Одним из самых обсуждаемых политических текстов в последнее время стал русский перевод книги Владислава Зубка «Коллапс. Гибель Советского Союза», которая вышла в США в 2021 году. Книга представляет собой внушительный труд объёмом около 600 страниц: одна только библиография занимает порядка сотни страниц.
Тема очевидно затрагивает автора лично. В самом тексте Зубок вспоминает две своих Москвы 1991 года – советскую Москву 19 августа, откуда он полетел в США по приглашению университета в Амхерсте, и едва появившуюся российскую Москву 31 декабря того же года. Пустую, холодную и до странности незнакомую.
Чуть позже Зубок уже насовсем переехал в США, и нельзя сказать, что это решение ему диктовала одна лишь эпоха. В 1984 году он защитил в МГИМО диссертацию на тему «Особенности формирования политической элиты США на примере администрации Дж. Картера», то есть начинал как американист, и вот годы спустя возвращается в Россию своей новой книгой скорее как американский русист.
Книга фокусирует внимание читателя прежде всего на драматичной фигуре Михаила Горбачёва, даже на двух Горбачёвых: просвещённом руководителе, протеже Андропова, с энтузиазмом начинающем «революцию», – и потерянном пожилом человеке в комнате отдыха около своего кабинета в Кремле, просящем налить ему воды – вскоре после обнародования Беловежских соглашений.
На эту нить нанизывается обширное повествование о ходе реформ, политических баталиях и усугублении социального кризиса в позднем СССР. Неожиданные и малознакомые факты, однако, не порождают принципиальной новизны выводов, ключевой из которых состоит в том, что СССР всё же был жизнеспособен к началу перестройки. И разрушили его прежде всего управленческие решения, а не накопленная институциональная усталость.
Такое сочетание богатой фактуры и простых выводов можно встретить во множестве книг, посвящённых событиям 80–90-х годов. Например, книга Велько Вуячича «Национализм, миф и государство в России и Сербии» тоже наполнена богатой и хорошо структурированной фактурой, обрамляющей достаточно простой вывод – о том, что у русских, в отличие от сербов, не было исторически обусловленного «багажа» национализма, что позволило им достаточно спокойно принять распад страны и появление огромных этнически русских общин в государствах, стремящихся избавиться от русского же влияния – исторического и культурного.
Безусловно, ключевой причиной такой простоты выводов служит весьма примитивное, несмотря на множество вышедших работ, знание о распаде «ленинских государств» на рубеже 80–90-х годов. Для развитой концептуализации и неожиданных выводов ещё просто не накопилась критическая масса информации, хорошо обсуждённой и перетолкованной.
Но ещё одной причиной мы можем назвать и саму фокусировку авторов на материале без какой-либо попытки его концептуализировать. В 2021 году вышла совсем маленькая книжка Киндея Полкана «Гарь» с иным подходом к предмету. В ней фокус делается на концепции партии-государя, основанной на идее «современного государя» А. Грамши и политической теологии Карла Шмитта, а обзор фактуры в рамках этой концепции носит предельно узкий характер. Однако эта книга позволяет посмотреть на тезисы и фактуру «Коллапса» через оптику, которая может оказаться интересной.
Почему решения были плохими
Зубок считает, что альтернативный сценарий, предложенный, например, Андроповым, мог бы привести к сохранению Союза. Но здесь возникает вопрос: почему именно Горбачёв стал избранником Андропова? Беда заключается не столько в самих решениях, сколько в долгих обусловленностях, которые их диктовали.
Какие векторы институционального развития Советского Союза привели к этим решениям? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к портретам лидеров, представленных в этой книге. Это тем легче, что со второй половины книги автор фокусируется на противостоянии между Горбачёвым и Ельциным.
Борис Ельцин и Михаил Горбачев. Фото: Архив Юрия Абрамочкина / russiainphoto.ruКогда мы смотрим на Горбачёва, мы видим человека, который, похоже, не понимает, что он делает. Он высказывает яркие мысли, принимает эффектные решения, но у него нет воли и дисциплины, чтобы довести до конца свои же начинания.
Это непонимание ярко проявляется в его просьбах о финансовой помощи, которые он адресует Бушу и Западу. «Мы идём вперёд, нам нужны деньги, дайте нам средств», – говорит он. На вопросы о судьбе уже данных кредитов он отвечает что-то в стиле «не знаю, тут всё исчезает». И он, очевидно, не понимает, чем эти деньги, собственно, могут помочь – особенно данные под честное слово человеку, который быстро теряет власть в своей стране.
Горбачёв интуитивно существует на своей волне, в дискурсах, которые сам породил в начале перестройки. Читая сейчас тогдашние ответы Буша Горбачёву, замечаешь, что «той стороне» действительно нужна была определённость. При этом помимо естественных для геополитического противника требований западные руководители, прежде всего Коль и Буш, ищут прозрачности и стабильности в политической иерархии СССР и его экономической реальности. Их посыл звучит как: «Наведите порядок в экономике и, главное, в отношениях между республиками и центром, чтобы было понятно, каков у вас политический климат». Однако Горбачёв этого не видел, поскольку был слишком очарован своей харизмой и своим же образом теоретика, наследующего самому Ленину. Он отвечал идеями и штампами, закрывая глаза на реальность.
Всё время своего властвования Горбачёв старается понравиться западным лидерам. Он обкатывает на них свои идеи изменений, ссылается на своих западных коллег во время выступлений в Политбюро.
Достаточно рано Горбачёв начал считать себя теоретиком. Он много читал Ленина и ставил перед собой «революционные задачи», не переставая писать теоретические статьи. И здесь мы видим, что Горбачёв не понимал контекста, в котором существовал. Ленин писал о борьбе с бюрократией в ситуации революции, когда бюрократия во многом состояла из людей старого режима, а государство было разрушено – и вопрос о самой необходимости построения нового был дискуссионным. Горбачёв же пришёл к власти в стране, которая прошла кодификацию права и породила свой класс бюрократии, управляющей через корпус правовых актов.
Он не осознавал, какие инструменты для перемен у него действительно есть, и, само собой, не знал, как грамотно ими пользоваться – в том числе и насилием. Одна из «фишек» ленинского государства – возможность концентрировать политическое насилие, проходящее вне каких-либо правовых рамок. Это зловещая способность, которая тем не менее может работать как эффективный политический инструмент, особенно в периоды больших перемен. Горбачёв не чурался этих инструментов, о чём говорят события в Тбилиси апреля 1989 года и Баку января 1990 года. Однако он не умел использовать их как политик: прямое организованное насилие не сопровождалось соответствующими политическими шагами, влияя на государство дезорганизующе.
Портрет Горбачёва-политика дополняет и его институциональное творчество. С 1986 года Горбачёв приступает к созданию новых структур, которые, как предполагалось, должны выражать мнение народа, помогать людям стать более демократичными и способствовать демократизации общества. В итоге он создаёт институции, которые сами не способны нормально осуществлять власть, но достаточно сильны, чтобы выбить почву из-под ног самого Горбачёва, разрушить монолит партийной власти и дать дорогу сепаратистским движениям.
Но что важно? Горбачёв ни в коем случае не худший представитель тогдашней советской системы. Напротив! Он самостоятельно окончил очень хороший университет как специалист по конституционному праву, был трудолюбив, сделал успешную карьеру руководителя. Всю свою жизнь чета Горбачёвых стремилась к общению с интеллигенцией, с образованными людьми. Иными словами, Горбачёв максимально хорошо для человека своего положения понимал, что происходит в стране. Возможно, он был лучшим человеком в стране, способным провести необходимые институциональные реформы, которые могли бы превратить СССР, этот рудимент эпохи «красных крестоносцев», в полноценное современное государство.
И тут мы возвращаемся к основному тезису Зубка. Да, были приняты неправильные решения. Но принимал их человек, который лучше остальных мог принять подходящие решения в этой конкретной ситуации. Тем не менее он упорно и последовательно принимал решения, ведущие страну по совсем иной траектории. Вот это да! Как же так получилось? И какая система воспитала этого человека с таким специфическим набором личных и политических качеств?
Деградация управления
Теперь перейдём к Ельцину. Он типичный технократ, который попал в номенклатуру во время призыва специалистов с техническим образованием. Ельцин тоже, безусловно, был хорошим управленцем. Мы можем много шутить про его пристрастие к алкоголю, но в Москву он приехал именно потому, что умел эффективно руководить. И он не забывал о своих корнях на Урале, подтягивая бывших коллег к себе – в русле аппаратных «правил игры», оформившихся во время правления Брежнева.
Он был идеальным «политическим животным», обладал безупречным инстинктом власти. Как политик Ельцин был очень последователен – словно кто-то ему подсказывал, как вести себя в той или иной ситуации.
Таким образом, оба лидера были нетривиальными личностями: яркими, харизматичными, сильными руководителями. Горбачёв всю жизнь тянулся к большей образованности и просвещённому кругу общения, Ельцин живо брался за обсуждения экономической реформы Гайдара.
Мы видим двух, возможно, лучших руководителей, которых мог выдвинуть Советский Союз. И оба из них действовали максимально последовательно. Горбачёв последовательно разрушал «красного государя», а Ельцин так же последовательно формировал нового политического субъекта и новую властную реальность. И тут возникает вопрос: почему лучшие люди партии приняли такие решения? Могли ли в принципе быть приняты «верные» решения?..
Постфактум мы знаем, что многое можно было решить куда лучше. Но чтобы принимать адекватные решения, нужно было «читать Ленина, но не почитать». Нужно было ясно видеть, что государство управляется неформальной федерацией региональных партийных мафий. Нужно было ставить специфические теоретические цели, которые невозможно ни сформулировать, ни проговорить, ни продумать, если жить в советском вокабуляре – даже если общаться с диссидентами.
Интеллектуальная смелость и исключительный опыт тогда были у довольно узкой прослойки людей. И, скорее всего, именно она повлияла на Ельцина и помогла ему принимать грамотные решения в логике разрушения Советского Союза как субъекта власти внутри страны.
И здесь мы переходим к проблеме социального знания. Ключевым провалом Горбачёва Зубок называет принятие закона о кооперативах и, как следствие, смешение двух финансовых потоков – наличного и безналичного. При этом советская экономика держалась на разделении этих потоков. Получается, что Горбачёв, хорошо образованный человек, наставленный самим Андроповым, не знал об этом базовом факте. И Андропов не знал об этом. Оба они были осведомлены о советской экономике настолько, насколько это было возможно в том обществе в том контексте.
Юрий Владимирович Андропов (справа) в своем кабинете на Лубянке. Фото: Семейный архив Марии Косаревой / russiainphoto.ruИли возьмём попытку, о которой мы говорили выше: бороться с бюрократизмом государства, сила которого была именно в мощной бюрократии. Для проведения в жизнь больших изменений нужен мощный инструментарий. Это самоочевидно, но не для Горбачёва, выросшего в поэтике революции.
Полноценное социальное знание не может уместиться в папках для служебного доступа. Оно невозможно без стандарта, без контекста, без позиции. Оно существует только как публичное знание – доступное критике и интерпретациям, подчинённое строгим стандартам качества.
Управлять, основываясь на знаниях, бэкграунде, свободной дискуссии в рамках высокого стандарта передачи информации – сложно в условиях полной свободы слова. Однако без такой свободы слова потенциал управления быстро иссякает. Поэтому губительные решения, обусловившие действия Горбачёва и Ельцина, были приняты ещё в двадцатых-тридцатых, когда свободную социальную мысль придушили и загнали в прокрустово ложе дурно понятой гегелевской диалектики. Именно там, в только что зародившемся ленинском государстве, уже коренилась его смерть.
Восставшая Россия
Второй глубинной причиной принятия именно тех решений, которые критикует Зубок, стал один из векторов развития институтов власти в СССР. Ленин заложил стратегию «государя», который постоянно делает ставку на политическую конъюнктуру, а не на развитие государственных институтов. Ранние большевики экспериментировали с новыми государственными и общественными структурами. И самым успешным экспериментом оказались «национальные республики», которые постепенно обросли мощными институциями, идеологиями, национальными элитами и дозрели до идеи суверенитета.
В этом ракурсе особым образом выглядит Россия. Это было государство, которое сознательно поразили в правах, которое использовали как бесконечный резервуар для подпитки союзных республик. И именно это государство оказалось ключевым могильщиком Советского Союза.
Здесь мы можем вспомнить «Ленинградское дело» 1949 года. Проблема статуса РСФСР в Союзе была поставлена его будущими фигурантами в самый благоприятный исторический момент – когда Советский Союз был на подъёме, только что создал ядерную бомбу и у русского народа был огромный кредит доверия, хорошо сформулированный известным тостом Сталина. «Вы уничтожили нашу элиту, вы морили нас голодом, загоняли в колхозы – но мы оказались лояльны вам в самой страшной войне».
Однако молодые яркие советские руководители стали фигурантами «Ленинградского дела». Идея создания в РСФСР своей компартии и иных институций, которыми обладали другие республики, была надолго похоронена. Но поскольку Левиафан в виде государственной структуры РСФСР всё равно был создан и существовал, в определённый момент он вырос – и разломал СССР.
В этом отношении характерно, что, когда Зубок описывает проекты перемен и реформы Советского Союза, в отношении России вырисовывается только один вариант – расчленение. Это разбивка РСФСР на 5–7 частей, чтобы в стране был правильный политический баланс и не было части Союза, которая была бы значительно сильнее остальных республик. Она продумывалась ещё в андроповском окружении, проговаривалась на заре перестройки. Начало же 90-х проявляет попытки Горбачёва сговариваться с элитами автономных республик для борьбы с Ельциным. Резкий рост статуса и мощи автономных республик в составе горбачёвского «Союза суверенных государств» вызвал к жизни эпохальную ельцинскую фразу про суверенитет как ответ на горбачёвские интенции.
По сути, единственной альтернативой такому расчленению РСФСР в границах СССР был российский сепаратизм. Можно задаться вопросом: был бы жизнеспособен Советский Союз, если бы жёсткими методами Андропова РСФСР была расчленена? Или: стоило ли сохранение СССР окончательного расчленения России?
По большому счёту, это риторический вопрос, и, возможно, тот самый случай, когда сослагательное наклонение лучше не применять, потому что предположения могут привести к самым неожиданным и странным выводам.
Конец Левиафана
Подводя итог этим моментам, можно отметить, что векторы институционального развития и положение гуманитарного социального знания были заложены задолго до того, как Горбачёв встал у руля страны. Теоретически он мог принимать другие, более грамотные решения, но те, которые были приняты, были крепко обусловлены его мировоззрением и характером эволюции института «красного государя».
Ключевой вывод таков: когда в ленинском Левиафане тиски вокруг РСФСР чуть-чуть разжались, эта русская часть Союза стала обретать свой разум и логику. Пережив системное подавление, Россия всё равно начала собираться – и, получив шанс в правление Ельцина, сделала то, что сделала, расправившись с СССР.
Это проявилось и в событиях с ГКЧП. Заговор не был направлен против Горбачёва или в его пользу, но – самое главное – он не был никому особенно интересен. У заговора не было «души»: Крючков не хотел, Пуго не хотел, Янаев вообще не желал того, что произошло. Язов тоже не стремился к путчу. Умирающий ленинский Левиафан брал людей на должностях, использовал их как свои зубы или мышцы и заставлял действовать – буквально как грех в известном тезисе апостола Павла.
И если смотреть чуть глубже, Горбачёв и Ельцин как руководители оказались венцом исторического развития ленинского Левиафана – людьми, манера действия которых была выращена всей логикой его развития и, соответственно, решениями, принятыми за много десятилетий до начала перестройки.
