Несмотря на то, что у каждой двери в зал стояло по чекисту (они проверяли делегатские билеты), страх еще не до конца дисциплинировал творческое сословие. Массовые репрессии в отношении интеллигенции еще не начались, и писатели чувствовали себя относительно свободно – полемизировали, не соглашались.
«Съезд бросал из жара в холод и сменял какую-нибудь радостную неожиданность давно знакомым и все уничтожающим заключением, – вспоминает Борис Пастернак. – Это был тот, уже привычный нам музыкальный строй, в котором к трем правильным знакам приписывают два фальшивых, но на этот раз и в этом ключе была исполнена целая симфония, и это было, конечно, ново» (из письма 27 сентября 1934 года).
В этом смешении фальши и искренности должны были родиться каноны соцреализма, так звучала одна из основных задач съезда. А для этого предстояло, прежде всего, разобраться с прошлым.
Одним из важных итогов съезда стало осуждение Достоевского. Именно Первый съезд на тридцать лет вывел его из круга русской литературы. Травлю давно почившего писателя инициировал председатель съезда Максим Горький.
«С торжеством ненасытного мстителя за свои личные невзгоды и страдания, за увлечения своей юности Достоевский... показал, до какого подлого визга может дожить индивидуалист из среды оторвавшихся от жизни молодых людей 19–20 столетий», – заявил он собравшимся.
Эстафету подхватил Виктор Шкловский. «Если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить, как наследники человечества, – говорил Шкловский, – как люди, которые судят изменника, как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира».
Интересно отметить, что 35 лет спустя, когда «запрет» на Достоевского будет снят, именно Шкловский вдохновенно примется за его «реабилитацию». В соответствии с линией партии, конечно. Он попытается, в частности, доказать, что Достоевский вовсе не был христианином.
«Он (Достоевский – А.Г.) был разрушителем старой мифологии, когда говорил, что если надо оставаться с Христом или с истиной, то он выбирает Христа, – пишет Шкловский около 1970 года. – Но Христос и истина непротивопоставимы для верующего. Он же противопоставлял Христа истине. Значит, он не был христианином». Вот такой силлогизм.
Но это уже другая история. А в 1934 году писателям недвусмысленно дали понять, какая участь ожидает «достоевских» в Стране Советов. Поняли, очевидно, не все. Из 582 делегатов съезда 220 в ближайшие годы будут арестованы. Из них выживет только 38, остальные будут расстреляны или погибнут в лагерях.
Владимир Маяковский застрелился за 4 года до памятного съезда. Ему там, кстати, тоже досталось за «вредный гиперболизм». И еще один загадочный пассаж из речи Шкловского: «Маяковский виноват не в том, что он стрелял в себя, а в том, что он стрелялся не вовремя и неверно понял революцию». «Не вовремя» – это «несколько рано» или «слишком поздно»?
А Есенин вовремя? На съезде уже вовсю гулял термин «есенинщина». В чем «ошибался» поэт, подробно разъяснил в своем докладе Николай Бухарин: «Есенин поднимает настоящий бунт против “гонителей Святого Духа – мистицизма” и пророчествует о судьбах грядущей культуры поэтической речью библейского пророка». Далее он цитирует самого Есенина (из книги «Ключи Марии»):
«То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: “Ной выпускает ворона”. Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет, не только не долетев до материка, но даже не увидев его, мы знаем, что он не вернется, знаем, что масличная ветвь будет принесена только голубем – образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового осознания, а от осознания обстающего его храма вечности».
Бухарин заявляет, что пророчество поэта оказалось ложным, и изрекает свое: «Этот “голубь” запутался в сетях своих безысходных душевных коллизий. “Ворон” же превратился в могучего орла и зорко смотрит со своей огромной всемирно-исторической вышки...» В 1938 году Бухарин будет расстрелян на полигоне «Коммунарка».
В этом же году, в разгар массовых репрессий в среде творческой интеллигенции, руководство Союзом писателей переходит к Александру Фадееву. В его обязанности входило, в частности, подписание актов об аресте коллег по цеху: «С арестом согласен» и подпись. Об этом стало известно после рассекречивания архивов. Когда в 1956 году, с началом «оттепели», первые реабилитированные стали возвращаться из лагерей, Фадеев застрелился.
