«Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой»

105 лет назад, 27 марта 1920 года, судьба Гражданской войны в России была предрешена – началась эвакуация из Новороссийска остатков Вооружённых сил Юга России и беженцев, которая вошла в историю как самая большая трагедия Белого движения.

Картина Д. А. Белютина «Белая Россия. Исход». Фото: belukin.ru

Картина Д. А. Белютина «Белая Россия. Исход». Фото: belukin.ru

Ещё летом 1919 года, когда главнокомандующий Вооружённых сил Юга России (ВСЮР) генерал-лейтенант Антон Деникин подписал план наступления на Москву, казалось, что дни большевистского режима уже сочтены. 

Красные терпели поражение за поражением. В сентябре пал Курск, за ним – Орёл, в котором Корниловские полки – 1-й, 2-й и 3-й – устроили парад. 

Газета «Орловский вестник» писала: «Льётся радостный, ликующий звон. Как волны, звоны начинаются с окраин и льются дальше, в середину, наполняют весь город. Общий восторг растёт и крепнет, и за одно это мгновение, за счастье пережить это и сказать, что и я жил и дышал в этот день, кажется, готов отдать всю жизнь…» 

Тем не менее сопротивление Красной армии нарастало, в то время как силы ВСЮР таяли, не получая обещанного подкрепления от Омской Директории – правительства Колчака. 

Наконец в ходе Орловско-Кромского сражения в октябре-ноябре 1919 года наступление белых было окончательно остановлено, и начался стремительный откат назад.

Белыми были оставлены такие крупные города, как Харьков и Ростов, также пришлось эвакуировать войска с левого берега Волги, красная артиллерия начала беспрепятственно обстреливать Царицын, который также был сдан без боя.

Была наголову разбита знаменитая белая Марковская дивизия. 

Марковцы вступают во взятый город, 1919 год. Фото: общественное достояние
Марковцы вступают во взятый город, 1919 год. Фото: общественное достояние

В Кубанской армии, которая понесла огромные потери, началось массовое дезертирство. Особенно отличались этим казачьи подразделения, объявившие, что уходят в родные станицы, чтобы оборонять «свои земли». И только драконовские меры со стороны командующего Кубанской армией генерал-лейтенанта Андрея Шкуро позволили избежать полного развала. 

* * *

До середины февраля 1920 года линия противостояния встала на рубеже рек Дон и Маныч. Установилось приблизительное равновесие сил: так, войска Кавказского фронта Красной армии располагали 31,5 тыс. человек пехоты и 18,8 тыс. солдат в кавалерии. Численность ВСЮР составляла 21,7 тыс. штыков и 25,2 тыс. конников.

В штабе ВСЮР стали планировать новое наступление с целью взятия Ростова-на-Дону и Новочеркасска. 

И здесь, видимо, не обошлось без предательства, ведь все оперативные планы ВСЮР стали известны и командованию Красной армии. 

И тогда командующий Кавказским фронтом – бывший поручик царской армии Михаил Тухачевский (а начальником штаба фронта у красных был бывший полковник Фёдор Афанасьев, бывший штабист белого генерала Маркова) – решил нанести упреждающий удар. 

Командующий Кавказским фронтов Михаил Тухачевский. Фото: Государственный музей политической истории России
Командующий Кавказским фронтов Михаил Тухачевский. Фото: Государственный музей политической истории России

14 февраля 1920 года войска Кавказского фронта Красной армии начали наступление, по замерзшему льду форсировав реку Маныч и заняв станцию Торговая.

В прорыв была направлен конный корпус Бориса Думенко – бывшего вахмистра царской армии, ставшего одним из создателей 1-й Конной армии, главной ударной силы красных. Думенковцам это наступление стоило страшных потерь. Кавалерийская казачья группа прославленного генерал-лейтенанта Александра Александровича Павлова стремительным и жёстким ударом опрокинула красных, рассеяв и обратив их в бегство. 

Следом казаки генерала Павлова разгромили кавалерийскую дивизию РККА имени М.Ф. Блинова и 1-ю Кавказскую кавалерийскую дивизию, которой командовал бывший царский штабс-капитан и командир роты армянских добровольцев Гая Гай. «Кавказские кавалеристы» в скоротечном бою потеряли две трети состава, и только небольшая часть красных смогла оторваться от противника.

Примерно в это же время 14-я конная бригада 1-го Донского корпуса генерал-майора Александра Голубинцева уничтожила и передовую 28-ю стрелковую дивизию красных. Комдив Владимир Азин (бывший рядовой царской армии) был захвачен казаками в плен и казнён.

Комдив Владимир Азин. Фото: collections.museum.tatar.ru
Комдив Владимир Азин. Фото: collections.museum.tatar.ru

Тем не менее ценой огромных потерь красные смогли сковать и измотать ударную группу генерала Павлова – самое боеспособное подразделение среди казачьих войск. И самое главное – выиграли время для подхода основных сил 1-й Конной армии Семёна Будённого, насчитывающей к тому времени более 15 тыс. шашек.

Генерал Павлов узнал о прибытии будёновцев и попытался уничтожить красных на станции Торговая – в тот момент, когда лошади только выгружались из эшелонов. Но ожесточённые атаки казаков были отбиты, многие добровольцы были ранены и получили сильные обморожения – тогда стояли морозы за минус 30. 

Решающее сражение между красными и белыми произошло 25 февраля 1920 года под станицей Средний Егорлык. В историю этот бой вошёл как одно из крупнейших встречных конных сражений, в котором участвовало до 25 тыс. кавалеристов с обеих сторон (15 тыс. будёновцев против 10 тыс. казаков).

В ожесточённом бою казаки генерала Павлова потерпели поражение, потеряв 29 орудий, около 100 пулемётов и свыше 1000 пленных. 

Станица Егорлык, которую называли неприступной крепостью, пала.

* * *

Это было последнее крупное сражение на Кавказском фронте, хотя Деникин и предпринял ряд контрударов, которые ни к чему не привели. 

Деникин принимает парад моряков английской эскадры
Деникин принимает парад моряков английской эскадры

«Отсюда начинается наш медленный, но безостановочный отход по большой, размытой тающим снегом, грязной и вязкой дороге к Екатеринодару, – вспоминал генерал-майор Александр Васильевич Голубинцев. – Начавшаяся около 20 февраля оттепель обратила чернозёмную почву в грязное засасывающее болото».

Поручик Сергей Мамонтов вспоминал: «Считая от Ново-Корсунской станицы, наше отступление превратилось в бегство. Но в медленное бегство. По кубанской грязи не побежишь. Она хватала орудия за колёса и не выпускала их. На колёса наворачивались сплошные грязевые круги. Лошади останавливались от тяжести. Приходилось то и дело очищать колёса, но этого хватало ненадолго. Как назло, начались дожди, и дороги превратились в хляби. Чтобы облегчить повозки, мы мобилизовали другие и разложили грузы. Но это значительно увеличило наш обоз, и всё время одна из повозок застревала. Надо было возвращаться и её вытаскивать. Только эту вытащили, застревала другая, и так всё время.

По очереди мы были с Казицким впереди батареи: один узнавал дорогу, другой был в конце колонны. Этому приходилось плохо – он должен был вытаскивать застрявших. Обоз нас очень задерживал. Нужно было самому слезать в грязь, тогда и солдаты слезали выпрягать упавшую лошадь, поднимать её, снова запрягать. Толкать, тянуть, пихать. Конца этому не было. Люди и лошади так переутомились, что засыпали, лишь только батарея останавливалась. Нужно было всё делать самому, тогда и солдаты следовали нехотя примеру…»

* * *

К 8 марта красные внезапно атаковали станицу Тихорецкую, которую занимали остатки корпуса генерала Павлова. На рассвете красные ворвались в станицу, взяв в плен 600 казаков, много лошадей, оружия и боеприпасов.

10 марта большевики переправились через Кубань, и вскоре в их руках оказались Анапа и Гостагаевская. Дорога на Тамань для белых оказалась закрыта.

В это время 9-я стрелковая дивизия красных вышла на Черноморское побережье в район Анапы, создав угрозу Новороссийску с северо-запада.

В самой Анапе подняли мятеж анархисты – «зелёные».  

Командир 1-го полка Дроздовской дивизии Добровольческого корпуса генерал Антон Туркул в своих воспоминаниях так описывал происходящее: «Фронт рухнул. Мы катимся к Новороссийску. Екатеринодар занят красными. Особый офицерский отряд ворвался туда только для того, чтобы освободить гробы Дроздовского и Туцевича, погребённых в соборе. Гробы их освобождены, идут с нами к Новороссийску.

В станице Славянской, где полк заночевал после боя с конницей Будённого, я получил от генерала Кутепова приказание прибыть в Новороссийск, навести порядок при погрузке войск…»

Генерал Антон Туркул. Фото: общественное достояние
Генерал Антон Туркул. Фото: общественное достояние

* * *

Всё это время Новороссийск считался глубоким тылом Белой армии. 

Журналист и бывший сотрудник ОСВАГ – информагентства ВСЮР – Георгий Виллиам так описывал реалии сытой тыловой жизни: «Главная улица в Новороссийске – Серебряковская. Приблизительно посредине этой лучшей, но тем не менее достаточно нескладной и неприглядной улицы находилась бойкая кофейня, называвшаяся „кафе Махно“. Здесь помещалась штаб-квартира спекулянтов, так называемой „чёрной орды“. Орда была действительно чёрная: по духу и по колориту... Стильные брюнеты: константинопольские греки, налетевшие на охваченный гражданской войной юг, как вороньё на падаль, евреи – преобладали; хотя, конечно, не было недостатка и в представителях славянской расы. 

В обширной грязноватой зале с большой печью посредине, с чахлыми пальмами в качестве единственной декорации, стояло множество убогих столиков, неприкрытых, заваленных крошками, залитых кофе. Освещалась кофейня плохо. Электричество часто не горело, и тогда, при свете стеариновых огарков, воткнутых в бутылки, она получала зловещий вид пещеры с пирующими разбойниками. Алчные, беспокойные, сверкающие взгляды, резкие телодвижения южан, лохмотья и шикарные костюмы, – всё это ещё больше увеличивало иллюзию. 

“Юрко и Паника” – нарицательное имя спекулянтов – определяли курс русской и иностранной валюты, скупали золото и драгоценности, скупали гуртом весь сахар, весь наличный хлеб, мануфактуру, купчие на дома и имения, акции железных дорог и акционерных компаний. Тут можно было приобрести разрешение на ввоз и вывоз, плацкарту до Ростова, билет на каюту на пароходе, отдельный вагон и целый поезд, специально, предназначенный для военного груза на фронт. Здесь торговали медикаментами и партиями снаряжения, в бесплодном ожидании которого добровольцы вымерзали под Орлом и Харьковом целыми дивизиями».

* * *

И вот Новороссийск буквально за месяц был наводнён и беженцами, и отступающими войсками, которые надеялись перебраться по морю в Крым, превратившийся стараниями белого генерала Якова Слащева в неприступную крепость. При этом сам Деникин изначально знал, что обеспечить эвакуацию морским путём из Новороссийска просто не представляется возможным.

В своих воспоминаниях генерал Деникин писал: «По условиям тоннажа и морального состояния войск одновременная планомерная эвакуация их при посредстве Новороссийского порта была немыслима: не было надежд на возможность погрузки всех людей, не говоря уже об артиллерии, обозе, лошадях и запасах, которые предстояло бросить. Поэтому для сохранения боеспособности войск, их организации и материальной части я наметил и другой путь: через Тамань…»

Погрузка беженцев на суда. Фото: общественное достояние
Погрузка беженцев на суда. Фото: общественное достояние

Конечно, к тому времени сухопутный коридор к Крыму был перерезан – хотя в других условиях казакам и Добровольческому корпусу не составило бы труда пробить дорогу. 

Но к тому времени управление войсками было утрачено, ни один приказ не выполнялся. 

А поэтому, как сетовал Деникин,  «катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой».

* * *

Генерал Деникин так вспоминал последние дни своей армии в Новороссийске: «Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо “товарищей солдат” были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации “военных обществ”, скрытой целью которых был захват в случае надобности судов... 

И в то же время официальный “Эвакуационный бюллетень” с удовлетворением констатировал: “Привлечённые к погрузке артиллерийских грузов офицеры с правом потом по погрузке самим ехать на пароходах проявляют полное напряжение и вместо установленной погрузочной нормы 100 пудов грузят в двойном и более размерах, сознавая важность своей работы…”

Первое время ввиду отсутствия в Новороссийске надёжного гарнизона было трудно. Я вызвал в город добровольческие офицерские части и отдал приказ о закрытии всех возникших на почве развала военных “обществ”, об установлении полевых судов для руководителей их и дезертиров и о регистрации военнообязанных. “Те, кто избегнут учёта, пусть помнят, что в случае эвакуации Новороссийска будут отброшены на произвол судьбы…” Эти меры в связи с ограниченным числом судов на новороссийском рейде разрядили несколько атмосферу.

А в городе царил тиф, косила смерть…»

* * *

Из-за тифа темпы эвакуации значительно снизились: англо-французские союзники, выделившие корабли, вывозившие беженцев в Турцию, ставились на длительный карантин. В итоге судов, которых и без того было недостаточно, становилось ещё меньше.

Брошенные английские танки ВСЮР. Фото: общественное достояние
Брошенные английские танки ВСЮР. Фото: общественное достояние

Из воспоминаний поручика Сергея Мамонтова: «Уже давно было известно, что наши войска могут эвакуироваться только из этого порта на Кавказе, чтобы переехать в Крым, который ещё держался. Остальная Россия была для нас потеряна.

Это знали... и всё же необъятные ангары были набиты невывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено. Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд. Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился. На бумажных рапортах, вероятно, всё обстояло прекрасно.

Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать… 

Русские части лучше сохранились, чем казаки. Большинство казаков потеряли свои части, дисциплину и боеспособность. Потому нашу дивизию расположили фронтом на возвышенностях вокруг города.

Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней.

Вначале у нас была уверенность в организации эвакуации. Потом появились сомнения и вскоре убеждение, что никто эвакуацией не руководит. За эти несколько дней, что мы были в Новороссийске, пароходы могли бы легко сделать два рейса и, выгрузив беженцев в Керчи, вернуться за нами. Нет, они все стояли почему-то неподвижно, перегруженные народом. Почему? Мы решили поехать и посмотреть сами. Втроем – Мильчев, Астафьев и я – направились в город. Необъятные пристани были буквально забиты повозками, лошадьми и людьми. Пробраться к пароходам было немыслимо. Никто не распоряжался. Пароходы, насколько можно было видеть издали, были набиты людьми впритык».

Эвакуация врангелевской армии из Крыма. Фото: общественное достояние
Эвакуация врангелевской армии из Крыма. Фото: общественное достояние

* * *

Позже Мамонтов признался, что попал на борт одного из судов, пригрозив оружием: 

«Мы дожидались на пристани около парохода весь день. Настал вечер.

– Я больше не могу никого взять. Нет места, – крикнул в рупор капитан.

– У меня тут шестьдесят артиллеристов, – ответил Сапегин. – Вы их всех возьмёте, даже если места нет.

Полковник Николай Сапегин. Фото: общественное достояние 
Полковник Николай Сапегин. Фото: общественное достояние 

– Невозможно. Судно перевернётся. Вы же видите.

– Вы нас всех возьмёте, – повторил Сапегин очень решительно. – А если места нет, то я его создам. 

Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили сёдла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков. Кругом воцарилось молчание. Защёлкали затворы. Несчастный юнкер у сходен съёжился. Что он мог сделать?

– Я даю вам три минуты на размышление. Потом я буду стрелять, – очень спокойно, но твёрдо сказал Сапегин. 

Мы бы стали стрелять. Дело шло ведь о жизни и смерти. Кроме того, на пароходе набились всякие тыловики, эгоисты и трусы, из-за которых мы войну проиграли. И эта сволочь хотела уехать, а нас, армию, оставить! Так нет же! Конечно, если были бы войска или раненые, то стрелять не стали бы, но эти тыловые крысы не возбуждали в нас никакого сожаления».

* * *

Полковник Сергей Туркул вспоминал: «Мы грузимся на “Екатеринодар”. Офицерская рота для порядка выкатила пулемёты. Грузятся офицеры и добровольцы. Час ночи. Почти безмолвно шевелится чёрная стена людей, стоящих в затылок. У мола тысячи брошенных коней; они подходят к солёной воде, вытягивают шеи, губы дрожат: кони хотят пить.Я тоже бросил на молу мою гнедую Гальку, белые чулочки на ногах. Думал её пристрелить, вложил ей в мягкое ухо маузер – и не мог. Я поцеловал её в прозвездину на лбу и, признаться ли, перекрестил на прощанье. В темноте едва белели Галькины чулочки.

На молу люди стоят молча, слышно только скашливанье. Какая странная невыносимая тишина; всё похоже на огромные похороны... 

Издали прозрачно доносится каждый звук. Вот в темноте отбивает ногу какая-то часть, всё ближе. Какой ровный шаг. Слышу команду:

– Батальон, смирно!

Ко мне из темноты подходит унтер-офицер, пожилой солдат нашего запасного батальона.

– Господин полковник, вверенный вам батальон прибыл на погрузку.

В запасном батальоне у нас были одни солдаты из пленных красноармейцев. Мы были уверены, что наши красноармейцы останутся в городе, не придут. А они, крепко печатая шаг, все привалили в ту прозрачную ночь к нам на мол. Должен сказать, что мне стало стыдно, как я мог подумать о них, что они не придут. В темноте молча дышал солдатский батальон.

– Да куда же мне вас девать, братцы мои? – тихо сказал я унтер-офицеру.

“Екатеринодар” уже осел набок, заваленный людьми и амуницией 1-го и 2-го полков. Капитан “Екатеринодара” только что кричал с отчаянием в рупор:

– Я не пойду, я так не пойду!..

А я с мола кричал ему в рупор:

– Тогда мы пойдём без вас.

Транспорт забит до отказа. Всё равно; надо же погрузить запасный батальон. Я приказал грузить наших солдат на корабль лебёдкой. Подъёмный кран гроздьями поднимал людей на воздух и опускал в темноту, куда попало, на головы и плечи тех, кто уже тесно стоял на палубе. Так я грузил запасный батальон: лебёдка стучит, земляки ухают сверху.

Электрическая станция в городе работает, и как-то особенно светлы далёкие огни фонарей. Изредка слышна стрельба: перекатится, смолкнет. Я всё жду, когда же начнут стрелять как следует.

В темноте подходит ещё часть. У меня сжалось сердце: куда грузить, места нет. Это офицерская рота 2-го полка, бывшая в арьергарде, и одиночные люди 3-го полка. Третьего полка не ждали, за него были спокойны: для его погрузки был отдан транспорт “Святой Николай”. Но команда “Николая”, не окончив погрузки, обрубила канаты, и транспорт ушёл.

Подходят новые группы. Тогда я прыгнул в шлюпку и, можно сказать, молнией помчался к миноносцу “Пылкий”, куда был погружен штаб Добровольческого корпуса генерала Кутепова.

Помню светящееся небо, ветер в лицо, сильное дыхание гребцов. На “Пылком” ко мне вышел генерал Кутепов, окатил блеском чёрных глаз.

– Полковник Туркул?

–  “Екатеринодар” загружен, ваше превосходительство. У меня остались люди. Необходимо погрузить всех, или мы выгрузимся и уйдём пешим порядком вдоль берега.

Кутепов поскрёб щёку у жёсткой чёрной бородки, обернулся к командиру миноносца, окатил и его горячим взглядом:

– Сколько вы можете ещё погрузить?

– Человек двести.

– Полковник Туркул, сколько у вас непогруженных?

– Приблизительно двести, ваше превосходительство.

– Какая часть?

– Офицерская рота.

– Грузите к нам.

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.

Гребцы примчали меня обратно. Я вгляделся в тёмную толпу людей.

– Господа, имейте в виду, – сказал я. – Имейте в виду, что вас всего двести человек. Понимаете, двести.

И я повёл людей к молу, где был ошвартован “Пылкий”.

– Полковник Туркул! – резко окликнул меня кто-то из темноты. Я узнал желчный голос начальника штаба генерала Достовалова, который позже изменил нам и перекинулся к красным.

– Сколько вы грузите?

– Двести.

– Какие там двести?! Миноносец уже в воде. Разгрузить!

– Я разгружать не буду.

– Приказываю вам.

– Вы не имеете права приказывать мне. Я гружусь по приказанию командира корпуса. Извольте сами разгружаться, если угодно.

На “Пылком” тем временем вовсю работали фонарями сигнальщики. Сигналы наконец принял французский броненосец “Вальдек Руссо”. Французы ответили, что могут взять людей и высылают за ними катер.

К “Пылкому” подошли ещё люди 3-го полка. Катер за катером я тогда всех их загнал на “Вальдек Руссо”. Генерал Кутепов смотрел молча, только покашливал. Когда на катер прыгнул последний дроздовский стрелок, я подошёл к Кутепову:

– Разрешите идти, ваше превосходительство?..

Кутепов крякнул, быстро расправил короткие чёрные усы:

– Полковник Туркул!

– Я, ваше превосходительство.

– Хороши же у вас двести человек!

Я молча отдал честь…»

* * *

 Из воспоминаний генерала Деникина: «На берегу у пристаней толпился народ. Люди сидели на своих пожитках, разбивали банки с консервами, разогревали их, грелись сами у разведённых тут же костров. Это бросившие оружие – те, которые не искали уже выхода. У большинства спокойное, тупое равнодушие – от всего пережитого, от утомления, от духовной прострации. Временами слышались из толпы крики отдельных людей, просивших взять их на борт. Кто они, как их выручить из сжимающей их толпы?.. Какой-то офицер с северного мола громко звал на помощь, потом бросился в воду и поплыл к миноносцу. Спустили шлюпку и благополучно подняли его. Вдруг замечаем – на пристани выстроилась подчёркнуто стройно какая-то воинская часть. Глаза людей с надеждой и мольбой устремлены на наш миноносец. Приказываю подойти к берегу. Хлынула толпа...

– Миноносец берёт только вооружённые команды...

Погрузили сколько возможно было людей и вышли из бухты. По дороге, недалеко от берега, в открытом море покачивалась на свежей волне огромная баржа, выведенная и оставленная там каким-то пароходом. Сплошь, до давки, до умопомрачения забитая людьми. Взяли её на буксир и подвели к английскому броненосцу.

Адмирал Сеймур выполнил своё обещание: английские суда взяли значительно больше, чем было обещано.

Очертания Новороссийска выделялись ещё резко и отчётливо. Что творилось там?..

Какой-то миноносец повернул вдруг обратно и полным ходом полетел к пристаням. Бухнули орудия, затрещали пулемёты: миноносец вступил в бой с передовыми частями большевиков, занявшими уже город. Это был “Пылкий”, на котором генерал Кутепов, получив сведение, что не погружен ещё 3-й Дроздовский полк, прикрывавший посадку, пошёл на выручку.

Потом всё стихло. Контуры города, берега и гор обволакивались туманом, уходя в даль... в прошлое».

* * *

Офицер Пётр Варнек: «Порт опустел, но на его восточной стороне, у цементной пристани и в районе восточного мола, находилась многотысячная толпа главным образом казаков, но и других военных, а также беженцев с женщинами и детьми и их подводами, гружёнными всяким скарбом. Стоял целый табор калмыков, среди которого были верблюды. Весь район порта был запружен брошенными повозками, автомобилями, пушками и танками, и в нём находились тысячи оставленных лошадей, которые, привыкнув к уходу за ними людей, в большинстве оставались на месте. Пробиваясь с трудом через всю эту „кашу“, большинство гусар достигло восточного мола в километр длиной и в надежде, что придут ещё пароходы, пробралось в его конец. В большинстве своём бывшая на берегу толпа пассивно ожидала своей участи, многие женщины плакали… Были случаи, что некоторые отчаявшиеся офицеры, предпочитая плену смерть, кончали с собой».

Один из таких случаев приводится в сборнике воспоминаний белых мигрантов «Трагедия русского офицерства»: «Момент пленения нас большевиками не поддается описанию; некоторые тут же предпочитали покончить счеты с жизнью. Мне запомнился капитан Дроздовского полка, стоявший недалеко от меня с женой и двумя детьми трёх и пяти лет. Перекрестив и поцеловав их, он каждому из них стреляет в ухо, крестит жену, в слезах прощается с ней; и вот, застреленная, падает она, а последняя пуля в себя...»

* * *

Красный командарм Иероним Уборевич докладывал в Москву: «В город вошли пять дивизий 8-й и 9-й армий. В Новороссийске частями Красной армии было взято около 22 тысяч пленных».

Судьба пленных была, по меркам того времени, гуманной. Их просто ограбили до нитки, забрав даже шинели и сапоги. Черёд массовых казней настал позже – в концентрационных лагерях по результатам работы фильтрационных комиссий.

Впрочем, казаки и офицеры знали, против кого воюют, и потому многие из них предусмотрительно избавились от документов, боевых наград и даже бирок на белье.

И, успешно пройдя фильтрацию, они… были призваны в ряды Красной армии! Так сказать, искупать кровью участие в Белом движении. Впрочем, подобный переход из лагеря в лагерь никакого удивления тогда не вызывал.

* * *

Новороссийская эвакуация, которую участники именовали не иначе как катастрофой, уничтожила остатки репутации Деникина. 4 апреля он был смещён с командования, которое передали барону Петру Врангелю. 

При этом небольшая часть Кубанской армии ВСЮР, прикрывавшая эвакуацию в Новороссийске, продолжила сопротивление, сосредоточившись под командованием казачьего генерала и героя первой мировой войны Петра Константиновича Писарева. 

Преодолев тяжёлый переход по шоссе, кубанцы вышли к Туапсе, где всех спешенных и больных погрузили на пароход «Тигр», присланный генералом Врангелем из Крыма.

Сам генерал Писарев продолжал удерживать порт Туапсе, через который проходила эвакуация беженцев, до 17 апреля 1920 года. И вошёл на последний пароход. 

Читайте также