Константин Андреев. Руководитель Образовательного центра Музея истории ГУЛАГаМой ГУЛАГ
Нужно понять и проговорить, что в первую очередь ГУЛАГ – это система, которая была организована государством, что это был террор государства по отношению к своим гражданам.
И здесь мы хотели бы занять доказательную позицию, вот почему огромная часть работы Музея истории ГУЛАГа – это исследовательская деятельность, сбор и изучение документов, анализ, сопоставление.
Когда музей только создавался, стало понятно, что необходимо сохранять память в первую очередь через воспоминания людей, которые прошли ГУЛАГ, и было принято решение записывать их: люди уходят, даже детям репрессированных уже далеко за 80 лет. Так возникла “Студия визуальной антропологии”. На сегодняшний день записано уже больше 300 таких фильмов, и мы продолжаем эту работу. Сейчас вот нашли в Твери дедушку, который был арестован в 40-х годах, ещё школьником: в 10-м классе он написал письмо Сталину о притеснении колхозников. Писал анонимно, но через четыре дня его нашли в школе по почерку, арестовали и осудили.
Узники ГУЛАГа за работой, 1936 год. Фото: Wikimedia CommonsКто-то плачет, делясь воспоминаниями, а кто-то рассказывает о вещах, о которых даже думать невозможно без слёз, абсолютно безэмоционально. Одна наша героиня 16-летней девочкой попала в лагерь после осуждения матери – как член семьи изменника Родины. “Поверьте, всё что можно было сделать с 16-летней девочкой в лагере, всё сделали”, – говорит она в камеру абсолютно сдержанно и безэмоционально. И ты понимаешь, что это травма иного уровня, и это трогает даже больше, чем слёзы или переживания, которые видны в других видеосюжетах.
Человек всегда ищет какие-то простые схемы, всегда хочется обосновать процесс какой-то формулой: вот были те, кто писал доносы, были те, кто под эти доносы попадал, были органы внутренних дел, которые карали – все негодяи, кроме жертв. Но это простая модель, она не является насыщенной матрицей с разными условиями, временем, периодами, людьми, в конце концов. И мы считаем, что эти штампы надо расширять знаниями, смыслами, драматичными и простыми историями из жизни соотечественников.
Нам интересно записать людей, которые работали и в системе, иногда они могут дать очень ценные подробности. Конечно, они сложнее идут на контакт, но такие воспоминания есть. Например, Грициан Родионович Васьков пришёл к нам в музей, чтобы рассказать про своего отца, который был сотрудником лагерной системы, прошёл от Соловков до Колымы. Он пришёл рассказать про отца, а потом оказалось, что он и сам был сотрудником органов внутренних дел в 40–50-е годы.
Фото: pixabayВдруг он проговорился, что они работали и по ночам: “Допрашивали, очные ставки...“
Мы знаем, что ночные допросы – это, по сути, пытка, и что человек после ночного допроса днём, когда его отводят в камеру, не имеет право спать.
Поняв, что многое сказал, переводит разговор на другого, сообщая, что у него друг был, который без ста граммов расстреливать не выходил. Корреспондент задаёт ему вопрос: “А как вы думаете, на нём это как-то сказалось?” И тот начинает плакать.
Всё очень сложно. И ты понимаешь, что этот дедушка – он, по сути, такой же, как твой. И это тоже травма, с которой обществу нужно работать.
Это прошлое, к которому надо относиться глубоко, содержательно, но с определёнными принципами: мы не несём вины за наших дедов, но несём ответственность за свои сегодняшние поступки.
Урок памяти
Мы недавно проводили Урок памяти, который разработали к 30 октября – Дню памяти жертв политических репрессий. У нас есть одно упражнение: мы просим детей взять смартфоны, зайти на сайт базы данных “Мемориала”, набрать свою фамилию, нажать кнопку “искать” и посмотреть на список репрессированных однофамильцев. Выбрать одного из них и увидеть, когда он был арестован, где, по какой статье и так далее. Коллега сидела в зале и обратила внимание на мальчика, который сидел рядом. У него была редкая фамилия, он её набрал, и вдруг выпал целый список. Всё оставшееся время он открывал одну историю за другой, пока всех не прошёл. Видимо, сопоставлял факты с историей своей семьи.
Часто бывает, после такого урока дети начинают звонить родителям, задавать вопросы, узнают, что в семье были репрессированные. А иногда родители и сами не знают или им, в свою очередь, не рассказали, скрывая эти факты.
Фото: pixabayУ меня есть подруга, которая была уверена, что её дедушка попал в Казахстан по распределению, там встретил бабушку. Стали узнавать подробности – и оказалось, что они ссыльные. Даже после реабилитации люди боялись, скрывали правду: кто знает, какие перемены могут быть.
К нам в музей – а сейчас он находится в здании, построенном в 20-х годах – приходят люди, которые жили в этом доме. Мы записываем их истории, задаём стандартные вопросы. Пришёл, например, дедушка, который жил ребёнком здесь. И в первый раз он ничего такого не рассказал, а потом поведал, что в конце 40-х годов его отец был осуждён на 25 лет “за измену родине”. И мы понимаем, что это тоже какой-то уровень травмы, которая не даёт возможности быть искренним даже в стенах музея.
И это доказательство того, что на эту тему надо говорить, рассказывать разным языком, доказывать разными средствами: деликатными, но принципиальными. Ведь большинство из нас не знает даже историю своей семьи.
Значительная часть программ музея учит работать с документами: каждый день работает центр документации, где постоянно находится сотрудник, который может дать консультацию по поиску документов о репрессированном родственнике, на сайте есть памятки. Каждый месяц мы делаем специальный семинар по поиску документов и информации о репрессированных предках.
Бывают истории, когда люди открывают дело своего предка, читают, а там логика следствия и обвинения выстроена таким образом, что ты уже сам готов поверить, что твой прадед – враг народа, преступник и шпион.
Иногда говорят: “Ну ни за что не могли арестовать”. Могли. Каждое сфальсифицированное дело имело квази-юридическую нагрузку, очень точно логически выстроенную. И этот контекст надо обязательно понимать, прежде чем запрашивать документы и открывать историю своей семьи.
Личное дело заключенного Осипа МандельштамаСегодня, как правило, поиском занимаются внуки и правнуки тех, кто прошёл через лагерную систему, дистанция увеличивается, и это позволяет более рационально и кропотливо отнестись к одной из самых трудных страниц истории страны – массовым репрессиям и ГУЛАГу.
И мы должны принимать сегодняшние решения, исходя из этого человеческого опыта – тяжёлого, травматичного, но того, который нам дан».
