– Произнося слова «русская эмиграция», мы обычно думаем про какое-нибудь кафе в Харбине или Париже, где собираются интеллектуалы, и почти ничего не знаем про деревенских беженцев, которые пытались восстановить на чужбине свою крестьянскую жизнь. Сегодня эту картинку мы постараемся всё же дополнить.
Ещё до революции исследователи отмечали массовое переселение крестьян в приграничные районы Китая.
Хайлар – главный центр исторического закрытого района, который назывался при царе Барга, потом – Хулунбуир (сейчас это часть Внутренней Монголии, но раньше была Маньчжурией) как бы въезжает горбом в территорию России. Географически Трёхречье – это граница сегодняшней Читинской области, Забайкальского края и Китая.
Даже по карте видно, что для русских, переселявшихся в Трёхречье, эмиграция была очень необычным делом. В отличие от людей, которые из Иркутска, скажем, попали в Париж, здесь расстояние между местом исхода и местом прихода большинства мигрантов было настолько близким, что они могли видеть через границу – реку Аргунь – собственную деревню. Это, с одной стороны, давало возможность им чувствовать дыхание родины, а с другой, постоянно вкручивало их во все психозы приграничной жизни: сначала Советская власть, затем Маньчжоу-го, потом китайские националисты, потом коммунисты... Всё время разные силы обвиняли их в какой-то нелояльности или пытались использовать, как японцы, в своих целях.
В Трёхречье мы имеем дело с достаточно сложным населением, и здесь у нас будет несколько главных героев. Первые – это забайкальские казаки: группа, которая доминировала в регионе. Вторая группа – старообрядцы. В Забайкалье ещё Екатерина II организовала анклав, куда, кроме русских, переселяли старообрядцев с территории Белоруссии и Польши. То есть именно здесь образовалось то самое «Белое царство», которое они искали. Живут обособленно, богато, создают свои деревни.
Ещё одна группа – русские крестьяне, которые не связаны ни с казаками, ни со старообрядцами, самое слабое сообщество в регионе: беженцы, которые потеряли всё. Они разобщены и потеряны.
Появляется и ещё одна неожиданная группа – китайские крестьяне, живущие в пограничной зоне, которые испытывают очень сильное влияние русской культуры: как правило, говорят по-русски, часто принимают православие и вместе с ним – модели русской жизни.
Главным импульсом для появления так называемого русского Трёхречья была очень жестокая гражданская война.
В Забайкалье, где воевал атаман Григорий Семёнов, начались массовые репрессии – как со стороны белых, так и со стороны красных. Этот маховик насилия привёл к тому, что крестьяне стали массово покидать свою землю.
В это время единого русского Трёхречья ещё не существовало: здесь жили вместе казаки, старообрядцы, китайцы и мусульмане. Сложная социальная структура дополнялась тем, что японцы строили тут же свою ветку железной дороги, переориентируя регион на свой рынок.
Получался такой парадокс: забытый Богом медвежий угол вдруг начинал играть серьёзную роль в большой политике.
Естественно, в 1932 году, когда японцы оккупируют эту часть Китая и создают государство Маньчжоу-го, они очень внимательно относятся к местному русскому населению.
Отношение японцев к массе русских крестьян было не самым приветливым, особенно в городах: подразумевалось, что у русских есть контакты с советской разведкой (иногда и отчасти это могло быть правдой). При этом японская сторона практиковала вполне сталинские полицейские методы: расстрелять десять человек, чтобы попался один шпион.
Зато вне подозрения оказались казаки и старообрядцы. Старообрядцев японцы воспринимали как отверженных благородных крестьян, а казаков – как не очень богатых самураев с чувством собственного достоинства. Они признали их обиженными советской властью. Это была какая-то японская фантазия, но она сыграла важную роль, потому что эти две социальные группы – казаки и старообрядцы – создают в Маньчжоу-го утопию, которая имеет очень важные христианские элементы.
Японцы планировали переселить в Маньчжурию миллион японской бедноты. А так как климатические условия сильно отличались, то они со свойственным им прагматизмом хотели посмотреть на эмигрантов, которые добились успеха. Для русского человека это звучит странно, если взять во внимание ту трагедию, которую переживает наша деревня, но в японской литературе очень часто говорится, что этике труда японцам надо учиться у русских старообрядцев и забайкальских казаков.
В 1945 году Трёхречье попадает под двухлетнюю зону советской оккупации со всеми вытекающими отсюда последствиями для людей, которые сотрудничали с японцами.
Казачья эмиграция говорит, что каждый четвёртый был расстрелян. Это нельзя проверить: у нас не совсем ещё рассекречены архивы, но свидетельства вполне красноречивы.
Вместе с уходом японцев исчезает какая-то выстроенная экономическая модель, приходят реквизиции – и советские, и китайские: эта территория гуляет из рук в руки и в какой-то степени становится очень странным довеском к сельскому хозяйству и экономике Китая.
Начинается постепенный процесс выдавливания русских из Трёхречья: 95–97 % казаков и староверов покидают его. Большая часть едет в СССР, в Казахстан, поднимать Целину. Часть – в Австралию, часть попадает на Филиппины, некоторые – на остров Тобакко, оттуда – в Сан-Франциско.
В 1966 году, когда начинается Культурная революция, все люди, связанные с русским Трёхречьем, обвиняются уже как советские шпионы: разрушаются все церкви, отменяются праздники, запрещено публично говорить по-русски – деревни постепенно переходят на китайский.
В отличие от 20–30-х годов (времени сельскохозяйственного расцвета), этот регион становится экономически слабым и зависимым от государства.
И вдруг в 2005–2007 годах на фоне резкого улучшения отношений между странами китайцы стали инвестировать в «русские деревни» (вернее, в то, что от них осталось): везде появился асфальт, свет. Русские в Китае превращаются во что-то, что называется «выглядеть как меньшинство». Потому что китайцы воспринимают любое национальное меньшинство как продавцов экзотики.
Буквально на наших глазах Трёхречье становится местом массового агротуризма. Приезжают очень гламурные девушки из Шанхая, фотографируются в русских кокошниках (вероятно, купленных где-нибудь в Чите) на фоне очень красивых и действительно выглядящих как часть России рек и берёз.
Кажется, что вы попали в какую-то Атлантиду: будто машина времени перенесла вас в старую русскою деревню. Но проходит час-два – и вы понимаете, что что-то с этой китайской Россией не совсем так. Это такая немного голливудская Россия для китайских туристов. И церковь – это не церковь, а музей (крест там будет стоять неправильно), а на кладбищенском храме и вовсе надписи на китайском... И всё же, всё же – место хранит память о России до советской эпохи.
Поэтому Трёхречье до сих пор важно и для России, и для Китая, и для православного мира. Туда приезжают священники и видят несоветскую религиозность: пусть деревенскую, не очень глубокую, но вписанную в реальную жизнь, которая сочетается с обычаями ежедневного труда. В этом китайском заповеднике ещё виден синтез и органика русской повседневности.