Следи сейчас кто-то за телепрограммой и обсуждай её чуть активнее, это могло бы стать событием: к 7 ноября телеканал «Россия 1» планировал как раз закончить показ сериала, исторический фон которого – разграбление русского крестьянства в коллективизацию. Разумеется, качество съёмок оставляло желать лучшего. Разумеется, коллективизация служила лишь фоном для любовного треугольника. Однако оценка эпохи и большевикам была дана, а главная актриса сериала Анна Старшенбаум заметила, что на съёмках проекта она ощутила «нечто наподобие очищения, пережив судьбу главной героини». Она же сказала, что «судьба у проекта была непростая»: связи с программой вещания нет, а сериал сократили ещё на стадии монтажа. По-видимому, этот проходной проект стал максимумом того, что официальные рупоры могли сообщить стране ввиду 90-й годовщины массового раскулачивания в советской России. Как говорится, хорошо, что хоть так.
Всякому расхожему разговору о коллективизации (и не только сериальному) сегодня свойственны эти проблемы: плохое качество и ограниченное содержание. «Многие интернет-форумы, где обсуждается аграрная история нашей страны, транслируют простую точку зрения, что коллективизация, несмотря на все свои издержки, оказалась единственно возможным экономическим инструментом в тех реалиях, обеспечившим стране индустриализацию и давшим нам выстоять в годы ВОВ», – проиллюстрировал особенности современной дискуссии о предмете Кирилл Александров, доцент Свято-Филаретовского института, на конференции «Сталинская коллективизация: актуальные проблемы».
Эта точка зрения не выдерживает проверки фактами. Начать стоило бы уже с того, что прямые суммарные жертвы коллективизации с 1930-го по 1933 год, по оценкам историков, превышают 7,5 млн человек (для сравнения: жертвами Холокоста стали 6 млн человек, и эта цифра по сей день потрясает воображение человечества). Но у нас принято после советского периода воспринимать человеческие гекатомбы как нечто само собой разумеющееся. В этом случае можно поговорить о плодах крестьянского «всесожжения».
Вот, скажем, данные о количестве лошадиных сил в 1913-м и 1933 годах: 26 800 000 и 22 000 000 соответственно, при том что Советский Союз пытался массово закупать трактора. Просто потери крупного рогатого скота за годы коллективизации составили невероятные 1,7 млрд (!) долларов в пересчёте на цены лошадей, коров и быков в 1913 году. Естественно, роста урожайности тоже не наблюдалось. В 1929 году с гектара получали 7,5 центнера зерновых, в 1933 году – ровно столько же, однако потребление зерна на душу населения ухудшилось даже по сравнению с дореволюционными данными: в 1913 году на одного подданного Российской империи приходилось 5 центнеров зерна в год, в 1938 году на одного советского колхозника µ около 3,9 (и это по официальным данным советской статистики, основательно скорректированной в нужную сторону). Это вело к массовым голодным смертям не только в годы «организованного голода», но и в относительно благополучные периоды. «Если мы обратимся к докладам ОГПУ за 1937 год, то увидим, что они пестрят будничными сводками: в такой-то деревне 10 человек, в такой-то – 30 умерло от голода, – заключает Кирилл Александров. – То есть это было просто рядовым явлением». Все перенесённые лишения не поднимали боевого духа красноармейцев в первые годы войны: потери вооружённых сил Красной армии в 1941 году составили около 6 млн человек, причем ⅔ из них (почти 4 млн) – это пропавшие без вести (в том числе пленные и дезертиры). О массовом бегстве с фронтов можно прочесть убедительные воспоминания Николая Никулина, а немецкая контрразведка тогда же констатировала: «У большинства красноармейцев отцы сосланы, убиты либо живут в тяжелейшей нужде». Если что и помогло нам выиграть войну, то уж точно не предшествовавшая политика вождей народа и «сплошная коллективизация».
Фото: РИА НовостиЭкономическую бессмысленность коллективизации предсказывал в начале 1930-х годов крупнейший аграрный мыслитель России ХХ века Александр Чаянов, репрессированный и убитый в 1937 году. «Чаянов писал, что ему “трудно усвоить практику колхозного строительства”, имея в виду те насильственные меры, которые его сопровождали, – пояснил на конференции Александр Никулин, директор Чаяновского исследовательского центра МВШСЭН. – Но, кроме того, он говорил, что совхозы, то есть государственные плановые крестьянские хозяйства, смогут быть сколько-нибудь эффективными только в том случае, если будут соблюдены два фактора: их снабдят высококвалифицированными специалистами-аграрниками, а государство обеспечит мощную финансовую поддержку создаваемым крестьянским хозяйствам. Стоит ли говорить, что реальность была обратной: образованные кадры, включая самого Чаянова, отстранялись от дел, а все средства из деревни выкачивались».
Полное отсутствие жизни в современной русской деревне (согласно опросам социологов, если там и возникают какие-то фермерские хозяйства, экопоселения и проч. – всё это делается руками вчерашних горожан, а не местных жителей), обезлюдение территории и по сей день – те плоды аграрной политики Советского Союза, которые каждый может увидеть воочию.
«Зачем вообще нужна была коллективизация, если она только ослабила, а не укрепила страну? – задаётся вопросом Кирилл Александров. – Потому что номенклатура, значительно разросшаяся с 1917 года, хотела удержать власть, а для этого – победить сельское население». Подекадные сводки из деревень в 1929 году, накануне массовой коллективизации, сообщали, что продовольственная ситуация ухудшается (крестьяне отвечают сокращением запашки на принудительный отъём продовольствия), города тревожны из-за нехватки хлеба. А главное – деревня сохраняет субъектность, даже шутит над народными вождями (именно тогда появилась расшифровка ВКП(б) как «второго крепостного права большевиков»). Так Сталин с изяществом носорога решил покончить с крестьянством. Многие спорят, почему ему это удалось.
Антон Посадский, профессор кафедры истории государства, права и международных отношений Поволжского института управления им. П.А. Столыпина, уверен, что причина в неограниченном применении насилия со стороны властей. Мы и сегодня можем видеть, что в странах, где лидер готов идти на крайние меры в подавлении демонстраций и недовольства собственного населения, его власть может удерживаться вполне эффективно, даже не взирая на протесты мировой общественности. А большевики раскрутили маховик насилия на полную: в деревню (уже безоружную) не только посылались проверенные карательные отряды, на неё же напускались рукотворные «моры».
«Помимо всех политических мер сопротивление деревни – что в 1921 году, что в 1933-м – окончательно сломил голод, – полагает Антон Посадский. – Мы можем, как мне кажется, обоснованно говорить о государственном участии в его организации или по крайней мере о постыдной пассивности государства в преодолении его последствий». Из «крестьянской войны» с большевиками 1920–1921 года, продолжавшейся даже после разгрома Белого движения, деревня вышла с относительным выигрышем: начался НЭП. Что тогда шла война с собственным крестьянским населением, никто особенно и не скрывал: в большевистских документах прямо используется слово «оккупация» – в отношении деревень и сёл, «заражённых бандитизмом», то есть неподвластных ВКП(б).
Однако время наступившей нэповской передышки советская номенклатура использовала для рекогносцировки и подготовки нового удара, а крестьянство не успело толком оправиться и сорганизоваться. В итоге «массовое раскулачивание» оказалось для крестьянства смертельным: русская деревня была «оккупирована» тотально, так и погибнув в оккупации.
Приезжая в вымершие сёла и видя в них только «естественные плоды» индустриализации, а то и лихих 90-х, мы продолжаем держать причины гибели русской деревни в тайне, а всех её погибших людей и осквернённую землю – неоплаканными. До векового юбилея коллективизации остаётся десять лет. Может быть, хватит на осознание.
