ГУЛАГ или мафия?

Коммунизм и либерализм как выбор из двух зол. Продолжение размышлений над книгой Армина Молера «Против либералов»

08.05.2025

Саша Чеппаруло

армин молер либерализм коммунизм книги

Участники демонстрации на Красной площади в день празднования 71-ой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Фото: Юрий Абрамочкин / РИА Новости

В прошлом тексте, опираясь на идеи Молера, впервые представленные русскоязычной публике в новой книге, мы выяснили, что у либерализма и коммунизма много общего. Но если сходства двух систем носят теоретический характер, то их различия – уже практический. Они заключаются в том, что вседозволенность либеральных государств способствует распространению социального явления, определяемого Молером посредством категории «мафия», тогда как социалистические государства склоняются к модели «ГУЛАГ» (которую мыслитель применяет не только к СССР): «“Мафия” для меня стала ключевым словом для обозначения “общечеловеческой” формы поведения, которая не ограничивается ни пространственными, ни временными рамками» (стр. 47), то есть речь идёт о системе власти, основанной на личных связях и, следовательно, предоставляющей определённые гарантии и конкретные ответы, по-настоящему значимые для жизни индивидов, которые, оплатив какую-то сумму или во всяком случае совершив какое-то «посвятительное» действие, становятся её частью, тем самым принимая правила игры. Таким образом, «мафия» укореняется в различных политических режимах (прежде всего в либеральных), давая, в отличие от них, реальные решения общественных вопросов и внося тем самым вклад в стабильность и социальную устойчивость, поскольку она основывается на лишённой иллюзий идее человека как существа, действующего преимущественно в собственных интересах. Недостаток «мафии» заключается в том, что она может перейти от клиентелистско-персоналистской системы к криминальной. Очевидно, что это определение применимо как к «правителям», так и к «подвластным»: в первом случае речь идёт о кастах и олигархиях, находящихся у власти (в либеральных режимах – предпринимателях и политиках), во втором – о феноменах, охватывающих как социальную солидарность и взаимопомощь (без посредничества государства), так и клиентелизм, коррупцию и в конечном счёте «мафию» в общепринятом смысле этого слова. В отличие от «мафии», для системы «ГУЛАГ» характерно то, что «решения, основанные на следовании абстрактным принципам, фатальны. Если некий орган власти решает, что все, у кого в имени больше двух “ф”, или все Овны по знаку зодиака должны быть ликвидированы, компьютер начинает поиск. Он помечает всех подходящих под заданные определения – этого невозможно ни исправить, ни избежать. По сравнению с этим в мафиозном обществе с его путаницей, случайностями и небрежностью есть свои преимущества» (cтр. 58). Однако мышление автора диалектическое, сложное, глубокое, поскольку даже в случае различий он указывает на сходства. Действительно, либерализм в силу своей абстрактности и преувеличенного понимания разума как безличной и «чистой» способности стремится к тому самому рациональному совершенству, выраженному в «ГУЛАГе». С другой стороны, Молер отмечает, что даже в государствах последнего типа сформировались «мафии», клиентские группы (и не только среди носителей власти). Иными словами, государство не может окончательно и полноценно осуществить воплощенную идеологию, и в этом случае в итоге несовершенное и человеческое, личные интересы начинают играть немаловажную роль.

Книга «Против либералов». Фото: издательство SILENE NOCTIFLORA

На данном этапе стоит остановиться на том, что Молер применяет категорию «ГУЛАГ» как к Третьему рейху, так и к СССР. При этом, разумеется, он не разделяет ныне популярную на Западе либеральную точку зрения, согласно которой тоталитаризмы якобы все одинаковы, потому что являются нелиберальными. Эта теория уравнивает всё, что можно путано охарактеризовать категориями «диктатура», «авторитаризм», «тоталитаризм»: от дворян, королей и императоров эпохи Старого порядка года до современных политических оппонентов, включая режимы XX века. Философ лишь констатирует последствия продвижения государством определённой идеологии: если она воспринимается как абсолютная имманентная истина, то её рациональное применение не оставляет места ни для произвола, ни для свободы – как в высоком смысле, так и в низком, в духе «мафиозного общества». Напротив, автор отвергает всякое упрощенчество, подчёркивая односторонность подхода своих (западных) современников к СССР: «Многие не замечали этого за пеленой своего жёсткого антикоммунизма – в отношении Советской империи мы слишком привыкли мыслить только в двух крайностях: либо она нас догонит и перегонит в своём развитии, либо же с грохотом рухнет в результате внутреннего коллапса или же вторжения извне. Этот взгляд был обусловлен приверженностью универсалистскому стилю мышления в духе мирового государства (или принятием желаемого за действительное) – стилю, который способен представить себе развитие событий только в широком, всеобъемлющем размахе. Люди с подобным мышлением, вероятно, даже не могут представить, что вещи и явления могут просто измельчать [курсив наш]» (стр. 60). В продолжении эссе Молер настаивает на этом глаголе, подчёркивая, что в СССР – как «внизу», так и «наверху» – существовали системы персоналистских и клиенталистских связей: и это подтверждается тем фактом, что в 1990-е годы новая система состояла из различных групп влияния, то есть из индивидов, объединённых общими интересами, достигаемыми путём применения специфических взглядов на вещи (очень часто зависящих от их профессии): «Так что Советская империя не была тем гигантским механическим колоссом, виртуозно играющим своими мускулами и металлическими жилами и в любой момент готовым к рывку, который так долго занимал воображение Запада. Скорее она сморщилась и съёжилась, словно яблоко, которое слишком долго пролежало нетронутым. Однако какая же сумятица началась в морщинах этого иссохшего плода! О том, насколько сблизились либеральный Запад и Россия, можно судить по тому, с каким воодушевлением русские поклонники перестройки подхватили те характерные для “общества вседозволенности” безумные идеи, которые в Нью-Йорке или Париже уже всем порядком наскучили. И более не видно такого государства-колосса, которое могло бы вновь сравнять всё с землёй» (стр. 63).

Либералы как фанатики разума и равенства

Рецензия на книгу «Против либералов» Армина Молера

06.05.2025

либерализм книга общество философия армин молер

Если выбирать между «мафией» и «ГУЛАГом», немецкий мыслитель признаёт, что предпочтительнее жить в «мафиозной структуре»: «Если у нас выбор между ГУЛАГом и мафией, мы должны вынужденно выбрать второе – как меньшее зло. Мафиозное общество так или иначе оставляет отдельным гражданам больше лазеек, через которые можно проскользнуть, чем идеально развитая тоталитарная система с её более плотной структурой. Мафия же подчинена не идеологии, а боссу (или целой семье). Она вместе со своей клиентелой не хочет менять мир. Либерально настроенное общество, в котором она пребывает, мафию вполне устраивает, потому что она находит в нём достаточно места для своих преступных манёвров. Если задаться вопросом, какая структура общества является “более человечной”, то выбор падёт на ту форму социализации, которая не делит людей на подлежащих немедленному истреблению и тех, кого ещё возможно терпеть, а различающую лишь “глупцов” и “хитрецов”» (стр. 64). Система, основанная на личном произволе и пытающаяся соблюдать установленные ею же правила (мафия), так или иначе предоставляет больше пространства для личной свободы – чтобы выжить или даже жить лучше. С глубоким реализмом, однако, Молер объясняет, что существует и третий путь: на самом деле, исключительный выбор между «мафией» и «ГУЛАГом» не имеет исторических оснований, будучи результатом идеологической манипуляции, направленной на то, чтобы убедить массы в том, что «нет другой альтернативы» – не только на политическом, но и на культурном, философском и даже онтологическом уровне. Тема третьего пути – выработки направления, отличного от наиболее распространённых, – объединяет Россию и Германию. В этом контексте немецкий интеллектуал предлагает ницшеанский агонизм, то есть греческую модель в противопоставление римско-латинской, которую он критикует, выражая своё несогласие с общей теоретической установкой Карла Шмитта: «Ницше подчёркивает, что речь идёт не о бесцельной трате энергии в угоду абстрактным соображениям, а о трате ради неё самой. Примечательно также и то, что для того, кто руководствуется агональным принципом, нет врага (inimicus), но есть противник (adversarius), который может быть ему внутренне ближе, чем равнодушный человек, пускай даже из его собственного лагеря» (стр. 74). Выбор мыслителя обусловлен тем, что, по его мнению, данное понятие и практика наилучшим образом выражают суть «ритуала», который, в свою очередь, выражает «таинственную взаимосвязь уничтожения и рождения, которую мы не в состоянии изменить и которая отражается в единообразно повторяющихся жестах, словах, звуках, образах, в завораживающем стиле, выходящем за рамки единичного человека и в то же время включающем его в себя – от церемоний рождения до всевозможных инициаций и похорон» (стр. 75). Фундаментальный вопрос для человека – это вопрос о его конечности. В зависимости от того, какой может быть дан ответ и какими способами, соответственно, можно прожить жизнь, Молер как раз и критикует подавляющую абстрактность либералов. Тип человека, который просто своим способом бытия – без стремления к аргументации или доказательству, а просто полноценно живя и принимая жизнь во всём её многообразии – представляет собой опровержение справедливости либеральных и, в общем, модернистских устремлений – это правые. Другими словами, правые отличаются от либералов, левых, членов «мафиозных обществ» и жителей «ГУЛАГа» тем, что они различными образами живут (или должны были бы жить) по принципу агонизма: «Сегодня правые – это настоящие возмутители спокойствия в обществе. С некоторой натяжкой левых ещё можно отнести к либеральной системе ценностей – в конце концов, они всё ещё верят в благую природу человека (того самого, существующего лишь в три часа утра). Правые же спутывают все карты абсолютно. С одной стороны, представитель правых взглядов, будучи лишённым антропологических иллюзий, видит в человеке явно “недостаточное существо”, нуждающееся в дополнительной опоре посредством институтов и глубоких физических и эмоциональных связей. С другой стороны, именно правые возлагают на это недостаточное существо такие надежды, которых нет у иных. Они считают, что в конечном итоге человек не вынесет роли птицы, механистично несущей яйца на индустриализированной ферме. Он вырвется в свободный полёт – поднявшись ввысь или рухнув вниз» (стр. 43).

Сбор средств на создание мемориала жертвам сталинских репрессий в рамках акции "Неделя совести", 1988 год. Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

Молер не уточняет этого, так как для немецкой публики это было излишне, но ницшеанский агонизм предполагает ещё одну очень важную теорию – amor fati (лат. досл.: «любовь к судьбе»), которая, в свою очередь, глубоко связана с греческим представлением о цикличности времени, вечности каждого момента. Это уточнение необходимо, так как описание антропологического типа, который составляет третий путь, как позже признаёт сам Молер на стр. 92, вполне подходит и для христианского мировоззрения (деполитизированного, если понимать это прилагательное в инструментальном смысле). Не случайно на предыдущих страницах он критикует Шмитта не только за его «римскость», «латинскость», «цизальпийскость», но и за его католицизм (или в целом за роль, которую христианская линейная концепция времени сыграла в его мысли). Здесь переплетаются разные вопросы, которые стоит уточнить: Молер, во-первых, не разделяет христианское мировоззрение (и, похоже, представление о времени); во-вторых, он очень чувствителен к политическим манипуляциям, происходящим, хотя и не выясняется в этом произведении, от католической баварской среды; в-третьих, он сознательно решает не углубляться в различие между чисто христианской версией этого человеческого типа и греко-ницшеанской, так как это потребовало бы слишком сложного экскурса. Если отбросить эти замечания, упоминание христианства, сделанное автором, могло бы быть кратко дополнено ссылкой на понятие «трансценденции». На самом деле её можно трактовать и в нехристианском ключе – если, например, обратиться к философу, придерживающемуся таких взглядов, как Юлиус Эвола, интересно отметить, что в своей работе «Оседлать тигра» он посвящает целую главу именно этой теме. По мнению Эволы, ницшеанская любовь к жизни, amor fati, осознание вечности каждого мига, принятие «бессмысленных» страданий, то есть «страдания ради самих себя» (а не ради искупления, «награды» или какого-либо «после», как в христианской перспективе), не только предполагает, но и свидетельствует о существовании более высокого уровня реальности, именно трансцендентного. Эвола отмечает, что в трудах Ницше есть множество глубоких интуиций, касающихся этой темы, но они не развиты до конца из-за жестокой критики христианской (авраамистской) версии самой трансценденции, что иногда приводит Ницше к отрицанию трансценденции как таковой и восхвалению натуралистического имманентизма.

Юлиус Эвола. Фото: fondazionejuliusevola.com

В заключение важно уточнить, что конкретно характеризует поведение этих индивидов, чтобы понять, почему их образ бытия Молер считает решением культурных, социальных и политических проблем нашей эпохи: «Эти люди не хотели обсуждать со мной некоторые вещи. Однако это не было продиктовано желанием защититься или высказать презрение – они просто не хотели. Если они понимали, что наши миры сильно отличаются, то просто оставляли это без внимания. Они не собирались меня ни в чём переубеждать, хотя обычно были старше. (...). Сколь слабо они верили в дискуссии, столь сильно, похоже, они полагались на опыт» (стр. 88). Больше всего немецкого публициста поражала их «скептическая жизнеуверенность, которая, как правило, шла рука об руку с решительным умением жить. Это абсолютное “принятие мира как он есть”, без восторга и лишних иллюзий. Страдания, несчастья и человеческие слабости были для них само собой разумеющимися» (стр. 88, 89).

Западная Европа и Россия характеризуются тенденциями, которые, несмотря на различные формы проявления, по сути очень схожи – их все можно отнести к демонизации собственной историко-культурной идентичности, основанной на абстрактном и пустом понятии равенства. Предложение Молера заслуживает самого серьёзного рассмотрения, поскольку, если согласиться с автором, оно может способствовать разрешению этих проблем, давая тем самым окончательный ответ на самый важный вопрос человека и цивилизации – вопрос его конечности.