доска Шаламова на здании больницы, которую мы с товарищами на народные деньги изготовили и установили в 2012 году, – всё это поддерживает жизнь посёлка.
– А как вы сами попали на Колыму? И почему стали заниматься Шаламовым?
– Я по образованию геолог. Будучи студентом Московского университета, поехал на практику на Колыму. На разведке золота наш отряд работал как раз возле посёлка Дебин. А потом я попал по распределению в Вологду, на родину Шаламова. Это был 1976 год. В Вологде у нас сложился интеллектуальный круг литераторов, художников, медиков и так далее, мы читали запрещённую литературу: Пастернака, Солженицына и прочих. И вдруг мне попались строчки Шаламова, тогда ещё не изданные:
Все те же снега Аввакумова века.
Все та же раскольничья злая тайга,
Где днем и с огнем не найдешь человека,
Не то чтобы друга, а даже врага.
И подпись: «Ключ Дусканья, 1951 год».
Шаламовский дом в Вологде. Фото: Маниту/WikipediaА я на этом ключе как раз работал – это правый приток реки Дебин: Дебин же впадает в Колыму, и на этой стрелке располагается посёлок, который раньше назывался Левым берегом, как и цикл рассказов Шаламова.
И так я впервые узнал про Шаламова, и он сразу переплёлся у меня с Колымой.
Первый свой срок Шаламов провёл в Вишерском лагере в Пермской области, где строил Березниковский химический комбинат. Этому посвящён антироман «Вишера».
Арестован Варлам Тихонович был в 1929 году за распространение «Завещания Ленина», в котором Сталину дана не лучшая характеристика. Шаламова обвинили в контрреволюционной деятельности, участии в троцкистском заговоре и приговорили к трём годам исправительно-трудовых лагерей. Потом он вернулся в Москву, был студентом юрфака Московского университета.
Второй срок – десять лет за контрреволюционную деятельность – он получил в 1937 году и попал на Колыму. Уже там, в Ягодном, его судили ещё раз за то, что он назвал Бунина, который как раз стал лауреатом Нобелевской премии, «великим русским писателем». Он получил ещё один десятилетний срок. Таким образом, писатель провёл на Колыме в общей сложности 16 лет.
Я объехал все лагеря, где сидел Шаламов: Партизан, Алмазный, откуда он совершил побег, после чего был отправлен в штрафной изолятор «Джелгала», Кадыкчан, Аркагала, Сусуман, Беличья, Спокойный и, наконец, больница в Дебине. Всё это отражено в его рассказах. В книге «Шаламовская география» я веду читателя по маршруту Шаламова: вот лагерь такой-то, к нему приложена карта и указан перечень рассказов, где этот лагерь упоминается. Получился такой географически-литературный путеводитель по Колыме. Музей в больнице Дебина – заключительная часть этого проекта.
– Насколько я знаю, и история вашей греческой семьи печальным образом связана с Колымой?
– Мой родной дед и два его брата были арестованы в ходе греческой операции НКВД в 1937–38 году. Это не высылки 40-х годов, когда перемещались крымские татары, чеченцы с ингушами, калмыки и другие народы. Это были расстрельные операции в рамках большого террора: польская, немецкая, латышская… Против 14 этносов, которые за пределами СССР имели свои национальные государства, в том числе и греков. Было арестовано 13,5 тысячи (на 98% это были мужчины), 90% из которых расстреляны. 24 гражданина Греции были депортированы в Грецию. Остальные, если не умерли в тюрьмах в ходе допросов, были сосланы в лагеря. Это примерно 2,5 тысячи греков. И половина из них попала на Колыму.
Фото: Иван ДжухаМой родной дед, чьё имя я ношу, был расстрелян. Буквально только что я вернулся из Донбасса, где поставил ему кенотаф – по-гречески «пустая могила». Его ставят, когда неизвестно, где похоронен человек. Обелиск теперь стоит рядом могилой его матери, моей прабабушки Федоры. Родной брат деда Ивана, Андреас, тоже расстрелян, а третий – Алексей – был отправлен на Колыму. И он выжил и вернулся. И когда мне было пять лет, я впервые услышал слово «Оротукан». Взрослые разговаривали на греческом, но до моих ушей что-то доходило, и два слова наводили ужас: первое – пиран (это глагол прошедшего времени «взяли»).
Второе – Оротукан (в переводе с якутского «небольшой выжженный участок луга или леса». – ред.). Я уже гораздо позже узнал, что это название посёлка недалеко от Дебина.
Вот это моя семейная история с Колымой. А потом уже пришла любовь. В 22 года я там впервые побывал в экспедиции. Если бы я мог тогда заглянуть вперёд, собрал бы богатый материал для будущих своих книг. Всё тогда было свежо, с момента закрытия ГУЛАГа прошло всего десятилетие: Колыма была своеобразным сплавом вчерашних зеков и новой порции колымчан, которые приехали сюда «за длинным рублём».
Этим Колыма и уникальна, Колыма – это прежде всего люди. Я здесь получил много житейских уроков. Тут «да» – это «да», а «нет» – это «нет». Как в Библии. А всё остальное – от лукавого. Если суждено получить удар, то по-честному, в лицо, а не в спину. Здесь всё по-честному. Поэтому этот край меня и привлёк. У меня есть даже пословица собственного производства: «Год, прожитый без Колымы, – зря прожитый год». И с 2001 года я прилетаю туда каждый год. Ибо вторая моя поговорка звучит так: «Кто не видел, тот не знает России».
По ссылке можно совершить виртуальную прогулку по комнате-музею.
