«В литургическом языке мы без труда находим политические коннотации и видим его политическое применение, – замечает Владимир Коршаков, научный сотрудник ЕУ СПб. – В частности, Новгород знает два основных протополитических понятия: “братия”, “братство” – идея единства города как названых братьев, и “воля” – идея субъектности городского сообщества. Понятие братства, братии очень хорошо отражено в литургических памятниках. Скажем, Новгород с XIII века знал обряд общего крестоцелования, когда горожане приносили друг другу клятву верности на кресте».
Другим замечательным примером актуализации представлений о братстве была традиция поминовения всех новгородцев, погибших в битвах за свободу городского сообщества (включая Ледовое побоище, бои с московскими князьями и т. д.). Причём все новгородцы – и живые, и павшие – осмыслялись поминающими как братья, а городское сообщество – как единое братство.
«“Братство” было очень чётким и ясным понятием для города, в то время как “воля” осмыслялась сложнее, – поясняет Владимир Коршаков. – В 1209 году летописи фиксируют, что великий князь дал новгородцам “волю всю”, то есть свободу выбирать себе князя. Договоры до 1240-х годов заключаются на “воле Новгородской”. Однако какого-либо ритуала, закрепляющего представление о “воле” горожан, в Новгороде не было, и уже с конца XIII–XIV веков вместо “воли” появляется понятие о “старине”. Принципы общения новгородцев с князьями уже освещались не “волей”, а “стариной”. Поэтому московским князьям чуть позже будет легко объяснить порабощение Новгорода: мол, новгородцы сами первыми нарушили “старину”, поэтому прежние договоры не действуют».
Исследователи пытаются найти причину такой неустойчивости «воли» в русском контексте и предполагают, что и её корень – в специфике православного мировоззрения. Если «братство» было для него естественно, то собственная «воля» воспринималась как нечто опасное, находящееся в сложных отношениях с волей Божьей. Проповедь свободы во Христе в сознании средневековых русских горожан не получила сколько-нибудь серьёзного политического значения.
Директор Центра Res Publica ЕУ СПб Олег Хархордин отметил другую особенность политического устройства Древней Руси: ему было свойственно сочетание монархических и демократических элементов, но был не знаком элемент аристократический.
«Если мы попытаемся сравнить политическое устройство Новгорода (и, кстати, Москвы тоже) и средневековой Венеции, то увидим интересные параллели, – говорит Олег Хархордин. – В Венеции, как известно, был дож, осознававшийся наместником византийского императора (монархический элемент), был Большой Совет (демократический элемент по тем временам, хотя там и не были представлены многие члены “сервисного класса” и плебса). Оба этих политических института имеют параллели в нашем контексте с русским князем и вечем. Но в итальянском городе с 1297 года, когда его политическая система устоялась, был и третий элемент – Сенат, где заседала городская аристократия. По-видимому, именно он выполнял стабилизирующую функцию, тогда как в русском городе любой конфликт “верхов” и “низов” приводил к известному по летописям явлению – “потоку и разграблению”».
Как отмечает исследователь, до появления Сената политический мир Венеции тоже отличался турбулентностью, а после простоял без малого 500 лет. Отсутствие «стабилизирующего института», освещённого временем, позволило Ивану Грозному использовать «низы» при введении опричнины; однако квази-аристократические собрания вроде Избранной рады были известны Москве. «Не исключено, что именно поэтому её политическое устройство оказалось более устойчивым, чем новгородское», – заметил Олег Хархордин.
Ещё одно хорошо известное средневековому русскому сознанию понятие – это «дело народное», или «общее дело» («дело опщее человеческое», как написано в трудах русского дипломата XV–XVI веков Фёдора Карпова). Внешне это понятие напоминает классические республиканские представления о государственном правлении как «общем деле».
«Однако при парадоксальном внешнем сходстве слов мы видим их разные политические следствия, – отмечает Константин Ерусалимский, профессор отделения социокультурных исследований РГГУ. – Понятие “общего дела” известно на Руси с XII века, но ни разу не приобретало политических коннотаций. Общее дело могло восприниматься как служение государю и т. д., но не как народоправие. Более того, упоминание государств, которые управляются “общими людьми”, не имея начальника, обычно имели негативные коннотации, такие народы считались нецивилизованными».
Объяснений того, почему братство, монархия и демократия были близки политическому миру средневековой Руси, а воля, аристократия и республика – нет, могут быть разными. Чаще прочего отмечается, что какие-то представления и категории оказались более востребованными обществом, чем другие, и корни этому феномену стоит искать в раннем христианском мировоззрении. Однако наши знания о том мире по-прежнему фрагментарны, и различить его черты – сложная задача, имеющая, впрочем, многообещающие последствия для политического самосознания здесь и сейчас.
