Оксана Кушляева, театральный критик, создатель и редактор портала «Летающий критик»:
– Сейчас театр пытается рассказать про те жертвы, которые не поддаются подсчёту. Например, разговор о жертвах зазвучал в театре для детей и подростков. В Центре Мейерхольда есть спектакль «Дети ворона» – рассказ для детей и подростков о детях репрессированных родителей, взгляд на события репрессий детскими глазами, разговор о сочувствии с юным поколением, которое не знает эту историю и воспринимает её как страшную сказку. Ещё одна тема, на которую интуитивно вышел современный театр, – жертвы колониальной политики Советского Союза. Оказывается, погибли целые народы с их уникальным языком и культурой. Например, магаданские эвены, которых сегодня осталось несколько человек. Это невозможно посчитать: не просто убито столько-то человек – погибла культура, уничтоженная проводимой Советским Союзом ассимиляцией и русификацией. Есть тема неизвестных и забытых войн ХХ века: афганской, чеченской, грузино-абхазской, которые, на первый взгляд, не имеют отношения к Большому террору и репрессиям.
Вирджилиу Бэрладяну, доктор исторических наук, Институт истории Академии наук Молдовы:
– В XX веке тоталитарная система исковеркала жизни практически всех людей – и палачей, и жертв. В Молдавии почти во всех сёлах были воздвигнуты памятники, посвящённые этим жертвам. Но при этом часто оказывается, что в списках нет многих и многих подвергшихся депортациям или политическим репрессиям. Кто-то просто исчез в первые дни, кто-то родился или умер на поселении и о них не вспомнили. Поэтому списки на памятниках приходится ещё не раз дополнять. Всё самое важное и трагическое из XX века до сих пор происходит внутри нас – те процессы, которые позволяют понять, кем мы являемся, и дают возможность, как сказал Сахаров, каждый день по капле выдавливать из себя тоталитаризм. Очень грустно, что исторические личности, которые осуществляли репрессии, ещё всплывают в общественной памяти как положительные фигуры. Это значит, что внутри себя мы это горе не осознали и изжили. Фактически мы идём против общего курса официальных идеологий и настроений массовой культуры.
Поминовение жертв тоталитарного режима – это путь умиротворения общества, который ведёт к преодолению нашей коллективной травмы. Я думаю, что этот сложный и опасный процесс больше касается личного, потому что оплакивать, мне кажется, можно скорее в рамках небольших сообществ и на личном уровне. Одновременно нужно думать о том, чтобы разрабатывать средства и методы, которые позволят в большей степени вовлечь общество в эти процессы. В этом могут участвовать и литература, и театр, и школа. Думаю, что предстоит написать ещё много литературных произведений, поставить не один спектакль и снять художественные и документальные фильмы, чтобы общество в целом осознало масштабы драмы, которую пережили наши народы в XX веке.
Артём Кравченко, сооснователь «Лаборатории публичной истории», научный сотрудник Института этнологии и антропологии им. Миклухо-Маклая РАН, преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук:
– Говоря о жертвах XX века, мы неизбежно будем приходить к разговору о страхе в той или иной форме и о нежелании что-то видеть. Оплакивание позволяет увидеть то, что ранее было скрыто.
Мне хотелось бы вернуться к двум полярным вариантам рассмотрения жертвы. Первый вариант, от которого мы постепенно уходим, – во всяком случае, в отношении жертв Большого террора, – это отношение, согласно которому быть жертвой или быть связанным с жертвой стыдно. Нет, не стыдно. На противоположном полюсе подход, предполагающий, что быть жертвой почётно. Нет, не почётно. Жертва – проявления жизненной трагедии. Быть жертвой – это трагично. Поэтому я вижу опасность не только в первой модели, но и во второй, когда жертву наряду с героями используют в целях пропаганды каких-то политических идей. Жертва иногда может быть и героем, но в целом жертвы тоталитарного режима – это всё-таки именно жертвы большой репрессивной машины. Это те, кто был трагически этой машиной раздавлен.
Я говорил с людьми, которые проводят платные генеалогические исследования. Многие из них замечали: если в 1990-е годы рядовой запрос был направлен на то, чтобы обнаружить связь с каким-нибудь знатным человеком дореволюционной эпохи (лучше всего, конечно, дворянской фамилии), то сейчас появились также люди, которые хотят найти среди своих предков именно жертв советского государственного террора. И разочаровываются, если им говорят, что в их семье репрессированных нет. Это, мне кажется, не очень приятный симптом, говорящий о том, что частью общества жертва начинает восприниматься как некий социальный капитал.
Я достаточно много времени провёл на акции «Возвращение имён» и только несколько раз слышал, чтобы к микрофону выходил человек и говорил: я внук (или правнук) палача. И вне акции таких тоже вижу не часто. А вот людей, которые рассказывают о том, что их дед или прадед служили в «органах» в эту эпоху, но просто чинили электрику или бумажки перекладывали, слышал много. Это проблема чего-то более глубокого, антропологического – при этом не только советского. Того, что пришло в XX веке и привело в мир большое зло, причём не извне, а изнутри людей, в том числе тех, с которыми почти каждый из нас связан разного рода узами.
Оплакивание первыми стали делать поэты
Виктория Файбышенко, кандидат философских наук, доцент Свято-Филаретовского института:
– В нашем случае оплакивание действительно имеет дело прежде всего с выведением из тьмы на свет, с утверждением присутствия того, что отсутствовало. Природа той социальной системы, с которой мы все имели дело, включала в себя фундаментальный общественный договор, который предполагал выбрасывание, полное уничтожение памяти о содеянном. Эта процедура заключалась в вычёркивании имени, и поэтому акция «Возвращение имён» имеет такое важное символическое значение.
Что возвращается? Возвращается имя. Называние по имени – это и есть бытие человека в его человеческом состоянии, а не только в биологическом. Возвращение имени означает признание неубиваемой и неуничтожаемой ценности, неуничтожаемого присутствия человеческого бытия. Общественный договор заключался именно в неназывании по имени, то есть в полной и окончательной десемантизации жизни, когда её больше вообще нет. Раньше люди не могли и помыслить такое. И поэтому оплакивание как называние по имени, отпевание этого имени связано с разрушением самой конструкции этого извращённого общественного договора, с внутренним несогласием с тем, чтобы не вспоминать.
Какой смысл это имеет сейчас? Признавая, выводя на свет, не позволяя каждому имени уйти в полное небытие, мы разоблачаем, удерживаем, запрещаем этим структурам то насилие и вычёркивание, которые в противном случае продолжают действовать. Причём это не обязательно структуры, относящиеся к старому советскому времени.
На самом деле оплакивание как произнесение имени, как признание мёртвых и – парадоксальным образом – их погребение и воскрешение первыми стали делать поэты – не после всего совершившегося, а прямо изнутри этой машины зла. Я могу вспомнить стихи Пастернака, Цветаевой, которые буквально осуществляют информативный факт оплакивания, поминания, похорон. Стихи Ахматовой так и говорят: «Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена», то есть поэтическое действие как оплакивание и восстановление в памяти – это в каком-то смысле самый радикальный ответ на устройство машины зла, забывания, убирания, уничтожения имени.
Юлия Балакшина, учёный секретарь Свято-Филаретовского института, доцент РГПУ им. А. Герцена:
– Для меня тема возвращения имён животрепещущая, потому что на протяжении многих лет Свято-Петровское братство является одним из инициаторов проведения этой акции в Петербурге. У нас она называется «Хотелось бы всех поимённо назвать» и включает в себя Молитву памяти и возвращение имён. Я являюсь организатором акции... Делаешь в этот день одно, второе, третье… Подойти к микрофону и самой прочитать имена получается один раз за весь день. Но я обратила внимание, что Анатолий Яковлевич Разумов, который возглавляет центр «Возвращённые имена» в Петербурге и создаёт Ленинградский мартиролог, каждый раз переживает эту акцию одинаково. Он стоит около людей, которые читают, как часовой на посту, с 12 утра до 8 вечера. Когда мы заканчиваем читать имена на Троицкой площади, он переезжает в Музей Ахматовой и там продолжает стоять до 10 часов вечера. И я не могла понять, что он делает. А в этом году у меня появилась такая возможность, и я просто стояла и слушала эти имена, я их не произносила. Я была не тем, кто выполняет функцию извлечения имён на свет, – я была тем, кто их принимал. И моё переживание этого дня было одним из самых глубоких ощущений за прошедшие десять лет. Поэтому я могу свидетельствовать, что в акте оплакивания важно не только произнесение имени. Не менее важно, чтобы были те, кто примет эту память, это слово, это имя. В конце концов, когда мы приходим в театр, мы тоже воспринимаем этот опыт, становимся причастными ему. Так восстанавливается причастность людей друг ко другу, и в этом мне видится один из ключевых, фундаментальных смыслов оплакивания.
Его жизнь была нужна
Священник Георгий Кочетков, духовный попечитель Преображенского братства:
– Наша надежда, во-первых, на возрождение памяти и очищение её через покаяние, через разного рода усилия воспоминания, в том числе методами искусства и, конечно же, в церкви. Обязательно в церкви! Надо, чтобы церковь научилась говорить народу то, что народ должен услышать, даже если он от этого отвык, этого не ждёт и сам не просит.
Конечно, оплакивание должно быть личным. То, что говорил господин Вирджилиу, мне очень близко, потому что именно в таких маленьких общинах это лучше всего может произойти. Именно тогда, когда есть личностное измерение, которое так часто потеряно в жизни современных людей, возможно самое глубокое сочувствие и оплакивание.
Зачем вообще нужно оплакивание? Почему нужно отпевание, почему это так важно? Ведь мёртвым всё равно, ведь они этого уже не видят и не присутствуют здесь непосредственным образом. Да потому, что, когда человек оплакан, это свидетельство того, что люди, жившие рядом с ним, жалеют о его отсутствии, о том, что он ушёл от них. Значит, его жизнь была нужна одному, другому, третьему – многим или немногим, но она была нужна. Что было страшно в тоталитарной системе, которая абсолютно всё обезличивала и наполняла какими-то симулякрами, – она вводила в сознание людей понимание, что ты винтик, что в лучшем случае ты функция, которую тебе определят по своему произволу какие-то полуграмотные начальники. И вот это требуется преодолеть.
Оплакивание – это не только воспоминание. Мы не можем в наше время, забывать о Христе. Всё-таки Христос – это жертва. Есть огромное число святых XX века, наша гордость и краса перед всем миром. Это те, кем мы можем похвалиться перед любым человеком, в любом государстве. Они были жертвами, но жертвами за правду, за веру, за единство людей в Духе и Истине. Нужно ценить эти жертвы! А мы их не ценим, мы не понимаем, что они могут быть искупительными жертвами за нас и за бесчисленные грехи в нашей современной жизни, где мы – наследники тоталитарного советского режима, совсем не русского – эти вещи никак нельзя путать.
Конечно, мы должны думать о том, чтобы каждый был носителем этой полноты памяти и сочувствия, чтобы каждый открыл своё сердце и мог посмотреть в глубину своего рода, своей традиции. Некоторые находят там святых, и таких большинство; другие находят палачей, хоть их и не так много, как нам иногда ложно вещают. Когда человек может свою линию жизни продолжить в глубь истории и через современность думать о будущем, не боясь ничего, не оглядываясь по сторонам, – это имеет огромную ценность. Например, я могу назвать по именам всех своих предков по отцовской линии до XIII века: кто кем был, кто при Иване III, при Петре I был при дворе. Когда я это узнал (к сожалению, очень поздно), для меня совершенно по-другому развернулась русская история, отпали все эти мифы, через которые её демонстрировали. Я стал чувствовать свою причастность к ней, и мне стали небезразличны личные судьбы многих людей, не только моих предков. Мне каждый человек важен, если у него есть качество жизни, если у него есть хотя бы стремление к этому качеству, если он может вздохнуть перед Богом за другого человека, а не только о своих бедах. Очень важно, чтобы мы почувствовали своё родство, свою близость, а не бесконечно противопоставляли людей друг другу. Так что это всегда и к нам вопрос: если тебя задела судьба другого человека и особенно его трагическая кончина, когда некому было его помянуть, вспомнить о нём, оплакать его, а часто нельзя было и имени его назвать, то оплакивание приводит тебя совсем в другое состояние. Ты становишься другим, готовым к настоящему покаянию, не только за свои грехи, за которые обязательно нужно каяться, но иногда люди, правда, редчайшие, могут каяться и за целый народ. Такая акция покаяния от имени русского народа и от имени еврейского народа прозвучала на нашем Фестивале в прошлом году. Сейчас ни в том, ни в другом народе нет таких руководителей, которые могли бы сделать это с высоты своего положения, как бывало прежде в истории. А это было бы очень важно для возрождения народа, страны и церкви. Церковь здесь никак нельзя отрывать, противопоставлять народу, истории, современности.
Православное духовенство в Соловецком Лагере Особого Назначения. Фото конец 1920-х гг.Первый шаг – это именно сочувствие. «И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать». Из глубины этого сочувствия возможно оплакивать, можно успокоить, как бы примирить эти нескончаемые жертвы с жизнью, с нынешними людьми, с нашей историей. Иначе мы всегда будем Ваньками, не помнящими своего родства и ни за что не отвечающими – ни за прошлое, ни за настоящее, ни за будущее.
Дай Бог, чтобы в этом нам помогали искусство, литература, театр – все средства, какие есть. Если и наука что-то может – прекрасно, пусть делает. Все должны внести свой вклад в это дело, потому что оно касается нашей жизни, жизни наших детей и внуков. Я много лет говорю об этом, но люди как-будто не понимают. Вы хотите жизни своим детям? Уж себе, ладно, можете не хотеть, но хотя бы своим детям и внукам хотите жизни? Если хотите – думайте о возрождении через покаяние, а значит, через сочувствие и оплакивание жертв.
Такой истории, как в нашей стране, мировая история больше не знала! Нам нужно это оплакивание хотя бы ради бесчисленных страданий нашего народа и нашей церкви, этого океана крови и слёз. Оно может проходить в разных формах, но формах внутренних, духовных, сердечных, а не только рациональных. Поэтому недостаточно просто называния, возвращения имён... Это должно быть соединено с молитвой памяти, как это делаем мы много лет в Москве, Санкт-Петербурге и в десятках других городов нашей страны. Хорошо, что есть акция «Мемориала». Да, она политическая, но всё-таки она возвращает имена, пусть на первом – поверхностном уровне, но и за это слава Богу! Теперь надо идти дальше, нужна Молитва памяти, поминовение! Это и будет, по моему глубокому убеждению, настоящее оплакивание.
Мне приходилось много раз стоять в этих очередях и читать имена – каждый год в разных местах, и я видел, как приходят люди знаменитые и простые, никому не известные, как они, поминая усопших, входят в эту удивительную память, в этот дух жизни. В последние годы всё больше и больше людей добавляют в общий мартиролог списки своих родных и близких, говоря, что вот это мой дед, мой отец или двоюродный дядя, он так-то там-то и тогда-то погиб. И мы понимаем, что это не просто жертва истории, что за ней стоит тоталитарное зло, которому нельзя давать свободно гулять по нашей земле.
