Константин ОбозныйНо оказалось, что прикровенная церковная жизнь и религиозные чувства сохранилась: как только советская власть оставила эти территории, простые крестьяне, не дожидаясь специальных указов свыше, начали самовольно открывать, ремонтировать и украшать храмы. В художественном фильме «Поп» (реж. В.И. Хотиненко) показано, что храмы открывались при поддержке немецких оккупационных властей, чуть ли по приказу фюрера, однако это неверно: люди сбивали замки с церквей сами, без директив новых властей. Простые верующие люди с нетерпением ждали священников. Митрополиту Сергию вскоре стали поступать просьбы прислать пресвитеров: храмы открыты, но нет священника, чтобы освятить поруганные церкви и начать богослужения.
У русских сохранялось трепетное отношение к духовной жизни: псковские миссионеры отмечали, что сами прихожане создавали хор, на приходы собирались уцелевшие верующие – тайные монахини, псаломщики, дети репрессированного духовенства, и даже советские интеллигенты использовали свои профессиональные качества на благо церкви (помогали в ремонте храмов, устройстве церковных школ). Один из приехавших в те годы на Псковщину латвийских священников – отец Георгий Тайлов – вспоминал: когда они, молодые пресвитеры, шли в подрясниках с наперсными крестами по Пскову, старушки подходили и со слезами радости на глазах брали благословение, потому что уже не верили, что увидят когда-нибудь живых священников. О. Георгий позже перевёз в село Печани (под Пушкинскими Горами), где был настоятелем местного храма, всю свою семью из Риги, ободрившись трепетным и заботливым отношением крестьян. Приглашая батюшку к себе, жители села говорили, что у них «с хлебом бывают перебои, зато копчёной рыбы будет всегда вволю, и священника с семьёй прокормят».
В отчётах не только членов Псковской миссии, но и немецких чиновников остались описания переполненных храмов: само причастие в те годы могло занимать в 2–3 раза больше времени, чем собственно служение литургии, а верующие толпились на паперти и у раскрытых окон храмов, не вмещавших всех молящихся. После служб некоторые священники, как, например, о. Алексей Ионов (благочинный Островского округа) в городе Острове проводил катехизические беседы с городской интеллигенцией (беседы, наставляющие в вере – ред.). Многие члены Псковской миссии неустанно проповедовали и проводили с прихожанами внебогослужебные беседы, преподавали в школах уроки Закона Божьего, создавали при храмах школы, приюты и даже детские сады.
Священник-миссионер Псковской православной миссии Алексей Ионов.Весьма интересен рассказ журналиста русскоязычной газеты Николая Февра «Новое слово», выходившей в Берлине. Он приехал на советские оккупированные территории зимой 1941 года и оставил впечатления о посещении службы рождественского сочельника в кафедральном Троицком соборе Пскова. С 1936 года в этом соборе действовал антирелигиозный музей, однако иконостас сохранился (как музейный экспонат). Февр иронично замечает, что «собор открыт всего месяца четыре, но две старушки уже спорят из-за “своего обычного” места», при этом «многие иконы украшены замечательными полотенцами и искусственными цветами», «любительский хор поёт необыкновенно просто и потому необыкновенно тепло». Потом он описывает рождественскую вечеринку, на которой псковская молодёжь танцует… танго!
Привлечение в храмы молодых людей, которые до этих пор почти не знали живой церкви и не видели священников, считалось приоритетом для псковских миссионеров. Среди них были и миссионеры-миряне из активных участников Русского студенческого христианского движения в Латвии и Эстонии, и миссионеры с опытом дореволюционного служения (например, пресвитеры-миссионеры Кирилл Зайц и Сергий Ефимов). С молодёжью не только читали Священное писание, но и организовывали, скажем, театральные, литературные, исторические кружки. О. Алексей Ионов вспоминал, что его лучшими помощниками на приходе оказались бывшие комсомольцы: сначала они наведывались в церковь как бы невзначай, скрывая свой реальный интерес, а потом вдохновились личностью и примером жизни молодого о. Алексея (ему было 36 лет). И довольно скоро эти комсомольцы вошли в кружок евангелизации при храме, включавший в разное время от 30 до 40 человек. Некоторые молодые люди начали помогать настоятелю в совершении литургии, стали надёжной опорой в литургическом служении.
Оборвались все миссионерские труды в феврале 1944 года, когда оккупационные власти объявили тотальную эвакуацию мирного населения и всех организаций и учреждений, в список которых вошла и Псковская миссия. Многие клирики и причт псковских храмов продолжали своё миссионерское церковное служение среди русских беженцев на территории Эстонии, Латвии, Литвы, а затем Германии в 1944–1945 годах.
Впрочем, говорить, что всё было окрашено исключительно в радужные тона, не стоит. Было много проблем и трудностей. Разумеется, в такие переломные моменты начинают действовать очень разные силы и духи, дают о себе знать очень разные люди. Кто-то пытался просто извлечь выгоду на фоне процессов церковного возрождения: появились «самосвяты» – лжесвященники, выдающие себя за православных пресвитеров.
Хорошо известна история одного из них, Иоанна Амозова. Это человек прошёл по карьерной лестнице партийного функционера до серьёзных высот, но затем за подлог был осуждён и отправлен в исправительно-трудовой лагерь, а вышел на свободу в первые дни войны. Пытаясь пробраться в Ленинград, осенью 1941 года он попал в немецкий фильтрационный лагерь, где получил совет: если притвориться священником, немцы отпустят. Он так и сделал, добавив ещё, что был репрессирован большевиками за веру и бежал из советского лагеря в Сибири. Как только Амозов получил свободу, он пошёл по деревням – совершать требы и собирать подношения от крестьян (Иван Амозов происходил из семьи псаломщика, был знаком с православными чинопоследованиями, в юности отличался набожностью, паломничал по монастырям, но потом, попав в рабочую среду Петербурга, увлёкся революционными идеями).
Иван Амозов. Фото: Pechori.ruКончилось тем, что лжеотец Иоанн явился в Управление Псковской миссии сдавать экзамены, чтобы получить разрешение на легальную богослужебную и пастырскую деятельность (Амозов говорил, что его священнические документы утрачены). С большим трудом он сдал испытания. Комиссия при Управлении миссии, учитывая острую нехватку духовенства и большую энергию, дала благословение на священнослужение, и Амозов вошёл в клир Псковской миссии. Хотя подлог не раскрылся, вскоре последовал запрет в служении за неблаговидное поведение и скандалы с прихожанами. Амозова отправили на покаяние в Печерский монастырь.
Попутно выяснилось, что «самосвят» за небольшой срок своего «служения» успел на многих священнослужителей миссии написать доносы в гестапо: он, видимо, был не вполне уравновешенным и душевно здоровым человеком. Заметим, сам слух о том, что немцы лояльно относятся к пресвитерам и верующим, ещё долго досаждал Псковской миссии. Скажем, о. Георгий Тайлов писал, как колхозники разобрали иконы из храмов по домам в качестве оберегов от фашистов: чтобы те не забрали их на работы. Ну и говоря о «стригущих купоны» от церковного возрождения, хочется вспомнить рассказ о. Алексея Ионова об умельце, который обогатился на том, что из советских монет ловко выпиливал православные крестики, тем самым построив своё благополучие на ходовом товаре. Было много разного! Хотя важно отметить, что один из указов экзарха Сергия (Воскресенского) прямо запрещал духовенству совершать таинства и обряды за плату. Нарушителей указа ждал запрет в священнослужении!
Под видом православных священников могли «служить» даже профессиональные разведчики, о чём свидетельствовал «патриарх» советской разведки Павел Судоплатов. По его словам, совместно с обновленческим епископом Василием (Ратмировым) при согласовании с митрополитом Сергием (Страгородским) была проведена операция «Послушники»: несколько разведчиков были заброшены на Псковщину для ведения радиоигр с немецкой контрразведкой и для интеграции в Православную миссию (причём среди «заброшенных» оказалась даже одна девушка-радистка). Все эти истории порождают два мифа о Псковской миссии: одни уверяют, что в миссии служили сплошь агенты Гестапо и СД, за что они справедливо были наказаны советским правосудием в 1945 году, другие настаивают, что батюшки были советскими агентами и на самом деле работали на победу. А реальность была совсем иной. Жёсткие схемы оказываются для неё слишком грубыми и примитивными.
Что касается самой паствы, то её активное обращение к церкви в период
1940-х годов не отменяло всех накопившихся проблем, в первую очередь – недостатка воцерковлённости, незнания основ своей веры. Издержками этих проблем были магизм и обрядоверие, а также сектантский и языческий подход к православной вере. Протоиерей Сергий Ефимов из городка Абрене писал в Ригу митрополиту Сергию о массе злоупотреблений среди паствы из числа русских беженцев – в частности, о практике многократного крещения младенцев (оккупационные власти давали семьям, крестившим детей, единовременные премии: мыло, табак, отрез ткани и две бутылки водки, а люди хотели получить подарок по нескольку раз).
Ещё с одной характерной проблемой столкнулся о. Алексей Ионов. В 1943 году к нему в Остров прислали второго священника – о. Николая Мироновича. Это был уже немолодой и консервативно настроенный пресвитер, в то время как о. Алексей, выпускник Свято-Сергиевского православного богословского института, ещё недавно состоял в Русском студенческом христианском движении (РСХД), был прекрасно образован, много учился и отстаивал принцип осознанной веры и необходимости серьёзного научения в православной традиции. Конфликт был неизбежен: вскоре о. Николай стал настраивать против о. Алексея прихожан – особенно тех, кто постарше и помнил ещё дореволюционное время.
Наконец, церковное возрождение не обошлось и без активизации сектантства. Священник Владимир Толстоухов описывал свою встречу с сектой «воздыхателей» – группой крестьян, исповедовавших культ непосредственного воскрешения людей после смерти. Один такой крестьянин приехал к о. Владимиру и просил воскресить свою жену-покойницу, сообщив, что «Отец Небесный избрал его орудием для воскрешения умершей». На месте о. Владимир обнаружил, что изуверы уже шесть дней терзали тело почившей, заставляя её «есть», «пить» и даже ходить по комнате. После погребения, на котором священник всё-таки настоял, его обвинили в «лжеупрямстве» и «грехе убийства». Старшина секты Иван отказывался от причастия, а кликуши приводили народ в экзальтацию. История закончилась не без помощи немецких властей: последние давали крестьянам зерно для посева, а сектанты решили пустить его на самогон, чтобы устроить «радение» перед последними днями. Такое ослушание грозило серьёзными последствиями, но за крестьян вступился всё тот же о. Владимир, чем умерил их сектантский пыл и смог обратить часть людей обратно в православие.
Подводя итог, можно сказать, что отношение русских к церкви в 1940-е годы и было, и оставалось сложным. Но всё же небезразличным и небезнадёжным. Скажем, в августе 1941 года около 10 тысяч псковичей участвовали в крестном ходе на праздник Преображения Господня (при имевшейся численности населения в 30–35 тысяч человек). То есть запрос на приобщение к церковной жизни открылся почти сразу с началом немецкой оккупации Псковщины и оказался – вопреки всем расчётам – очень сильным и устойчивым.
ОБСУЖДЕНИЕ
Вопрос из зала:
– Насколько Псковская миссия была независима от позиции оккупационных властей? Практика показывает, что православная церковь в условиях оккупации – внутренней (большевистской) или внешней (фашистской) – принимает ту позицию, которая интересна правителям. И вот когда мы думаем о противлении митрополита Сергия (Воскресенского) большевизму, можно ли считать это противление искренним? Или он просто шёл на поводу обстоятельств?
Константин Обозный:
– Лучшие представители Псковской миссии старались не скатываться на уровень только лишь политических заявлений, хотя и это, конечно, было: скажем, священник Фёдор Михайлов, успевший побывать в советских лагерях, не мог сдержать своего антибольшевистского настроения. И компромиссов хватало. Те же оккупационные власти предложили миссионерскому управлению: хотите вести свои просветительские радиопередачи для населения – пожалуйста, но выдайте несколько выпусков с критикой Советов, – и получили согласие. Что уж говорить о выборе каждого конкретного человека. Известно, что на момент апреля 1941 года сам митрополит Сергий числился агентом НКГБ: иначе бы его в Ригу не выпустили. Но в то же время понятно, что своих обязательств перед НКГБ он не выполнял: в архивах ФСБ есть сведения о том, что советский майор Кудрявцев, находившийся в партизанском отряде, в конце 1943 года пытался связаться с экзархом, но безуспешно: владыка передал все свои письма оккупационным властям и на связь с советской разведкой так и не вышел. Как всё это оценивать? Я бы сказал, что митрополит Сергий был, безусловно, человеком довольно прагматичным и трезвенным, однако в симпатии к большевикам его сложно заподозрить. Чего стоят его слова из обращения к пастве в начале апреля 1944 года: «Сталин не Савл и Павлом не станет!». Кстати, вскоре после этих смелых обличительных слов экзарх Сергий был расстрелян неизвестными киллерами по дороге из Вильно в Ковно...
Вопрос из зала:
– Не был ли связан энтузиазм псковских миссионеров просто с тем, что они, как и многие в первые годы войны, верили, что Сталин скоро падёт?
Константин Обозный:
– Такие мысли всех посещали, даже военнослужащих, если обратиться к мемуарам: на фронте полный хаос, паника, приказы не доходят по назначению и т. п. Многие считали, что Москва до морозов 1941 года падёт. И здесь интересно, что Сталин приказал спешно эвакуировать из столицы всё церковное руководство: и митр. Сергия (Страгородского), и обновленческого митрополита Введенского, и даже главу старообрядцев. То есть он очень не хотел, чтобы эти люди оказались на оккупированных территориях. Таким образом, кремлёвский диктатор также не был уверен в том, что Москву удастся отстоять...
Вопрос из зала:
– А когда ситуация на фронте изменилась в пользу большевиков, как на это отреагировали миссионеры?
Константин Обозный:
– Я могу сказать, что в конце 1943 года, когда абсолютно всем было ясно, что линия фронта двинулась обратно, миссионеры продолжали открывать и освящать храмы. Например, в Пскове открыли храм Михаила Архангела. Зачем, почему? Просто церковный голод у многих людей был таким, что толкал на вполне безрассудные – безумные ради Христа – поступки. Мы же помним, что советское законодательство о культах образца 1929 года запрещало всякую церковную деятельность вне церковных стен, а именно такой занимались псковские миссионеры. Поэтому они старались успеть сделать то, что ещё могли. При том что их свобода на оккупированных территориях тоже была ограничена: запрещался созыв приходских собраний, все священники назначались самим экзархом, а миряне фактически оставались за границей активной церковной деятельности, – всё же возрождение соборности, взаимной ответственности клира и народа происходило.
О. Алексей Ионов вспоминает, что, несмотря на запреты, «актив» по ремонту храма, поддержанию церковной жизни регулярно собирался. И многие священники до последнего не покидали свою паству. Можно привести в пример о. Илью Богданова, который служил в деревне Кубасово. В конце 1943 года немцы, уходя, сожгли всю деревню, оставив один храм, и о. Илья со своими родными и прихожанами перебрался в лес, стал жить с партизанами в лесу, получил имя «партизанского батюшки». По праздникам и воскресным дням партизаны отпускали священника с прихожанами помолиться в храм, а затем мирные жители возвращались в партизанское расположение. Не всё было гладко: когда отцу Илье требовалось побывать в Пскове, привезти свечей, ладана или встретиться с церковным начальством, партизаны ему не препятствовали, но сажали семью о. Ильи под замок в сарай до тех пор, пока он не вернётся, – для уверенности, что батюшка ничего не вытворит. Хотя о. Илья совсем не был антисоветским человеком, но он много для церкви потрудился, а пострадал уже значительно позднее – в послевоенное время (хотя и был некоторое время благочинным Псковского района, подвергался притеснениям со стороны уполномоченного Лузина), в период, когда церковью пытались командовать советские чиновники в лице уполномоченных по делам религии. В любом случае псковские миссионеры не мыслили себя отдельно от паствы, от людей, к которым пришли, – вне зависимости от вестей с фронтов или зигзагов советской или немецкой политики.
