Крымская эвакуация стала самым грандиозным русским морским походом в истории. 126 кораблей, включая линкоры «Генерал Алексеев» и «Георгий Победоносец», крейсеры «Генерал Корнилов», «Алмаз», миноносцы и подлодки, эвакуировали из России 150 тысяч человек, из которых почти половина была гражданскими лицами. Эвакуацию распорядился приготовить заранее последний правитель и главнокомандующий вооружёнными силами Юга России барон Пётр Николаевич Врангель, который прекрасно понимал положение Крыма. «Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, – писал Врангель, – но созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа».
Генерал Врангель начал обустройство полуострова. Налицо была очевидная социально-экономическая проблема: население Крыма стало непомерно большим, а прокормить всех необходимо, исходя из имеющихся ресурсов Крымского полуострова. Была предпринята аграрная реформа, запущенная специальным приказом Врангеля о земле. Сразу же активизировались торговля и предпринимательство. Параллельно с решением хозяйственных задач Врангель занялся вопросами народного просвещения – от открытия школ до массового выпуска газет и журналов. Разумеется, Врангель понимал, что в режиме «осаждённой крепости» Крым долго прожить не сможет. Но он надеялся, что пока советское правительство ведёт войну с поляками, Русская армия сможет укрепить рубежи – хотя бы на год, а там, возможно, что-то изменится.
Командующий Русской армией генерал Врангель принимает доклад летчика 5-го авиационного отряда. Фото: РГАКФДНо польско-советская война закончилась так же быстро, как и началась: уже 12 октября неожиданно для всех Польша подписала договор о перемирии с правительством Владимира Ленина. Это означало, что теперь красные смогут все силы сосредоточить на взятии Крыма. Соотношение сил Русской армии и РККА было не в пользу барона: 75 тысяч добровольцев против 188 тысяч красных. Так что когда 3 ноября 1920 года Красная армия вплотную подошла к Перекопу, генерал Врангель приказал готовить флот к эвакуации. Но оказалось, что желающих покинуть Россию гораздо больше, чем могут и собирались принять русские корабли. Что ж, генерал Врангель приказал доставать корабли в любых местах, задерживать коммерческие и иностранные суда. В честь 100-летия Русского исхода «Стол» начинает публиковать дневники и воспоминания свидетелей и участников массовой эвакуации из России.
Александр Леонтьев, подпоручик Марковской артиллерийской бригады ВСЮР
21-го октября дивизия должна оставить Геническ и через двое суток прибыть на станцию Владиславовка. Весь наш корпус перебрасывался к Перекопу. В Геническе находились обозы различных частей и тяжёлая батарея. Через пролив, соединяющий Сиваш с Азовским морем, узкий мост с дощатым настилом и дальше – дамба. К полудню начали отход полки с батареями, кроме арьергарда. У моста образовалась пробка. Чинили мост.
Тем временем противник перешёл в наступление и проник в город. Красные батареи начали обстрел. С большим трудом удалось навести порядок у моста, и батареи начали переправу под ружейным и пулемётным огнём противника из крайних южных домов города. Батареи понесли большие потери: 3 убитых, 23 раненых, среди них командир 4-й батареи полковник Изенбек и 80 лошадей и мулов. Арьергардные батальоны доблестно прикрывали переправу и отошли по льду через пролив, причём смертельно был ранен командир 1-го полка подполковник Лебедев.
Утром 23 октября дивизия вышла на Арабатскую стрелку. Целый день и всю ночь шли походом, сделав за 75-верстный переход один 3-часовой привал и несколько малых. Почти 24 часа – под ногами узкая полоса песка, вправо и влево – вода. Мороз и сильный ветер. К рассвету пришли в Ак-Манай и после короткого отдыха перешли в район станции Владиславовка, где стали по квартирам. Крым был объявлен на военном положении. Наша перегруппировка ещё не была закончена, когда противник начал атаку Перекопского вала и Чувашского полуострова. Жестокий мороз сковал солёный Сиваш льдом, удлинив нашу оборонительную линию. Отсутствие жилья и топлива увеличивало количество обмороженных.
Картина Н. С. Самокиша "Красная кавалерия на Перекопе". Фото: russianartcollection.com
В ночь на 27-е на станцию Владиславовка прибыли вагоны для погрузки первого эшелона дивизии... Разместились очень тесно. После полудня эшелон двинулся в путь и ночью прибыл на станцию Джанкой, где провели ночь. Утром 28-го двинулись на Юшунь. На разъезде Чирик артиллерия выгрузилась и двинулась дальше походным порядком. Со стороны села Юшунь доносилась сильная артиллерийская канонада и тянулись одиночные пешие и конные кубанцы частей генерала Фостикова, расспросы которых не оставляли никакого сомнения в неблагоприятном исходе боя. К вечеру квартирьеры батарей прибыли к почтовой станции Юшунь, где находился комкор генерал Писарев со своим начштаба и генерал Гравицкий.
– Все кончено, – заявил комкор.
Несмотря на доблесть войск, наши контратаки не увенчались успехом, и противник, неся большие потери, вводил в бой всё новые и новые резервы. Наши части отошли на последнею линию окопов перед селом Юшунь. С утра 29 октября батареи заняли позиции на участке полка. Противник при поддержке мощного огня своей артиллерии перешёл в наступление. Наши батареи, запасный взвод и 2 бронепоезда открыли заградительный огонь. Бой начал распространяться вправо, где должна была атаковать группа генерала Барбовича, но красные предупредили и сами перешли в наступление. Прискакавший конный с правого фланга нашего участка сообщил о прорыве красной конницы. Юшуньские позиции оставлялись.
Отряд генерала Гравицкого начал отход на Симферополь. Поднявшись на плато, с которого открывался вид далеко во все стороны, можно было видеть массы красной конницы, которые двигались вдоль железной дороги на Джанкой. Отряд преследовали бронеавтомобили и конная группа. Пытались атаковать, но были отбиты огнём батарей и запасного взвода. Это были последние выстрелы наших орудий... В ночь на 30-е начался общий отход к Джанкою... Стало ясно, что наше дело проиграно. Решено было крепко держаться друг друга и считать себя за бригаду. На станции царил полный хаос. Бросили интендантские склады, которые растаскивали местные жители и дезертиры. Со стороны села Богемка слышен приближающийся бой. Появились сперва отдельные всадники, а потом батареи, пулемётные тачанки и большие отдельные конные части.
Только к полудню марковцы оставили Джанкой и двинулись вдоль железной дороги на Симферополь. Вскоре справа, сначала далеко, была замечена большая колонна конницы, идущая от Юшуни. Полным ходом пронёсся наш последний бронепоезд, и едва только колонна поднялась на последний бугор, с которого открывался вид на станцию Курман-Кемельчи, как над ней стали рваться снаряды, и она была захвачена красной конницей, которая виднелась справа и шла от Юшуни. Отход совершался откатами с бугра на бугор под прикрытием огня орудий. Наши части постепенно окружались, и всё время пришлось менять направление, ибо к противнику подходили подкрепления и появилась артиллерия. Лошади еле-еле тянули пушки по пахоте, и командиры батарей приказали орудиям по очереди, расстреляв все снаряды и сняв стреляющие приспособления, с номерами на передках и на подручных, отходить в тыл. В цепях последние стойкие марковцы и гвардейцы встречали всадников в упор, погибая. К рассвету 31-го конная группа 4-й батареи в Симферополе присоединилась к колонне генерала Машина и прибыли в Севастополь, где погрузились на «Херсон», который стоял уже на рейде, при помощи лодок, которые удалось достать на берегу. Погрузка в Севастополе закончилась. И пароходы выходили на внешний рейд. Последние заставы юнкеров отходили к Графской пристани. В 14 часов 40 минут 1 ноября 1920 года генерал Врангель последним оставил родную землю, и его катер быстрым ходом пошёл к крейсеру «Генерал Корнилов», где взвился флаг Главнокомандующего. Со всех пароходов неслось несмолкаемое «Ура!».
Виктор Ларионов, капитан Марковской артиллерийской бригады ВСЮР
На рассвете метель прекратилась, и мы вышли на полустанок на железной дороге к Чонгару и к мосту в Крым. У полустанка горели костры, вокруг них грелись, переминаясь с ноги на ногу от холода, несколько сотен солдат. Солдаты были из Запасного Корниловского полка, в рваных штанах, дырявых опорках или валенках, но все как один в новеньких канадских кожаных безрукавках... Мы вошли в здание станции. Там при тусклом свете керосиновой лампы мы увидели командира полка, молодого корниловского офицера, сидевшего, обнявшись, с красивой сестрой милосердия. Тут же, опустив голову на руки, дремал другой высокий офицер, оказавшийся адъютантом командира полка. Командир полка с орденом Святого Георгия и знаком Кубанского похода поднял на нас глаза и, видимо, обрадовался:
– А, артиллеристы... Ну, слава Богу, теперь мы не одни.
Мы узнали, что командир полка только что женился на сестре полка и проводил теперь «свадебное путешествие» в виде похода против армии Будённого! Кто-то принёс болгарского вина, и мы угостили корниловских офицеров и выпили за здоровье и за счастье молодожёнов. Вино немного подняло настроение, и так не хотелось выходить на холод... Офицер конвоя, поручик Максимов, ещё в Мелитополе получил поручение отвезти всех жён и подруг офицеров конвоя в Крым. На платформе станции остались: офицер конвоя капитан Виденьев, командир пулемётного взвода, несколько офицеров из вновь сформированного Запасного Корниловского полка и мы – артиллеристы конного взвода. Командир конвоя капитан Белевич, вскакивая в поезд, кричал, что он «тотчас же вышлет нам подкрепление»... Было неудобно, даже стыдно: ведь все это бегство начальства происходило на глазах солдат конвоя и артиллерийского взвода.
Российские войска садятся на борт российского флота во время эвакуации из Крыма в 1920 году. Фото: Книга «Воспоминания генерала Врангеля», 1930 год Общее положение понемногу выяснялось: Конная армия Будённого дебуширует (то есть выходит на открытую местность) с Каховского плацдарма на восток к Сивашу, к железной дороге на Чонгар и на северо-восток, в тылы нашего фронта в Северной Таврии. Наши главные силы уже оставили участки фронта на севере Таврии. Чтобы защитить отходящие из Мелитополя в Крым поезда, в направлении Каховки был брошен конвой генерала Кутепова с нашим конно-артиллерийским взводом и не закончивший формирование Запасный Корниловский полк, составленный из нескольких сот советских военнопленных под начальством корниловских офицеров и унтер-офицеров. От бессонной ночи и выпитого вина стало ещё холоднее, когда мы вышли к батарее.
Пехотная колонна и наш конно-артиллерийский взвод под прикрытием конвоя медленно двинулись на запад, к Аскании-Нова, навстречу Конной армии Будённого. Степь промёрзла, колёса и щиты орудий дребезжали. Издалека с северо-востока доносилась орудийная стрельба. За гребнем показалась церковная колокольня села Михайловка. Через час мы были уже в селе, за домами слышалась редкая, но близкая стрельба. Когда мы доехали до церковной площади, капитан Березовский снял орудия с передков и собирался было тянуть телефон на колокольню, но потом влез на ящик, дал орудиям приблизительное направление, так как за домами ничего не было видно, и начал командовать прицелы. Было ясно, что он стреляет наугад.
Наши передки стояли на «ближнем отъезде», тут же стояли и наши посёдланные кони. После нескольких наших очередей гранатами советская батарея дала очередь гранат прямо по церкви, и эта очередь роковым образом разорвалась на нашей батарее. Капитан Березовский упал с ящика на землю и застонал, раненный осколком в бедро. Несколько лошадей были ранены. Пока перепрягали раненых лошадей, а Златковский грузил Березовского на подводу и направлял её назад, в тыл, на Чонгар, я стал на место командира и продолжал стрельбу по невидимому противнику. В это время командир Запасного Корниловского полка подъехал к батарее и приказал немедленно сниматься и отходить к мельницам. Наши ездовые, чувствуя беду, подали передки, как черти, в галоп. Стрельба продолжалась и слышалась то справа, то слева, за домами.
Когда мы поднялись на косогор к мельницам, картина стала ясной: широкие лавы Конармии Будённого обогнули Михайловку с трёх сторон и двигались для решительного сабельного удара. За первыми лавами видны были колонны советской конницы, конные батареи и пулемётные тачанки. Это была какая-то «мамаева орда», растянутая по всему горизонту... Около мельниц, на косогоре, в шеренгу вытянулся наш конвой в белых бескозырках, пулемётная команда и командир 4-го Запасного Корниловского полка с молодой женой и двумя ординарцами. Капитан Соломон и капитан Виденьев были в седлах. Мы открыли огонь и били по первой конной лаве настолько быстро и точно, что сбивали уже начинавшуюся конную атаку. Но в это же время наше прикрытие, цепи 4-го Запасного Корниловского полка, частью разбегались, частью втыкали штыки в землю и поднимали руки. Советская конная лава пошла влево в балку и оттуда готовилась в атаку на батарею. Наши пушки подпрыгивали всё чаще и сбивали порыв красных. Красные лавы открыли оружейный и пулемётный огонь.
Капитан Соломон подскочил к орудиям на своей английской кобыле и закричал с искажённым лицом:
– Уходите назад! Быстро!
Я обернулся – командира полка уже нет. Кутеповский конвой под командой капитана Виденьева через наши головы даёт нестройные залпы по красной коннице, затем поворачивается и галопом уходит назад. Мы остаёмся одни. Подбегаю к своей лошади, ставлю ногу в стремя, и вдруг седло с неподтянутой подпругой скользит под брюхо лошади. А красные конники уже близко. Конь горячится и рвётся за своими. Пальба идёт со всех сторон. Конвойные пулемётчики, уходя, садят из своих пулемётов по красным, не считаясь с нами впереди. Я не могу одной рукой надеть седло, а другой удерживать рвущуюся изо всех сил лошадь. «Пропал!» – мелькает мысль... Тут мой ординарец, из мелитопольских рабочих, увидев моё положение, подбегает, не обращая внимания на град пуль.
– Мне ничего не будет... я укроюсь... а вам... – и помогает мне сесть в седло, а сам, пригнувшись, бежит к ближайшим домам. Я хочу поднять коня в галоп, но конь ранен и еле идёт рысью, припадая на заднюю ногу. Я всё же догоняю орудие. Оно облеплено нашими пулемётчиками и корниловцами и еле движется. Отставшие пулемётчики кричат отступающим:
– Не бросайте нас!
Но что мы можем сделать? Не прошло и нескольких минут, как чуть правее, впереди нас, выскочила обошедшая нас конная группа красных, так близко, что были видны их лица и клинки выхваченных шашек. Они скакали на нас с криком, наскочили на повозки, на пулемётчиков, на бегущих обезумевших пехотинцев. Я повернул полуоборотом на север, орудие неслось сразу за мной. Я видел, что орудие Златковского тоже уходит – параллельно со мной, левее. Несмотря на холод, мне стало жарко, пот выступил на лбу. Я вспомнил свои марковские капитанские погоны – чёрного бархата с золотыми буквами «Г.М.». Мозг работал отчётливо и логично: «Погоны вшиты и их нельзя сорвать... Сейчас прискачут вплотную и, если не убьют сразу, то заберут в плен и после издевательств расстреляют. Что делать? Конечно, надо застрелиться... Попробуй, можешь ли упереть винтовку в подбородок». Я беру драгунскую винтовку. Слава богу, рука достаточно длинна, чтобы спустить курок, если ствол упирается в подбородок. Но надо ещё попробовать, действует ли боёк, стреляет ли винтовка... Целю в ближайшего советского всадника. Выстрел и отдача в плечо. Стреляет. Всё в порядке... Мой раненый конь шатается и еле движется дальше. Советские наскакивают на орудие. Ездовой-фейерверкер Винников стреляет из своего «бульдога» в первого всадника. Другие налетевшие его рубят.
Параллельно со мной, в десятке метров, скачет советский конник, стреляет в меня из нагана и что-то хрипло кричит... Вероятно: «Сдавайся, офицерская белогвардейская сволочь!». В это же время приближаются ко мне двое других. Один – чёрный, усатый, в красном башлыке, всё время бьет из нагана, другой – с обнажённой шашкой... Теперь работает уже не мозг, а только инстинкт: «Подпусти их ближе». Башлык и чёрные усы уже в нескольких метрах... Снова отдача в плечо, и красный башлык виден уже под ногами скачущей лошади. Поворачиваюсь в другую сторону, придерживаю коня, целю в другого конника и стреляю, как по мишени. Его нет, лошадь стоит одна, свалился... В стволе драгунки больше нет патрона, я вспоминаю пачку, засунутую в карман. Успеваю вынуть обойму, вгоняю патрон в ствол драгунки и поднимаю её на третьего противника. Он близко, совсем близко от меня, но не пытается ни стрелять, ни рубить, а кричит: «Не стреляй, не стреляй!». Я не стреляю. Он поворачивает и скачет в сторону. В это время лошадь усатого конника, сбитого мною, выбежала на узкую межу и пошла рядом. Как это было вовремя! Мне осталось только бросить свои стремена, схватить её повод и перекинуться на красноармейское седло. Лошадь после погони была в мыле, но отлично скакала дальше. Красные всадники преследовали меня и что-то кричали. Но теперь расстояние между нами всё увеличивалось. Скоро впереди показалась далёкая железная дорога, по которой один за другим катили поезда от Мелитополя к Чонгару – в Крым...
Ужас! Беженцы и не подозревали, что эскадроны Будённого режут дорогу к Чонгарскому мосту. Мне навстречу шли сотни людей в военных шинелях, без оружия, группами и в одиночку. Очевидно, это были солдаты наших запасных частей, шедшие теперь сдаваться в плен красным. На вопросы они не отвечали. Через полчаса я переехал полотно железной дороги и ехал уже спокойной рысью в направлении Арабатской стрелки. Вскоре показался Сиваш. Вокруг всё было тихо. Солнце уже садилось, и воды Сиваша, мёртвые и холодные, блистали в косых лучах заката, как гигантское зеркало. Трудно передать охватившее тогда мою душу чувство. Какой прекрасной казалась жизнь – прошедшая и будущая... Уже в районе Геническа мне удалось догнать конвой и уцелевших артиллеристов. Все, особенно капитаны Виденьев и Соломон, были рады меня видеть, ведь они были уверены, что будённовцы меня зарубили. Им было трудно поверить моему рассказу о схватке с будённовцами – настолько она казалась фантастичной. Однако красноармейский конь подо мной с перемётными сумками советского драгунского седла был негласным свидетелем и доказательством моей схватки с советскими кавалеристами. На фоне паники, отступления и даже бегства начальство конвоя раздуло перед генералом Кутеповым этот эпизод схватки с Конармией Будённого. Командир конвоя капитан Виденьев выделил меня среди других офицеров конвоя и позже принудил меня принять пост командира офицерского взвода конвоя генерала Кутепова, хотя я там был самым молодым. В Чонгаре мы переночевали, и на следующий день уцелевшие конвойцы под командой капитана Виденьева двинулись в направлении Джанкоя, где надеялись узнать всю обстановку...
Дух Белой армии был подорван непрерывными тяжёлыми боями и отступлением на исходные позиции – за Перекопский вал и за Сиваш. Слухи о погрузке на пароходы начинали преобладать, окончательно подрывая боевой дух. Подготовленные специально для штурма Перекопа красные дивизии: 51-я Московская, имени Ленина, 15-я и 52-я, имея в резерве Латышскую дивизию и конную группу, после сильной артиллерийской подготовки штурмовали Перекопский вал. Однако наша артиллерия отбила все атаки на вал. Красные понесли большие потери при этом штурме, и «главковерх Фрунзе, произведя перегруппировку, бросил главную массу своей пехоты в обход, в брод через маловодный тогда Сиваш – на Татарский мыс, на хутор Караджанай. На Татарском мысе сидели кубанцы – старики из отряда генерала Фостикова, недавно эвакуированные из Грузии, почти без пулемётов и без артиллерии. В ночь на 3 ноября красные части атаковали Татарский мыс, потеснили кубанцев и начали продвигаться вдоль Сиваша в тыл Перекопского вала. Генерал Кутепов поручил генералу Туркулу собрать дроздовцев у восточной части Перекопского вала и начать контратаку вдоль берега Сиваша к Татарскому мысу. Главковерх Фрунзе бросил на Татарский мыс все резервы фронта. Дроздовцы – измождённые, голодные, промерзшие – три дня удерживали красных у Караджаная, но потом начали сдавать.
Парад Дроздовского стрелкового полка в Галлиполийском лагере в Греции после эвакуации из Крыма. Фото: общественное достояниеУ генерала Врангеля в резерве были ещё казачья конница, переправившаяся через Чонгарский мост, и юнкерские училища, но он не хотел рисковать этими последними резервами, необходимыми для прикрытия отхода. Исчезла вера в победу. Все, кто мог, отступали теперь на юг – на Севастополь, на Керчь, на Балаклаву. Мы, уцелевшие артиллеристы и конвой, сопровождали поезд генерала Кутепова до Бахчисарая. Симферополь проходили ночью. В городе слышалась стрельба, и из боковых улиц доносились крики о помощи: кто-то грабил жителей. Ночью мы в конном строю прошли перевал и проехали Долину роз... Утром мы достигли Бахчисарая. Там получили приказ садиться в поезд генерала Кутепова и провожать его на Севастополь. Надо было бросать коней. Я привязал свою красноармейскую лошадку к изгороди, насыпал ей полную торбу овса и поцеловал её, спасшую меня от верной гибели, в морду: – Прощай...
Продолжение следует
