Окончание. Часть первая, часть вторая, часть третья, часть четвертая, часть пятая, часть шестая, часть седьмая
Весной 1915 года началась наступательная операция германских и австро-венгерских войск, получившая название Горлицкого прорыва – по названию местечка Горлице между Вислой и Карпатами.
Не сумев потеснить русские войска в ходе зимне-весенних операций 1915 года у границ Восточной Пруссии и в Карпатах, германское командование обратило своё внимание на юго-запад, где австро-венгерская армия была уже близка к агонии.
Спасать союзника было поручено генералу Августу фон Макензену, командующему 11-й германской армии (10 пехотных и 1 кавалерийская дивизии, переброшенные с французского фронта). Также ему передавалась 3-я и 4-я австро-венгерские армии (всего 12 пехотных и 2 кавалерийские дивизии). И вся эта сила – против 3-й русской армии генерала Р.Д. Радко-Дмитриева.
Известный военный историк А.А. Керсновский так описывал сложившуюся ситуацию: «Никогда ещё за всю войну русская армия не подвергалась большей опасности, чем в эти апрельские дни 1915 года. Против 6 ослабленных наших дивизий IX и Х корпусов неприятель сосредоточил 16 свежих. У нас здесь было всего 4 тяжёлых пушки против 160 неприятельских. У Горлицы 130 орудиям Х армейского корпуса противостояло 572 орудия всей XI германской армии, но в то время как наши батареи могли расходовать только по 10 снарядов в день, боевой комплект германцев был неограничен. Превосходство врага было тройным в пехоте и пятерным в количестве артиллерии. Фактически, принимая во внимание наш “снарядный голод”, огневое превосходство Макензена над Радко-Дмитриевым было в 50 раз. Принимать бой в такой обстановке было безумием и преступлением…»
В итоге русская оборона была прорвана на глубину до 40 километров. Русская армия, «перебитая, но не разбитая», отступала…
За последующие летние месяцы нашим пришлось сдать Львов, оставить Галицию и Польшу, потерять систему крепостей и часть стратегических железных дорог. Все успехи 1914 года были утрачены, как и надежды на скорое окончание войны. Более того, австро-венгерская империя, разгром которой казался уже делом решённым, укрепилась и воспряла духом.
И занялась любимым делом – террором в отношении русских людей в оставленных Русской армией городах.
* * *
Из воспоминаний священника Иоанна Бирчака: «В мае 1915 года началось отступление русских армий, a за ними тянулись длинными вереницами обозы бегущих из боязни перед мадьярами крестьян. В селе появились мадьярские части, a в моём приходе расположился штаб. Началась упорная битва. Мои дети и 30 малюток из села, собравшихся на приходе, ночевали в погребе, так как каждую минуту угрожала опасность быть убитым от пролетающих пуль и осколков. Веер пулемётной стрельбы раз за разом проходил над крышей прихода, иногда задевая крышу, после чего капитан Янковский посоветовал мне отправить детей в село Тыссов.
Талергофский альманах, выпуск 1-ый. Фото: Государственная публичная историческая библиотекаОколо 8 часов вечера явился во двор мадьярский жандарм с одним солдатом. Жандарм обратился к полковнику на непонятном мадьярском языке, из которого я понял одно слово “поп”.
Предполагая, что разговор касается меня, спросил я полковника о причинах посещения жандармом в столь необычное время моего дома. Полковник ответил кратко по-немецки: “Жандарм приглашает вас в Болехов для составления краткого протокола”.
В Болехове отвели меня в жандармское управление, где комендант жандармерии Губер прочёл мне мои политические грехи – дескать, что я главный вожак в уезде, устраиваю политические собрания, являюсь председателем местной читальни, что ввиду распространения в уезде русофильской агитации отреклись от меня даже мои дети и т.п. Я, выслушав спокойно все обвинения, возразил, что хотя я действительно являюсь председателем читальни, но не вижу в этом ничего преступного, так как статут читальни был утверждён австрийским наместничеством.
– В данном случае вы должны были действовать даже против воли наместничества! – возразил мне комендант, который велел посадить меня под арест в общую камеру.
Наконец в праздник Сошествия Святого Духа меня вызвали на допрос к некоему капитану с поручиком украинофилом Кордубою, сыном священника из Бережан. Капитан обратился ко мне со следующими словами: “Вы свободны, однако на основании мнений наших доверенных вы неблагонадёжны, потому будете вывезены из пределов Галичины. Вы совершали богослужения для россиян”.
Я возразил, что возводимые на меня обвинения неверны. Богослужения совершались в церкви по обыкновению для прихожан, a случайное участие в богослужениях русских воинских чинов не делает меня преступником, ибо вход в церковь доступен и „еврею, и эллину”. Русский солдат искал в церкви не политики, a молитвы.
Капитан дал мне разрешение сходить в сопровождении солдата домой за кое-какими вещами. Сопровождавший меня солдат был без штыка, что означало некоторую снисходительность со стороны властей по отношению ко мне. Дома я застал уже другой штаб, других офицеров и после краткого свидания с женой ушёл обратно в Болехов.
25 сентября был я отправлен с 16 болеховскими мещанами в Сколье. Конвоировавший нас солдат не имел никаких инструкций относительно дальнейшей нашей судьбы, a потому решил заночевать на базаре – дескать, утром видно будет, где нас пристроить. Из этого положения вывел нас прусский жандарм, проходивший мимо и велевший нашему конвоиру вести нас в жандармское управление. Утром нас вызвали к уездному старосте на допрос, а затем отправили в Талергоф.
В полдень жандармы отвели нас на вокзал. Вели окольными тропинками, чтобы избежать нападений со стороны городской черни».
* * *
Из воспоминаний священника Владимира Дольницкого: «Австрийцы арестовали меня первый раз в 1914 г., но благодаря уездному старосте Пржибыславскому через неделю заключения меня уже освободили.
Вторично я был арестован в 1915 г., причём просидел 5 недель в тюрьме в Золочеве, a затем 3 недели в львовских Бригидках.
В 1916 году меня предали военному суду во Львове, который составил обвинительный акт по доносу одного ресторатора: он донёс властям, будто я приказывал вывешивать флаги России по случаю взятия русскими Перемышля и на собрании сельских старост в Золочеве выражался враждебно против Австрии.
Военный суд оправдал меня, но военный староста, полковник Бастген, выслал меня в Талергоф, где я пребывал до самой весны 1917 года».
Общий вид на Талергоф. Талергофский альманах, выпуск 3-ий. Фото: Государственная публичная историческая библиотека* * *
Из воспоминаний преподавателя гимназии Семёна Труша: «20 июня 1915 г.
– Папа, вставай! Жандармы пришли, – разбудила меня дочь Наталия в 10 часов вечера.
Лето было жаркое, и я устроил себе постель на сеновале – в стогу соломы. Целый день был занят в поле, вечером возил мадьярам в соседнее село четыре мешка реквизированного зерна. Поднялся я с трудом и вижу: обступили мой сеновал шестеро солдат с фонарями. Их комендант, жандарм Богуцкий, кричит на меня:
– Вставай, погулял с „москалями”, a теперь плачешь за ними? А где награбленные вещи? А русский катехизис кто читал?
Я решил ничего не отвечать жандарму. Зная, что меня сейчас уведут, я прошёл в хату, оделся и попрощался с семьёй.
Меня увезли на подводе в Крукеничи – в волостной арестный дом. Через день утром пришёл в камеру жандарм Богуцкий и заявил, что отвезёт меня в Самбор.
Перед отъездом прибежала жена и рассказала, что после моего ареста солдаты перевернули дома всё вверх дном. Перерыли все углы и всю солому, постель, чердак, перевернули всю мебель, даже иконы. Облупили со стен штукатурку и изрыли всю землю в огороде. Мою библиотеку сожгли, а товары в моей лавочке разграбили.
В Самборе после составления протокола определили меня на сборный пункт. Тесно было здесь, так как ежедневно прибывали новые партии таких же, как и я, арестованных.
Вскоре ночью отправили нас на вокзал и отправили в Талергоф».
* * *
Из воспоминаний крестьянина Григория Вовка: «Не успели вернуться австро-мадьярские войска, как пошли новые слухи о новой кровавой расправе австрийцев с русским населением Карпатских гор. В селе Синеводск, занятом австрийцами, были повешены следующие крестьяне: М. Коваль, П. Коваль, Я. Герасимов, Н. Джус, И. Матишин, А. Коваль, Ф. Гудз, И. Коваль, И. Фединишин, И. Горбаль и П. Джус – за то, что они по приказанию русских военных властей, помогали при постройке моста. Был повешен и один 16-летний мальчик – за то, что его мать постирала белье русским солдатам…»
Разгром редакций «Прикарпатская Русь» и «Голос народа» в канун войны. Талергофский альманах, выпуск 2-ой. Фото: Государственная публичная историческая библиотека* * *
Газета «Прикарпатская Русь»: «Как австрийцы поджигали селения? Прибывшие из окрестностей Турки крестьяне показывали куски чистого фосфора, найденные ими на крышах своих домов. Мадьярские войска, отступая из Турчанскаго уезда, бросали куски фосфора на соломенные крыши с целью поджога. Таким образом сгорел ряд русских селений.
…В Ветлине мадьяры ходили по улицам со списками в руках, и те дома, возле которых они останавливались, сразу же поджигались.
В с. Святом находилась церковь, особенно любимая приходом. Мадьяры, войдя в алтарь, поставили в храме своих лошадей и даже покрывали животных церковными облачениями. Офицеры распивали за Святым престолом водку и устраивали оргии; там ж они отправляли естественные надобности. Большую икону Богоматери мадьяры вынесли в окопы, поставив её как прикрытие для пулемёта. При отступлении австрийской армии церковь была взорвана теми же мадьярами.
В селе Сосницы мадьяры превратили церковную ограду в виселицу. Ворвавшись в селение, они прежде всего арестовали на улице попавших в их руки местных крестьян Илью Якимца, Ивана Шустака, Андрея Гордя, Николая Снгоровскаго, Илью Яворского и Ивана Кошку. Затем, созвав всё население, офицер объявил, что австрийское правительство будет всегда „вот так расправляться с изменниками”, – и здесь же на глазах жителей села арестованные были повышены, причём под трупами первых трёх были разложены костры и тела сожжены. Оставляя селение, мадьяры взорвали церковь.
В Ярославском уезде везде, где проходили мадьяры, оставались лишь груды развалин и множество бесприютных сирот. Большинство населения разорённых местечек и сёл принуждены были жить в землянках.
В деревне Медвежьей по доносу униатского священника Н. Крайчика произошёл следующий случай. Там жил сознательный крестьянин Илья Коваль. Года 2 или 3 назад он умер, оставив жену с несколькими детьми. Австрийцы, вступив в эту деревню, спросили прежде всего, где живёт Коваль, a когда узнали, что он давно уже умер, сказали его жене: „Тогда одевайся ты и пойдёшь с нами. Всё равно”. Ничего не подозревая, женщина последовала за солдатами, a те, приведя её в соседнюю деревушку, повесили на дереве вместе с двумя другими крестьянами…»
Талергофский альманах, выпуск 1-ый. Фото: Государственная публичная историческая библиотека* * *
Из воспоминаний крестьянина Василия Дьякова (Бобрецкий уезд): «Я был арестован вместе со своим племянником Фёдором Дяковым по доносу бывших австрийских полицейских. После длительных странствий по галицким тюрьмам в Львове, Перемышле и Кракове, после голода, холода и надругательства я очутился с многими иными в Вене, a отсюда был отправлен в Талергоф, где прожил до окончательной его ликвидации. В Талергофе заставили меня немцы возить в телеге булыжники для постройки улиц и мостовых…»
* * *
Газета «Прикарпатская Русь»: «Во Львов приезжают ежедневно всё новые и новые голодные и оборванные беглецы из западных окраин Галицкой Руси, так называемой Лемковщины, и в особенности из окрестностей Дукли, Змий Города и Горлиц. Они, очертя голову бегут из родных мест, от ужасов вражеской расправы, от страшного призрака голода и холода.
Жалкое впечатление производит внешний вид несчастных беглецов, потрясающим кошмаром веет от их рассказов о пережитых ими ужасах. Беглецы приезжают чаще всего в одиночку: женщины, старики, дети, редко 3–4 лица одной семьи, но из каждой семьи обязательно недостаёт кого-нибудь. Мать потеряла дочь, сын – отца, малые дети – родителей и т.д. Одних убили австрийцы, других, в особенности женщин, увели с собою в Венгрию на дикую потеху, иные бежали перед их зверствами и по неделям скрывались в лесах.
Жестоко и беспощадно расправлялись австрийцы с населением Лемковщины за русские убеждения и горячую любовь к своему прошлому. Большинство сёл сожгли дотла, много священников и крестьян было казнено без суда и следствия, тысячи семей были насильно вывезены в глубь Венгрии и Австрии.
В особенности жестоко мстили лемкам после временного отступления русских войск. По многим сёлам австрийские жандармы производили новые тщательные обыски, ища главным образом экземпляры воззваний Верховного Главнокомандующего к русскому народу…»
* * *
Из рассказа солдата Александра Маковского: «После нескольких дней волокиты по галицким тюрьмам, показавшихся нам вечностью, мы очутились в Талергофе.
Терезинская тюрьма. Талергофский альманах, выпуск 2-ой. Фото: Государственная публичная историческая библиотекаИз ближайших к нам сёл Скоморохи и Свитазова находилось здесь до 40 человек, не считая своих стенятинцев. Караулили нас солдаты 27 п. градского полка. Обращение их было куда суровее, чем манеры львовских тюремщиков. За малейшую оплошность они кололи штыками насмерть. Ежедневно утром лежало под бараками по несколько окровавленных трупов.
Как пища подавалась мутная тёплая вода, разбавленная какой-то смесью и называемая супом. Изголодавшиеся заключённые за неимением посуды получали её кто в шапки, кто в шляпы. Помню, как однажды солдат заколол одного крестьянина возле котла во время раздачи обеда. Давка была невозможная. Нажимающие сзади и толкнули передних, и таким образом человеческая волна заколыхалась. Ближайший из арестованных, стоявший рядом с караулом, нехотя толкнул солдата, за что пришлось ему заплатить жизнью.
В другой раз я был свидетелем того, как солдат нанёс арестанту, закованному в цепи, 13 колотых ран штыком, после чего бросил умирающего истекать кровью на голой земле.
Чтобы не умереть с голоду, приходилось браться за всякую работу. Чистили отхожия места, вывозили навоз на немецкие огороды и т.п.
После определения меня на военную службу я побывал в Вадовицах и Шимбергу, a в чешской Праге дождался республики.
Возвратясь домой, застал я в живых только двоих своих детей в возрасте 4 и 7 лет, которые были на содержании у добрых соседей.
Жена, моя мать, бабушка и шурин умерли в 1915 году – во время моего пребывания в Талергофе».
