«Священнику, взявшему себе немного соломы, австрийский солдат прикладом перебил руку…»

11 ноября. Туман, около 10 часов появляется солнце. Иду с одним священником за хлебом и вижу, что в шатрах ещё много интеллигентов. 

12 ноября. В 10 1/2 часов утра падает дождь. Выйти нельзя. Сидим в бараках и со скуки все варим чай или курим. В 4 часа пополудни 77 «украинцев» (то есть согласившиеся признать себя украинцами. – Авт.) выходят в сопровождении солдат из лагеря. Это те, кого выпустили на волю. 

13 ноября. Ясный солнечный и тёплый день. Встаю в обыкновенное время и иду с другими за хлебом в ангары. По пути услышал, что прибыл какой-то транспорт новых интернированных. Увидел издали о. Хиляка Дмитрия. Следственные власти допрашивают «украинцев». Власти не хотят отправлять наших писем. Рождается предчувствие великих событий.

14 ноября. Хороший день. Чувствую сильную боль в спине. За бараком гимназисты и старшие занимаются гимнастикой. Вечером видим, как люди возле полотняных шатров жгут солому с вшами на кострах. Дым от этих костров стелется по всему лагерю. Собрал 6 крон на покупку лизоля как дезинфекционного средства. Лизолем моем руки по несколько раз в день.

15 ноября. Сумрачно и грязно. Иду с людьми за хлебом и завтраком. Священники правят обедню. Стерегущие нас солдаты, пользуясь свободным временем, охотятся на зайцев в ближайшем лесу.

16 ноября. Мои штаны и сапоги пришли в негодность. Приводят два новых транспорта интернированных. Один из Горлиц, сопровождаемый преподавателем гимназии Ельяшом как комендантом транспорта, a другой – из Кракова. 

17 ноября. Врач признал меня больным и велел лежать в течение 3 дней. Лежу на соломе. 

Сегодня врач впервые приказал топить железную печку, что вызвало среди нас восторг, ибо часто мы прямо таки замерзали от стужи, в особенности ночью. Все мы собрались кругом печки и радуемся, словно дети, теплу. 

Власти лагеря приказали впервые наклеивать на письма почтовые марки. Очевидно, до сих пор они бросали наши письма в мусор, не высылая их. Марка на письмо стоит уже 35 геллеров, a не 25, как прежде. 

18 ноября. День немного солнечный, но ветреный. Возле шатра раздают почту.  Я выбрал двух из нашего барака в качестве надзирателей за исправностью печек.

19 ноября. Похороны свящ. о. Сандровскаго. День солнечный, но дует холодный ветер. Распространился слух, что 98 «украинцев» выпустят на свободу. Свящ. Отто и Еднакий на паях намереваются приобрести умывальник (таз). 

Кладбище "под соснами". Фото: Талергофский альманах, выпуск 3-ий, часть 1-ая. Фото: Государственная публичная историческая библиотека

20 ноября. Произвожу дезинфекцию нашего барака известью, посыпая ею дорожки между рядами соломы, на которой мы спали.

21 ноября. Холодно. Первая «вечерница» в 4 бараке. Священник Дм. Хиляк переходит в наш барак.

22 ноября. День св. Михаила. Первый снег. Первая обедня и вечерня в нашем бараке. 

Я состою второй день заместителем главного коменданта барака.

23 ноября. Большой снег. За бараками молодёжь играет в снежки. Раздают несколько пар рубах и одеял в нашем бараке.

24 ноября. Утром снег, потом – мелкий дождь. Иду за завтраком. Высылаем Могилу, Савицкого и Шуха за углем, ибо становится холодно. Власти не хотят дать угля, утверждая, что переговоры с поставщиками угля ещё не закончены. 

25 ноября. Сегодня раздаём полученные от властей рубахи и подштаники между людьми нашего барака.

26 ноября. Узнаю, что почти в каждом бараке образовался церковный хор.

27 ноября. Много новых людей переходит в наш барак. 

28 ноября. Пришёл новый транспорт интернированных, которых распределяют по баракам. В нашем бараке уже 200 человек, многие спят на сырой земле, ибо нет соломы. Солома, на которой мы спим, стёрлась и смешалась с грязью.

29 ноября. Холодно. Вода замёрзла. Иду с людьми к повару с ушатом за завтраком, которого повар старается дать как можно меньше. Отправляюсь после этого вторично к повару с просьбой дать нам немного угля, ибо в бараке от стужи нельзя выдержать, a много больных стонет и трясётся от холода, но пьяный повар с палкой бросился на меня, и лишь благодаря его помощнику, русскому, я успел спастись бегством. 

Молодёжь устраивает хоровое пение в бараке. 

30 ноября. В бараке холодно. Власти раздают женщинам несколько десятков сапог и солому. Одному священнику за то, что хотел взять себе немного соломы, солдат прикладом перебил руку.

Следственные власти допрашивают гимназиста Богдана Кмицикевича. В нашем бараке починяют дверь, которую никогда нельзя было плотно закрыть. Одни варят чай, другие же из кубиков, купленных в лавке кантин, варят гороховый суп. Некоторые же отогревают полбу, воображая себе, что она приобретает лучший вкус.

1–2 декабря. Около 130 человек – наши «»украинцы«» и поляки, выпущенные на свободу – выехали в Грац. Перед тем лагерные власти отобрали у них все деньги, одежду и другие казённые предметы. Многие из них, за неимением путевых документов, вернулись в лагерь. 

Наш барак получил незначительное количество соломы. 

3 декабря. Императорский день. Собираем деньги на Красный Крест. Я собрал в нашем барак почти 6 крон. Поляки устраивают иллюминацию и украшают свой барак флагами. Каждый из них носит в петлице ленточки цветов флагов – австрийского и польского.

Обедню совершаем соборно с другими священниками, старший – о. Дольницкий (83-летний духовник Львовской православной семинарии. – Авт.). Многочисленный хор поёт великолепно и приводит в восторг присутствующих австрийского офицера и его солдат. Во время пения австрийского гимна «Боже, будь покровитель» один из солдат держал в зубах папироску. 

4 декабря. Белград занят, поэтому в Граце ночью открыли победно торжественную пальбу.

Занятия людей в бараках изо дня в день одни и те же: после завтрака идёт ловля вшей, сначала осматривают бельё, потом и платье. Вшей масса. После этого курят или делают папиросы на продажу, затем ходят из барака в барак навестить своих знакомых, собираются кучками. Или беседуют, или поют, или же играют в разные игры.

5 декабря. Введение в храм Пресв. Богородицы. Следственные власти допрашивают Будзиновскаго и многих других. 

По приказу властей составляем список столяров: вероятно, заставят их что-то строить.

6 декабря. Утром постовой солдат выстрелил в одного человека, намеревающегося перейти за решётку, однако пуля попала не в этого человека, a в другого, который в тот момент молился в бараке № 15. Д-р Могильницкий и австрийский лейтенант велели отнести раненого в лазарет, где спустя 2 часа раненый скончался. Его похоронили после обеда.

Власти открывают госпиталь. Из нашего барака врач переводит в госпиталь Зуба и Петришака Антона из Криницы, так как у одного было гнойное, a y другого обыкновенное воспаление лёгких, полученное ими вследствие нестерпимой стужи в нашем бараке.

Кулинарное искусство в нашем бараке расстраивается, теперь всё время царит зловоние от пригоревших съестных припасов.

Некоторые мастерят чемоданчики из дерева, получаемого и покупаемого за решёткой. 

7 декабря. Постовые шатра сделали из снега чёрта – к великой радости детей, которую однако один из солдат омрачил словами: «Это русский батюшка, целуйте его».

Сегодня выпускают «патриарха лагеря» о. Дольницкого. Он стоит в снегу и печально обводит глазами весь лагерь, где пробыл несколько тяжёлых месяцев. Ноги у старика подкашиваются. Видя это, выносим скамейку, на которую старик садится. Но и этот отдых недолог: появляются офицеры и велят ему идти. Тогда он робко поднимается, снимает шляпу и прощается со всеми: 

– Слава Иисусу Христу!

– Слава во веки!  – отвечает толпа. – Счастливого пути!

Тысяча шляп поднимается в воздух.

С поникшей головой расходимся, ибо ушла от нас душа лагеря.

8 декабря. Удалось получить от властей 50 рубах, 18 одеял и 35 онучей для нуждающихся в нашем бараке.

9 декабря. Покупаю лампу за 4 кроны. Эта первая лампа в лагере вызвала восторг в нашем бараке, ибо даёт возможность читать и писать даже ночью.

10 декабря. Получаю из магазина для нашего барака 50 пар онучей и 30 одеял датских, которые набиты вместо ваты тоненькими обрезками бумаги. И такие одеяла произвели радость, ибо многие спали в том, в чём ходили.

Скончался в госпитале о. Сприсс. Немедля отправляюсь в госпиталь, где застаю священников, отправляющих панихиду по покойным. 

11 декабря. Похороны о. Сприсса и двух умерших мирян. Польский ксендз Замойский тоже присутствует на похоронах. Хор, регентом которого является Смолинский, поёт русские песни и одну польскую похоронную песнь «В могиле тёмной». 

12 декабря. Ужасная грязь на площади и между бараками. Следственные власти допрашивают Гоцкого, Гладия и других.

13 декабря. День св. Андрея Первозванного. Обедня.

Главный комендант лагеря приказал через комендантов бараков всем священникам явиться к нему. Когда у него собралось несколько сот священников, он обратился к ним с требованием повлиять на крестьян, дабы они работали и в праздники, мотивируя это тем, что военное время не признаёт никаких праздников. Священники, выслушав его, разошлись, понуря головы и решив не говорить об этом крестьянам.

14 декабря. В лагере под управлением офицера сапёрного батальона производятся дороги между бараков; волами привозят камни и песок, a по бокам дороги делают рвы для стока воды. Строят при этом новые бараки и проводят сети электрического освещения.

Заключенные тянут телегу с грузом. Фото: Талергофский альманах, выпуск 3-ий, часть 1-ая. Фото: Государственная публичная историческая библиотека

15 декабря. Составляю список обитателей нашего барака. Священникам впервые выплачивают жалование. 

За бараками проводят дорогу. С целью утрамбования дороги сапёрный офицер с помощью сотни человек и трёх пар волов доставил тяжёлый трамбовочный вал, который эти люди с трудом вытащили из грязи. 

16 декабря. В моём бараке 212 человек, из которых много больных, что ежедневно веду по несколько человек в лазарет. Вшей так много, что не успеваем их уничтожать, солома пропитана и ими, и грязью.

Впервые удалось мне купить чернил и перьев; до сих пор я писал письма только карандашом.

Один из священников с дьяками и крестьянами поёт коляды, вторит им один народный учитель – и, видно, отдался этому пению всей душой. Вдруг перестал петь и заплакал, крестьяне сняли шляпы и дальше поют. У других также появились на глазах слёзы. 

17 декабря. Мороз сковал грязь. Сегодня с почты прибыло значительное количество посылок из Галичины с съестными припасами для интернированных.

Я получил от одного из интернированных нашего барака несколько яблок. Впервые после ареста я, вместе со своим отцом ел яблоки и восхищался их вкусом. 

У о. Еднакия есть здесь один из прихожан по фамилии Гаврилюк, который ради того, чтобы быть близко с батюшкой, услуживает ему безвозмездно, Это человек добрый, с голубыми глазами, весьма преданный своему священнику. Он стирает его бельё, чистит платье, готовит чай и всякую еду, стаканы моет, потирая пеплом, ополаскивая водой и вытирая рукавом своей дырявой рубахи.

18 декабря. Канун св. Николая Чудотворца. Угнетённое настроение. 

Уже несколько дней Базар болен и лежит на соломе, держа ноги в мешке с соломой. За котелком с едой протягивает свою тощую руку и с жадностью принимается за еду.

Жолкевич молится со сложенными на груди руками и устремив взор в электрическую лампу… Тут же о. Игнатий Мохнацкий уже, может быть, с полчаса силится продеть нитку в иголку, но напрасно: то нитка влево, a иголка вправо, то наоборот…

20 декабря.  Прибыл новый транспорт интернированных. В нашем барак поместили 3 «украинцев» и одного немца.

Приходят 2 юриста и рассказывают о новом военном законе. Гоцкий со стаканом чаю в одной и папироской в другой руке ведёт диспут с одним священником. Затем Гоцкий надевает длинную овечью шубу и самодельные сапоги-калоши из соломы с деревянными подошвами и, держа стакан чаю в одной, a папиросу в другой руке, отправляется медленным шагом на двор гулять, стуча деревянными подошвами. Тут он поочерёдно подходит то к одному, то к другому из своих знакомых, a в лагере почти все знакомы между собой, угощает каждого папироской и жадно расспрашивает про новости. Собрав их таким образом, утомлённым возвращается в барак и с видимым наслаждением передаёт их нам. 

21 декабря. Впервые появились в бараке 2 электрические лампы. Эта новость привела живущих в бараке в восторг. Составлен список песен, распеваемых во всём талергофском лагере.

22 декабря. Простудился где-то, ибо сапоги мои протекают, a починить их негде. Лежу, как и многие другие, на соломе и в горячке. Многие из нас, больных, находятся даже в бреду. Лекарств нет, a врача видим только утром – и то не больше 15 минут, его заменяют студенты-медики. которые пичкают одним и тем же лекарством всех больных без разбора. 

Солдаты, видя, что в бараке все больны, не берут никого на работу. 

Фото: Талергофский альманах, выпуск 3-ий, часть 1-ая. Фото: Государственная публичная историческая библиотека

Власти, заметив усиливающуюся смертность у интернированных, разрешают одному из купцов Граца продавать интернированным сахар, чай и прочие продукты.

23 декабря. Лежу и читаю фельетон Герцля, ибо, не имея сапог, не могу ходить. Грязь смешалась со снегом. В наш барак переводят 4 людей и налагают на наш барак 15-дневный карантин.

24 декабря. Впервые получаем на обед капусту и фасоль, к которой примешано что-то похожее на мясо.

Получаем свежую солому, что даёт возможность выбросить гнилую солому и на её место положить свежую. Но не всем это удаётся, ибо соломы немного. 

Лемки из села Лосье играют в карты, a другие, лежа на соломе, беседуют между собою. В бараке продают казённый хлеб по весьма дешёвой цене – по 20 геллеров за булку, ибо деньги нужны на лекарства, кожу и прочее.

25 декабря. Снег тает, грязь невозможная. В сортир проложена лишь одна доска, по которой может пройти один человек, так что, встречаясь с выходящим из сортира, или сам же встречный, должны всегда сойти в грязь. Куртуазия во всём. 

Латинский праздник Рождества Христова. Получаем раньше обыкновенного завтрак и кофе. 

26 декабря. Собираем 5 крон на телеграмму Францу-Иосифу и его министрам. Вероятно, эта телеграмма останется гласом вопиющего в пустыне. Во втором отделении официально констатирован возвратный тиф. Это вызывает у каждого из нас опасение заражения, но полагаться остаётся только на волю Божию и выносливость своего организма.

Ночью приходит транспорт интернированных поляков из Кракова. Когда они узнали, что в лагере тиф, то пришли в ужас.

27 декабря. Грязь. День почти тёплый. Священники совершают обедню, a спустя короткое время – вечерню. Одного интернированного, который взял тайком у повара 10 картошек, лагерные власти наказали 2-часовым anbinden. Причём солдат до того сильно затянул верёвками почти голого человека, что тот, несмотря на то что наши ухаживали за ним, прикрыли его своими одеялами и т. п., не выдержал этого наказания и ночью скончался. 

28 декабря. Главный комендант лагеря приказывает комендантам бараков явиться к нему с рапортом и говорит, что до сих пор нас власти наказывали плетью, а теперь станут прокалывать штыками, ибо вахтенным отдано приказание прокалывать штыком всякого упрямого или дерзкого по их мнению интернированного. 

Ночью скончался 67-летний крестьянин Афанасий Павловский из Галича. 

29 декабря. Сегодня ранним утром один из больных, почти в бреду, взял котелок и пошёл к решётке за водой. Ворота были открыты. Постовой солдат крикнул ему «стой!», но тот, сонный, видимо, не слышал окрика и шёл дальше. Тогда солдат выстрелил и ранил его, причём вторым выстрелом ранил другого, который побежал за первым, чтобы его вернуть. 

Крыша нашего барака до того покрылась дырами, что вода во время дождя льётся струями на наши головы.

30 декабря. Фельдфебель приказывает всем нам выйти на площадь и строиться в ряды, после чего проверил нашу численность, дабы убедиться, не удрал ли кто из нас. Из «семейного барака» переводят часть людей в бараки III участка. 

31 декабря. Афера Д., коменданта ІІІ участка. Говорят, что он присваивал себе много вещей, которые власти присылали для интернированных, старался нажиться за их счёт. Предпринятая у него ревизия дала уличающие его доводы. У него нашли много одеял, белья, сапог и др. вещей. Всех виновных арестовали, посадили в тюрьму в Грац. Это было для нас маленьким нравственным удовлетворением, ибо впервые лицо, имеющее власть над жителями ангара, понесло, вероятно, заслуженное наказание. 

Продолжение следует