Воспитание – процесс, о котором можно по крайней мере высказать несколько противоположных и в равной степени истинных тезисов. С одной стороны, уже в момент выхода из материнской утробы поздно воспитывать; с другой – и в восемьдесят лет возможно что-то сделать. С одной стороны, мы прекрасно сознаём своё воспитательное бессилие; с другой – никакое наше воздействие не остаётся без воспитательных последствий. Но об институциональных возможностях воспитательной работы мы скажем чуть позже, а пока обратимся к прошлому.
Ф.Ф. Зелинский, автор одной из лучших книг о педагогике на русском языке, писал о воспитании: «Процесс… нравственного воздействия для меня пока загадочен, и я не вижу ещё направления, в котором мы могли бы искать его обнаружения». Это скромное наблюдение накладывается на старую традицию русской педагогики, ставящую воспитание выше образования: один из лучших, М.Н. Муравьев – попечитель Императорского Московского университета, воспитатель Александра и Константина Павловичей и один из самых образованных людей своей эпохи – писал: «Все возможные знания делают человека, приобретшего их, только сожаления достойным, если не могли они облегчить ему пути к добродетели. Истина простонародная, но которая должна быть неизмеримо напечатлена в сердцах юных любителей мудрости». Трудно с этим спорить; однако же такая позиция весьма опасна в стране, где один из хронических дефицитов – дефицит знающих людей.
Для ограничения доступа к информации у правительства был старый испытанный инструмент – цензура. Собственно со студенческой проблемой («лжеумствования») власти сталкиваются после войны 1812 года и обращают на это внимание в то время, когда министром просвещения и духовных дел был князь А.Н. Голицын. Он считается реакционером и клерикалом, но нужно отметить, что реакционером и клерикалом он был интерконфессионального, теософского толка. Г.Г. Шпет по этому поводу резонно сравнивал теософию с тряпкой, которая всасывает и воду, и вино, и грязь, но отдает только грязь. Испугались при этом скорее немецких студентов, чем своих. На основании этих идей был осуществлён разгром Казанского (М.Л. Магницкий) и Петербургского (Д.П. Рунич) университетов (1819–1823 гг.); репрессии, правда, в основном касались профессоров. Здесь – редкий случай – ныне общепринятая оценка может быть признана справедливой.
Портрет члена Государственного совета князя Александра Николаевича Голицына. Фото: Карл Павлович Брюллов / Государственная Третьяковская галереяБорьба против князя мира сего выродилась в анекдоты: «Один профессор Казанского университета громко жаловался на М., объясняя, что он в высшей степени притесняет профессоров и даже заставляет их давать подписки в том, что не будут пить пуншу, который, по словам почтенного профессора, сильно способствует обильному отделению всякой испарины, а в том числе и мыслей». Один из лучших образовательных администраторов Иимперии – С.С. Уваров – ушёл при этом министре с поста попечителя столичного учебного округа; возвысил голос против мракобесия связанный узами дружбы с императором выдающийся учёный, профессор Дерптского университета Г.Ф. Паррот; по его мнению, «заставлять профессора астрономии и физики во всё продолжение курса удивляться премудрости Божией и ограниченности наших средств познания значило… только вредить собственной цели. Пустые разглагольствования и частое повторение заказанной мысли лишь возбудят насмешки, и эффект утратится».
От интерконфессиональной реакции отечественное просвещение спасли сторонники реакции православной. В результате тонкой интриги с участием представителей высшего духовенства незадачливый министр потерял должность, и с безобразиями было покончено. А одной из жертв кампании вскоре предстояло надолго возглавить образовательное ведомство империи. Большой возможности бунтовать у студентов при Николае I не было, но если бунтовщиков нет, их всегда можно найти, особенно если внимательно смотреть, что студенты хранят под кроватью: так, за безнравственные стихи был отдан в солдаты А.И. Полежаев (в конечном итоге это оказалось смертным приговором). В 1831 году был обнаружен тайный кружок Н.П. Сунгурова, готовивший восстание в Москве; в его составе были и студенты. Основатель кружка умер на каторге; в его намерениях сомневаться не приходится, впрочем, как и в том, что он был чрезвычайно далёк от их исполнения. В 1833 году власти предприняли следствие в отношении нескольких студентов-поляков, также грешивших куплетами возмутительного содержания (и основания были вполне весомые). Считать ли нам случайностью, что всё это связано с деятельностью не любимого императором Московского университета?
Даже не слишком искушённые в истории отечественной интеллектуальной жизни люди знают, что при Николае I были «православие, самодержавие, народность» и что придумал их С.С. Уваров. Меньше известен тот факт, что искренние сторонники министра и его доктрины – М.П. Погодин, С.П. Шевырев, издатели «Москвитянина», который министр хотел бы видеть своим органом, – занимались своим делом под постоянным давлением цензуры, а их космополитические и либеральные противники – издатели «Московского телеграфа», «Отечественных записок» и «Современника», Полевые, Краевские, Белинские, Панаевы, Некрасовы – пользовались покровительством III Отделения собственной Е. И. В. канцелярии и жили весьма вольготно. Насколько поспособствовал укоренению в студенческих умах крамольных мыслей корыстный интерес политической полиции, увидевшей – в силу немецких корней – своего главного врага в русских националистах и решившей, что в целях борьбы с ними либерализм и космополитизм – необходимая и безобидная, хотя и неприятная приправа, историкам русской интеллектуальной жизни еще предстоит выяснить.
Обложка журнала «Москвитянин» №1, 1845 года. Фото: Wikimedia CommonsС Александра II (при котором бунтовать уже было можно) начинается эпоха открытых студенческих выступлений и закрытия университетов. Здесь уже Москвой дело не ограничивается (и даже Москва тише, чем прочие). К числу самых громких относится закрытие Петербургского университета (1861) при попечителе генерале Г.И. Филипсоне. Собственные воспоминания автора этих строк о студенческих годах в перестроечную эпоху говорят, что время перемен само по себе очень электризует головы; со временем этот эффект слабеет, и трагическая борьба народовольцев против императора – борьба горсти людей против горсти людей. Интересно, что о министре просвещения Александра II есть американское исследование, но нет русского (у туземных специалистов на это имя обычно истерическая реакция, с обильным разбрызгиванием слюны), и американский учёный оценивает Д.А. Толстого честно и проницательно: «Толстому явно удалось больше преуспеть в налаживании школьной системы, нежели в нейтрализации политической осведомлённости её продуктов. Несмотря на свои вполне обоснованные опасения по поводу исходящих от образования скрытых угроз для режима, …он энергично способствовал росту образованности во всей России, и за это он заслуживает похвал, в которых ему столь часто отказывали.
Менее удачны были его попытки отвратить учащихся и учащих от постановки под вопрос существующего порядка и борьбы против него. И не существовало, может быть, программы, которая справилась бы с этой задачей… но методы Толстого определеённо были близорукими. Не простирая этой близорукости до того, чтобы остановить развитие образования, он не обладал в то же время и достаточно острым взором, чтобы использовать тонкие, положительные приёмы уступок и внушения в своей кампании, направленной на то, чтоб сделать школу безопасной для самодержавия». После некоторого затишья при Александре III (при нём, как и при деде, бунтовать было нельзя; впрочем, и студенческая инспекция по Уставу 1884 года была поставлена на широкую ногу) беспорядки ярко вспыхнули при Николае II – при нём самым знаменитым эпизодом была отдача в солдаты 183 студентов Киевского университета в 1899 году. Эта мера имела ещё и то отрицательное следствие, что на пост министра просвещения был назначен самый вредоносный человек, когда-либо его занимавший при империи, – генерал П.С. Ванновский. Ситуация была запутана настолько, что не работали уже никакие инструменты – ни кнут, ни пряник. Можно было рассчитывать только на целительное время; но его судьба России не отвела.
Ванновский Пётр Семёнович, министр народного просвещения. Фото: Петр Борель / Государственный исторический музей…Мы начали исторический обзор со слов Ф.Ф. Зелинского. Словами из другой его работы мы его и закончим. Отмечая, что «студенческая забастовка не встречает себе аналогии в освободительных движениях западно-европейских государств», он говорит об «антинаучной закваске нашего общества». Зелинский, следуя Аристотелю, благо усматривает в середине, а злу противостоит не благо, а другое зло. Культ протеста исходит из принципиально иной точки зрения – гораздо более простой. И в том, что развился культ протеста, Зелинский обвиняет и общество с его невежеством в отношении фактических условий свободы, и правительство, толкавшее всех несогласных в общий оппозиционный лагерь. Мистический коллективизм общества вызывает стремление к единодушию и нетерпимость к диссидентам. Зелинский рекомендует европеизацию общего строя русской жизни, что приблизит к правительству зрелую часть общества и сделает студенческий протест протестом против неё, а не против власти.
Какой урок мы можем извлечь из этого печального опыта? Воспитательное дело – гораздо более сложное, чем образовательное; имперская администрация успешно справлялась со вторым, но провалила первое (сейчас, впрочем, разбор ошибок, будь он проведён хоть сколько-нибудь добросовестно, покажет, что потенциально успешных путей в наличии не имелось). Нынешняя администрация демонстрирует полную беспомощность и в образовательной области; ожидания, что она сможет решить куда более сложную задачу, представляются чрезмерно оптимистическими. Воспитание – вообще личный процесс, он осуществляется от человека к человеку; чтобы воспитывать, нужен авторитет, а человек, способный его иметь, обычно не склонен делиться им с государством и использует его для продвижения собственных ценностей, которые могут совпадать с государственными, а могут и вовсе не совпадать. Институционально этот вопрос можно решить таким образом: набирать на службу людей, которые удовлетворяли бы обоим этим требованиям – были бы личностями настолько сильными, чтобы пользоваться среди юношества авторитетом, и исповедующими те ценности, какие признаёт своими государство. Интенсивное расширение образовательной системы и связанный с ним недостаток в людях не давали царскому правительству пойти по этому пути; но есть ли такая возможность сейчас? Много ли упустила администрация, чтобы скудным содержанием, невыносимыми условиями труда и громадой бюрократической писанины сделать это поприще предельно непривлекательным? Потому как, представляется, идеологическая война правительством проиграна, и проиграна безнадежно. Постепенно, если ничего не делать, и быстро, если предпринимать какие-то меры: создать когорту пропагандистов, которые бы внушили молодёжи сверхценности власти, – задача, явно превышающая ее возможности, а пытаться запретить конкурирующие точки зрения – значит лишь придать им дополнительную привлекательность.
Добавим ещё один аккорд. Недавно на мой рабочий стол легла книга одного из самых выдающихся воспитателей Западной Европы – «Наставления для совести короля, сочинённые для воспитания Людовика Французского, герцога Бургундского» Франсуа де Салиньяка де Ла Мота Фенелона. Он пишет, в частности: «Обычно королям говорят, что им меньше следует опасаться своих тайных и частных пороков, нежели недостатков, которые обнаруживаются у них в исполнении королевских обязанностей. Что до меня, я смело буду утверждать обратное, и я настаиваю на том, что все их ошибки в частной жизни имеют неисчислимые последствия для королевства… Подданные – рабские подражатели своих государей, прежде всего в том, что льстит их страстям. Случилось ли вам подать им дурной пример… Если вы это сделали, ваша власть дала почётное место постыдному; вы нарушили ограду чести и честности; вы обеспечили триумф пороку и бесстыдству; вы научили всех своих подданных не краснеть, когда они совершают нечто позорное; это пагубный урок, который они никогда не забудут!». И вряд ли его слова потеряли актуальность.
