Продолжение. Начало и часть вторую читайте по ссылкам.
Одно из самых безрадостных мест мрачного и загаженного бандеровцами города Львова расположено на улице Степана Бандеры в огромном старом здании с зарешеченными окнами. Сегодня это главное управление полиции по городу Львову, а в самом начале прошлого века это была уголовная тюрьма, где содержались уголовные преступники.
Правда, в нынешнем Львове эта тюрьма известна другими преступниками: именно здесь при польской власти содержались Степан Бандера, Ярослав Стецько, Николай Лебедь и другие украинские нацики. Об этом напоминают и памятные доски основателям националистической организации ОУН, и памятник в центре площади, и расположенный рядом музей, и названия улиц и площадей.
И нет ни одного напоминания о том, что именно с этой тюрьмы в 1914 году начался «крестный путь» русских людей на Голгофу Талергофа.
Вернее, в тогдашнем Львове было четыре тюрьмы: №1 – на Лонцкого (это как раз и есть на нынешней улице Бандеры), вторая – Замарстыновская и третья – «Бригидки». Ещё одна тюрьма находилась в замке города Золочева, что в семидесяти километрах от Львова. Туда отправляли заключённых, когда львовские тюрьмы были переполнены.
Тюрьма на Лонцкого. Фото: Prymasal / WikipediaВ августе 1914 года в львовских тюрьмах творился настоящий кавардак: с началом Первой мировой войны всех бандитов и воров отправили по домам, а вместо них камеры стали забивать русскими крестьянами, которые официально были объявлены предателями и врагами государства.
Из циркуляра Дирекции полиции во Львове от 28 августа 1914 года: «Уже несколько раз я имел честь обратить внимание на необходимость вывезти из Львова арестованных опасных для государства москвофилов, которые, в числе около 2000 человек, размещены в местной тюрьме… Уже само размещение пo санитарным соображениям угрожает взрывом эпидемических болезней и в ещё большей степени становится опасным ввиду возможности вспышки бунта вследствие возмущения заключенных… Поэтому настойчиво прошу безотлагательно приступить к yвозу этого крайне опасного для государства и общества элемента из Львовa в глубь страны».
Буквально уже на следующий день пришёл приказ: всех, кого только возможно, отправить на запад страны – в город Грац на юго-востоке Австрии у самого подножия Альп, где планировалось организовать концентрационные лагеря для русских. Кого не смогут вывезти – повесить.
Австрийцы торопились не зря: уже 3 сентября 1914 года части 3-й Русской императорской армии под командованием генерала Николая Рузского, развивая успешное наступление в рамках Галицийской битвы, вступили во Львов. Сам генерал Рузский отправил в Петроград телеграмму: «С восторженной радостью и принося благодарение Богу, доношу Вашему Величеству, что победоносная армия генерала Рузского сегодня, в 11 часов утра, взяла Львов».
К тому времени тюрьмы Львова были уже очищены от «русофилов».
* * *
Газета «Прикарпатская Русь» в то время писала об этой масштабной кампании террора, развёрнутой австрийскими властями с первых дней войны: «Жители села Дубровицы ещё с первых дней мобилизации знали о предстоящих арестах русских людей. Сообщил об этом своему священнику о. Илье Лаголе прихожанин Лев Порохнавек (позже он погиб на итальянском фронте), взятый на военную службу и определённый в жандармский отряд, стоявший в соседней деревне. Узнав случайно, что комендантом получен приказ из львовского штаба корпуса арестовать священника Лаголу, он, подвергаясь сам большой опасности, решил предупредить духовного отца о грозящем ему аресте.
Однако уже поздно было думать о бегстве. 14 августа явились в приход семь жандармов и приступили к самому тщательному обыску, во время которого комендант, саркастически улыбаясь, сказал по-польски: “Ищите царского портрета, рублей, винтовок и бомб, ибо знаю, что русские всё это привозили сюда на аэропланах”. Увидев портрет Толстого, комендант весьма обрадовался и взял его как доказательство „государственной измены”».
Арестовав о. Илью Лаголу, жандармы отвели его в село Лозину, где заперли вместе с сельским старостой Василием Цяпалом в здании школы. Между тем за стеной в другой комнате шёл допрос лжесвидетелей-мазепинцев.
Потом обоих арестованных отправили во Львов. По пути их чуть было не растерзал отряд упражнявшихся в штыковом бое солдат-«мазепинцев». Затем наткнулись на толпу, которая стала закидывать арестованных камнями.
В военной львовской тюрьме прочли составленный в Лозине жандармом протокол, в котором между прочим говорилось, что священник уговаривал военнообязанных прихожан не стрелять в русских.
В день ареста священника Лаголы через село Брюховичи проходил житель с. Дубровицы Евстафий Кутный, который, услышав, что кучка «мазепинцев» злорадно рассуждает об аресте священника, вступил с ними в спор, за что тотчас же был арестован и увезён в военную тюрьму.
Подобная же участь постигла также и нескольких других русских крестьян из Дубровиц, причём многие из них умерли в заточении.
В селе 3алужье были расстреляны австрийцами 5 крестьян.
В селе Поречье возле Янова убиты 6 крестьян.
В селе Зушицах были арестованы 40 человек, 16 из которых повешены.
В селе Пoветне австрийские солдаты, загнав жителей в церковь и продержав их там четверо суток, отправили их после в тюрьму, где их спасли от верной смерти pyccкие казаки.
Особенно зверски относились австрийцы к русскому нaceлeнию после первых сражений, кончившихся победой русских войск. Всю свою злобу старались выместить нa мирном населении края. Очевидцы рассказывали, что австрийцы, отступая под нажимом русской армии, просто метили свой путь отступления повешенными русскими крестьянами. Свидетельствует об этом сотрудник львовской газеты Wiek Nowy, ехавший из Городка во Львов уже после отступления австрийцев и видевший чуть ли не на каждом придорожном дереве висевших крестьян...
Газета «Прикарпатская Русь» от сентября 1914 года. Фото: общественное достояниеВ самом Городке, как сообщает священник Осип Яворский, австрийцы повесили уже после занятия русскими Львова 14 мещан. В селе Цукене австрийцы расстреляли старосту, однако смерть невинного не удовлетворила кровожадных австрийских «патриотов», которые зверски надругались над его трупом, закинув ему петлю на шею и волоча тело по городу.
В числе арестованных городецких мещан были также отец и брат известного нашего писателя Д.Н. Вергуна, Николай и Григорий Вергуны, причём, дом их был разрушен до основания. Судью Крыницкого австрийцы арестовали со всей семьёй, но, отступая, отпустили его старушку-мать с внуками домой, а самого судью с женой увезли на запад.
***
Историк Василий Ваврик, опубликовавший в конце 20-х годов ХХ века «Талергофские альманахи» с воспоминаниями жертв австрийских «патриотов», так описывал начало русского геноцида, учинённого австро-венгерской властью: «Немцы и мадьяры причину своих отступлений и поражений старались оправдать неблагонадёжным поведением и изменой галицко-русского населения. В манифестах и воззваниях обещали военные и административные власти от 50 до 500 крон каждому, кто донесёт на русина. На улицах и площадях галицких городов выкрикивали платные агенты: ловите шпионов! давайте их сюда на виселицы!
И жатва крови была чрезмерно обильной!
В деревне Волощине, уезд Бобрка, мадьяры привязали веревкою к пушке крестьянина Ивана Терлецкого и поволокли его по дороге с собою. Они захлёбывались от хохота и радости, как тело русского поселянина билось об острые камни и твёрдую землю. В деревне Буковине того же уезда мадьярские гусары расстреляли без суда и допроса 55-летнего крестьянина Михаила Кота, отца шестерых детей…
С каждым днём жестокой бойни работа палачей принимала всё большие размеры.
В Липовице, Куликове, Сулимове, Батятычах устраивались чисто дьявольские погромы. В числе доносчиков был украинец-учитель Иван Шерстило из Сулимова, который выдал австрийским жандармам несколько крестьян и священника Саввина Кмицикевича с сыном.
В селе Кузьмине Добромильского уезда австрийцы вбивали в стены хат железные крюки и вешали на них людей. В один день повесили 30 крестьян, на которых указал их сосед – «самостийник» Винницкий...
В Каменецком уезде шалела австро-мадьярская лють безгранично, так как этот уезд принадлежал к наиболее сознательным кругам Галицкой Руси. В селе Дернове убили австрийцы 85-летнего старика Ивана Наума. В посёлке Сапежанке был расстрелян крестьянин Андрей Вусович, которого тело солдаты повесили перед его родным домом при рыданиях жены и детей.
Десятки смертных приговоров имеют на своей чёрной совести два учителя австро-украинской ориентации Роман Пекарский и Лука Краевский. По их доносам суд первой австрийской пехотной бригады приговорил к смерти через повешение 10 крестьян в с. Таданье... и Анастасию Лащукевич, мать четырёх детей.
Село Уторопы Коломыйского уезда было залито крестьянской кровью. Жандармы мстили неповинным жителям за то, что на фронте австрийская армия терпела поражения. Когда крестьянские хозяйства сгорели дотла, бежавшая толпа гнала крестьян и женщин перед собой и расстреливала их на бегу…»
* * *
Газета «Львовский вестник»: «Наиболее пострадавшими надо считать местности, которые расположены вблизи Карпат, где население чрезвычайно бедствует как от голода, так и от внезапных налётов мадьяр и польских стрельцов. Они вторгаются в сёла и деревни, бесчинствуют, грабят мирное население, отнимают всё, что только покажется им пригодным для своих надобностей, и в довершение вceгo при каждом налёте забирают мужское население и уводят его в горы.
В Порогах они угнали весь крестьянский скот и увели с собой в горы более 400 мужчин.
В селе Рассольном увели 140 человек. О предметах продовольствия и говорить нечего: мародёры обшаривают каждый уголок дома и всё, что только попадается под руку, забирают и уносят, и протестовать против этого не приходится из-за боязни поплатиться жизнью.
Однако в местечке Солотвины они поплатились сами за свои бесчинства.
Однажды польские стрельцы, не подозревая о близости казаков, ворвались в селение и начали грабить и избивать жителей. Об этом тотчас узнали казаки, которые и поспешили на выручку жителей. Стрельцы, испугавшись, не успели все убежать, и многие из них начали прятаться в домах и оттуда стрелять по казакам. Однако после непродолжительной перестрелки часть из них сдалась, а часть погибла от пуль…»
* * *
Газета «Прикарпатская Русь»: «В Бобрецком уезде сразу после объявления мобилизации начались аресты виднейших русских деятелей. Насколько можно было установить, число арестованных достигло до начала военных действий 195 человек.
В особенности пострадало русское население в то время, когда уже стали разворачиваться военные действия в Восточной Галичине. Террор был до того страшный, что население сидело безвылазно по домам, чтобы не попадаться на глаза австрийским палачам.
В селе Новые Стрелища солдаты закололи Григория Вовка, стоявшего в своём саду и смотревшего на проходившие мимо австрийские войска. Труп убитого крестьянина солдаты внесли в хату, которую затем сожгли вместе с покойником.
В селе Бортники жандармы арестовали и увели четырех 10-летних мальчиков за то, что они смотрели на проезжавший мимо поезд.
В первых днях августа 1914 года был арестован о. Иван Яськов, местный настоятель прихода, мобилизованный в качестве военного священника. Его возвратили с фронта и посадили в тюрьму в Коломые, после перевели в военную тюрьму в Вене, оттуда перевели в Розендорф, а потом отправили в Талергоф.
Kpoме него арестовали в Бортниках Иосифа Слюзара, через несколько дней – сельских старост Фёдора Сенева, Андрея Дендровскаго, Семёна Хоменка, Евгения Пахтингера. Арестованных перевозили по одиночке в тюрьму в Львове.
Австрийцы, в особенности мадьяры и немцы, не считались и с религиозными чувствами нашего народа. Они врывались в церкви, грабили их и устраивали там настоящие оргии. К подобным фактам, имевшим место и в других уездах, можно прибавить также случаи осквернения и грабежа церквей в селах Гринев, Суходол, Остров и Новые Стрелища…»
Талергоф в 1917 год. Фото: общественное достояние* * *
Рассказ крестьянина Михаила Ивановича Зверка: «Меня арестовали 24 августа 1914 года по доносу одного из односельчан за то, что я читал газету „Русское слово". На рассвете явился ко мне домой aвcтpийcкий жандарм Кобрин и, арестовав меня без обыска, отвёл в Звенигород в полицию, где издевались надо мной вместе с комендантом Ковальским. Из Звенигорода отправили этапным порядком в Львов. Во время пути полицейский конвой избивал меня и моего спутника-арестанта Ивана Наконечного до крови.
В Львове я сидел вместе с другими русскими галичанами целую неделю, а затем погрузили нас всех в товарные вагоны и отправили на запад. По пути в Перемышле дали намъ на обед бочку воды.
Из Львова в Талергоф ехали мы с понедельника до пятницы. В вагонах, рассчитанных на сорок человек, находилось по 80 и больше людей. Невозможная жара и страшно спёртый воздух в вагонах без окон, казалось, убьёт нас раньше, чем мы доедем к месту назначения…
Чтобы усилить наши мучения, которым нас подвергли австрийские власти, жандармы приказали даже естественные надобности удовлетворять внутри вагона в дикой тесноте…»
* * *
Из рассказа священника Григория Качала: «Меня арестовали 4 августа 1914 года. В поле (священник работал как обычный крестьянин на уборке урожая. – Авт.) меня нашёл неизвестный мне фельдфебель, который велел мне идти домой, где меня ждёт какой-то австрийский офицер.
Вместо офицера встретил меня дома жандарм. Во время обыска жандарм взял почему-то чешский проповеднический журнал и составил протокол, а затем увёл к уездному старосте в Бережанах.
Староста заявил, что имеется донос на меня, будто бы я пугал своих прихожан страшным голодом, который возникнет во время войны.
Затем меня отвели в окружной суд. Прокурор отправил меня прямо в бережанскую тюрьму.
Тут я встретился с благочинным отцом Томовичем, также в обществе жандармов. Был здесь и арестованный священник Дуркот с двумя сыновьями.
Во Львове в какой-то канцелярии – не то военной, не то тюремной – фельдфебель отнял у нас все „опасные” вещи: часы, портмоне с деньгами, обручальные кольца и т.п., давая нам во время этой операции наставления, что не следует лицам духовного звания заниматься шпионажем.,
Затем меня и священника Баковича допрашивал жандарм Станислав Загypский. И хотя наш следователь хвастался во время допроса, что он львовский адвокат, но своим обращением он был похож более на австрийского капрала.
Он бросался на меня с кулаками, угрожая смертью на виселице и стараясь страхом заставить меня признаться, что я занимался пропагандой православия. Но, получив от меня в десятый раз ответ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, он распорядился отвести меня обратно в камеру.
На третий день перевели нас в большую камеру, в которой помещалось уже 48 человек. Встретили здесь мы и знакомых священников – Савула, Пилипца, Белинского.
Кажется, 2-го сентября я уехал с вторым транспортом в Талергоф. Не помню, с кем я ехал и как, потому что все мы были истомлены жаждою и голодом.
По пути на вокзал били прикладами куда попало. Меня ударили в бедро. Помню также, что полицейский ударил священника Марицкого дважды саблей плашмя по шее. Тот упал без чувств, и уже товарищи по несчастью на руках занесли его в вагон…
В нашем вагоне ехало 85 человек, кроме конвоя, который довольно удобно расположился в самой середине теплушки – у печки, заняв одну треть всего помещения и отталкивая нас прикладами направо и налево в углы вагона.
Ехали мы пять суток, получив за всё время путешествия один раз чай и один раз рисовый суп».
* * *
Из рассказа священника Николая Курыловича: «Я был в тo время по своим делам в Борщевском уезде. Один из знакомых чиновников показал мне телеграмму львовского наместничества, гласившую: “Арестовать всех pycoфилов хотя бы только подозреваемых”. Ввиду скорого наступления русских войск австрийцы не успели арестовать всю интеллигенцию в уезде. Пострадали только мы, священники. Сильно потерпело крестьянство. Было арестовано несколько десятков человек из сёл Пановцы и Худиковцы. Арестованных отправили через Станиславов на Венгрию. На пограничной станции Лавочное бросились на наш эшелон „украинские сечевики” с целью перерезать ненавистных „изменников", но благодаря энергии стражников мы уцелели.
Для лучшего представления того бесправия, которое применялось aвcтpийскими властями в Галичине, следует рассказать характерный пример. В сентябре 1914 года австрийский ландштурм и жандармы отступили за Днестр на Буковину, где над нашим эшелоном принял командование жандармский офицер, румын Трубой. Однажды привели к нему трёх людей из Коссова: крестьянина, еврея и некоего ресторатора, обвиняемых в измене.
Трубой без допроса и суда скомандовал повесить всех несчастных.
Подозреваемых расстреливали где попало, даже в поездах.
Приведу второй, не менее ужасный случай, рассказанный моим братом, генерал-аудитором Курыловичем, членом военного трибунала в Вене.
Однажды, рассказывал брат, мне принесли обыкновенную картонку, исписанную карандашом. Это былъ рапорт одного из жандармов, в котором он сообщал, что, переезжая из Перемышля, он застрелил в вагоне второго класса неких опасных русофилов…»
* * *
Из воспоминаний учительницы Анны Сущинской: «Я была арестована в городе Бродов полицейскими агентами, которые отвели меня в пустой дом местного купца Розенталя, где уже находилось несколько арестантов.
Спали где кто мог; вместо постели служили купеческие книги. Из дому увели меня полураздетой. Так просидела я в этой “тюрьме” две недели в голоде и холоде. Родные приносили тёплую одежду и пищу, но не были к нам допущены караулом. Не оставалось ничего другого, кроме всегдашней надежды, что страдания наши кончатся и меня отпустят на свободу.
После недельного пребывания в бродском заточении нас всех отправили во Львов, где мадьяры, проводив нашу партию целый день по городу от одной тюрьмы к другой, поместили нас наконец в тюрьму по улице Батория. Через неделю мы были переведены в тюрьму “Бригидки”. Здесь пришлось мне заболеть, у меня пошла носом кровь, почему меня и отправили в городскую больницу. Оправившись немного, я вернулась обратно в тюрьму, а отсюда уехала вместе с другими русскими людьми в Талергоф».
Здание тюрьмы “Бригидки” на улице Казимежовской во Львове. Фото: Л. Оберхард / szukajwarchiwach.gov.pl* * *
Из воспоминаний австрийского военнопленного Ивана Boвкa: «После сражения у Красного австрийцы отступили за Львов на линию Городок-Яворов. Я стоял со взводом у деревни Подавиче, вблизи Городка. Два дня уже продолжался бой, и положение австрийцев становилось всё более критическим. На третий день, когда мы, пользуясь временным затишьем, отдыхали, привели к нам нескольких пленных русских солдат, а вместе с ними и 60 местных крестьян и около 80 женщин и детей. Крестьяне оказaлись жителями сёл Цунева, Оттенгаузен и Подзамча.
Мне приказали конвоировать узников. По дороге я узнал от солдат-мадьяр, что арестованные ими крестьяне – „русофилы”...
Мне сделалось страшно, хотя я и не знал, какая судьба ожидает моих единомышленников. По дороге подошёл к одному крестьянину, седому старику с окровавленным от побоев лицом, какой-то еврей и со всего размаха ударил его в лицо. С негодованием я заступился за беззащитного крестьянина и оттолкнул еврея. В этом моём поступке мне пришлось впоследствии оправдываться перед моим начальством.
Наконец мы пришли на место, которое я буду помнить до конца моей жизни. Чистое поле, на котором вокруг одинокого дерева толпились солдаты. Тут же стояла группа офицеров. Насмешки и крики вроде “русские собаки, изменники” посыпались по адресу ожидавших своей участи крестьян.
Вид седых стариков, женщин с грудными детьми на руках и плачущих от страха, голода и усталости детей, цепляющихся за одежду своих матерей, производил такое удручающее впечатление, что даже у одного из офицеров-немцев показались на глазах слёзы. Стоявший рядом лейтенант, заметив слёзы у товарища, спросил: ,,Что это с тобой?"
Тот ответил: „Ты думаешь, что эти люди виновны в чём-нибудь? Я уверен, что нет”.
Тогда лейтенант без малейшей запинки сказалъ: “Ведь это же русофилы, а их следовало еще до войны всех перевешать".
Один из несчастных, парень лет 18, пробовал было бежать. Вдогонку ему послали пулю. Но его можно считать счастливым, потому что остальных ожидало ещё худшее.
Мужчин отделили от женщин и детей и выстроили в ряд вблизи дерева. Женщин и детей поставили в стороне под караулом. Я ожидал, что их будут судить.
Но... несколько минут томительного ожидания – и началась казнь... Солдат-румын подводил одного крестьянина за другим к дереву, а второй солдат-мадьяр, добровольный палач, вешал.
С жертвами обращались самым бесчеловечным образом. Закладывая петлю, палач бил их в подбородок и в лицо. До сих пор я не в состоянии говорить об этой казни без содрогания. Достаточно будет сказать, что всех вешали одной и той же петлёй. По истечении пяти минуть повешенного снимали и тут же, по приказанию присутствовавшего врача, прикалывали штыками.
Женщин и детей австрийцы заставили быть свидетелями страшной смерти своих мужей и отцов.
Крестьяне умирали спокойно.
Трупы повешенных сложили в общую могилу и сравняли холм с землёй, чтобы от неё не осталось бы и следа…
После меня отправили с частью на Beнгpию, где мне пришлось видеть подобные картины на Угорской Руси. Например, в селе Веречке Берегского уезда по доносу казнили 73 человека, расправа была обычная – петля...
(Рассказ И.Н. Вовка был опубликован в газете «Прикарпатская Русь», воспоминания священников – в «Талергофском альманахе».)
Продолжение следует
