Место памяти – человек

Вместо этого, однако, акцент делается на том, что места памяти не нужны и даже нежелательны, а авторы правок путаются – или пытаются запутать нас – в таких терминах, как «реабилитация» и «амнистия» и в качестве примера неудачной и излишней реабилитации приводят указ 1955 года об амнистии и его последствия, забывая, что это «две большие разницы» – амнистия говорит нам о прощении со стороны государства, реабилитация же свидетельствует о том, что само государство совершило преступление, незаконно осудив человека. 

Ещё много говорят о том, что в новой редакции Концепции из определений исчезло слово «массовые». Действительно, в тексте 2015 года массовыми назывались репрессии, казни, реабилитация, снова репрессии, захоронения и информация. После редакции слово «массовый» встречается два раза: когда речь идёт о средствах массовой информации и о массовых захоронениях. Второе, как мне кажется, осталось по недосмотру. Откуда массовые захоронения репрессированных, если нет ни слова о массовых репрессиях и казнях. О дивный старый мир!

Хотя чему удивляться? В последние годы в нашей стране всё труднее говорить о советских репрессиях. Идёт обеление и имени Сталина, и репрессий. Они оправдываются «ситуацией времени» и необходимостью бороться с «врагами народа». И новые правки в Концепцию – лишь одно звено в цепи событий, говорящих о том, что сейчас заниматься темой репрессий опасно. 

Одним из ярких примеров подавления памяти о репрессиях является история Юрия Дмитриева, который раскопал массовые захоронения в Сандармохе. Однако вместо признания его трудов Дмитриеву предложили изучать тему репрессий с другой стороны – незаконно осудили и отправили в мордовские лагеря. Из недавних событий можно вспомнить менее резонансные, но не менее показательные истории: снос креста на месте захоронения польских репрессированных в Архангельской области и критика мемориала «Медное» под Тверью. Это лишь некоторые из примеров, когда память о трагических событиях прошлого становится объектом атаки.

К сожалению, и государственная концепция увековечения памяти жертв репрессий, которая – какая наивность! – должна была бы служить основой для осмысления и сохранения памяти о прошлом, на деле превращается в инструмент манипуляции. 

Государство пытается – а где и когда было иначе? – контролировать память, настоятельно рекомендует не заниматься «местами памяти» – из того же абзаца, где остались «массовые захоронения», исчезло слово «археологические». Было «археологические и научно-исследовательские работы по выявлению мест массовых захоронений жертв политических репрессий», а стало «научно-исследовательские работы по выявлению мест массовых захоронений жертв политических репрессий» – мол, исследовать ещё как-то можно, но копать глубоко уже не стоит. Или это я докапываюсь?

Однако, несмотря на все эти усилия, на слова о том, что в таком-то месте памяти «лежат не те, не столько, не настоящие, да и вообще никого там нет» – несмотря на всё это, есть надежда. И она в том, что самое важное, самое стойкое и самое подлинное место памяти – это человек, способный помнить. Рано или поздно перед нами опять появятся имена расстрельщиков и тех, кто их столетие покрывал, а мы будем думать, что со всем этим делать. Напрасно надеяться, что все порастёт быльём. Как-будто мы забыли имена злодеев со времён Римской империи. Не забыли. И про это не забудем, потому что кладбища зарастут, здания бывших тюрем разрушатся, но память сердца может не зарасти и не разрушиться. Вернее, так: если она зарастёт или разрушится, то спрашивать нам нужно будет с себя, а не с авторов Концепции, потому что извне это нельзя запретить или уничтожить.