В таком случае все альтернативы, от крайне правых до крайне левых, не выдержали испытания временем, историей и реальностью. Они потерпели идейный крах, их гибель была неизбежна, и большевики победили именно потому, что они были единственными выразителями интересов и пролетариата, и крестьянства, и вообще всех трудящихся. Так ли это было, Выясняли участники круглого стола в рамках цикла Вольного исторического общества и Сахаровского центра «Развилки советской истории. 1917–1990».
– Конечно, антибольшевистское сопротивление – это некий конструкт. Никакого единого антибольшевистского сопротивления не существовало. Те, кто воевал с большевиками, иногда находились друг с другом в очень сложных отношениях. Порою даже в худших, чем с большевиками.
Когда мы видим большевиков и всех остальных, мы отчасти воспроизводим старые схемы. Всякий «большевикоцентризм» должен уйти. Гражданская война – сложный комплекс конфликтов разного уровня не одной, а на самом деле нескольких гражданских войн. В то, что мы называем большой Гражданской войной, входят и национальные, и иногда религиозные, и межсословные, и территориальные конфликты.
Есть много вопросов, по которым мы вряд ли придём сегодня к какому-то единому мнению. Например, когда началась Гражданская война? Когда закончилась Гражданская война? Об этом можно спорить бесконечно. Эти споры связаны с вопросом о природе и о сути Гражданской войны. Тут мы совершенно не обязаны соглашаться с британским исследователем Джонатаном Смилом, который в книге «“Русские” гражданские войны 1916–1926» ставит такую датировку – 1916–1926 гг. Начало и конец он связывает с событиями в Центральной Азии. Несмотря на то что Джонатан Смил очень серьёзный специалист, его точка зрения всё равно уязвима.
Был ли предопределён ход Гражданской войны? Я думаю, все мы скажем, что не был, хотя, может быть, и по разным поводам. Например, в победу Германии до августа 1918 года верили очень многие аналитики и, исходя из этого, строили какие-то свои предположения. Исход многих других конфликтов тоже не был предопределён. При одном развитии событий в зону советского влияния могла войти Прибалтика целиком или какая-то её часть, а при другом развитии могли бы быть реализованы какие-то национальные проекты, и территория Советского Союза могла быть совершенно другой. Это тот минимум, с которым мы все согласимся.
Непраздный вопрос: а кто всё-таки победил в Гражданской войне? Тут уж, казалось бы, ответ очевиден – победили большевики. Можно взглянуть на то, с какими лозунгами они шли к власти. Какие-то из них были приспособлены к завоеванию большинства и могут быть охарактеризованы как демагогические, но, судя по внутренним дискуссиям большевиков, были у них и довольно серьёзные проекты, в которые они верили. Они хотели мировую революцию. Получилось? Нет. Они всерьёз рассуждали о создании государства-коммуны. Не только Ленин в своём труде «О государстве и революции», но и другие. Кроме того, не все сторонники большевиков были довольны исходом войны. Я уже не говорю о том, что НЭП далеко не всеми воспринимался как какая-то победа. Так что и относительно победы большевиков в Гражданской войне ответ достаточно неоднозначный.
– Что касается вопроса о предопределённости поражения Белого движения, то мне оно представляется очевидным, поскольку судьба Гражданской войны решалась на полях сражения, а соотношение сил было таково, что оно не оставляло шансов на успех. Удивляться стоит скорее не тому, что Белое движение потерпело поражение, а тому, что оно три года могло существовать, сопротивляться и даже имело шансы победить.
Разговоры о том, что и чьим интересам соответствовало, мне представляются неактуальными, потому что в Гражданской войне принимало активное участие не более 3–4 % населения страны. Это очень мало. Например, в Англии в XVII столетии в подобных событиях принимало участие 20 %, а это очень много. А в России 3–4 % – это не только политические активисты, но и весь состав вооружённых формирований, даже не добровольных, а мобилизованных. Кроме того, контингент был очень неравномерным и у белых, и у красных. Довольно чётко различаются ядро и шлейф. Ядро очень немногочисленное, но оно играло в условиях Гражданской войны, которая не была похожа на нормальную регулярную войну, исключительную роль.
У белых это ядро состояло из 60–70 тысяч человек. Это были не только офицеры, но и учащаяся молодёжь, прежде всего офицеры-добровольцы, которые находились на передовой, много раз раненые, постоянно возвращавшиеся на фронт. Они гибли в первую очередь. Все остальные сотни тысяч, которые мы можем насчитать среди участников Белого движения, – это так называемый шлейф, в том числе офицеры, кадровые военные, которые вели себя по-разному. У большевиков ядро при их пятимиллионной к концу войны армии тоже составляло небольшую часть – тысяч 200–250. Но оно количественно превосходило в несколько раз ядро белых. Это сыграло огромную роль. Поэтому и удивительно, что белые так долго могли держаться.
Несмотря на всё это, Гражданская война – это не только борьба большевиков и белых. Это очень многоплановая борьба. Вполне имеет право на существование мнение, что Гражданская война могла бы завершиться по-иному. Не обязательно безоговорочной победой большевиков. Но это могло произойти в том случае, если бы исторически белое движение не закончилось основной своей частью на год-полтора раньше, чем началось массовое низовое сопротивление населения большевикам. Соединение активных участников белого движения с массой участников крестьянских восстаний 20–21-го годов вполне могло бы предотвратить торжество большевистской партии. Трудно сейчас судить, но такой исход, я считаю, был бы возможен.
Что касается вопроса о памяти и современном представлении о силах, действующих в Гражданской войне, о её итогах… Прежде всего стоит упомянуть о той исторической концепции, которая в настоящее время является почти официальной, – о концепции единства нашей истории, в рамках которой не только Белому движению, но и всему вообще антибольшевистскому сопротивлению просто нет места в исторической памяти. Грубо говоря, Николай II был хороший, Ленин был хороший, но они друг друга немножко не поняли; да, что-то нехорошее произошло, но потом вот всё установилось так, как надо. При такой постановке вопроса антибольшевистское сопротивление, как его ни понимай, оказывается на периферии исторической памяти, о нём неудобно вспоминать. А если и вспоминать о белых, то как об агентах внешних сил, которые плавному ходу нашей истории пытались помешать.
Широко распространился взгляд, что вообще-то в Гражданской войне хороших, то есть правильных людей, представлявших историческую Россию, и вовсе не было. Правда была за той генеральной тенденцией, которую воплощала советская власть.
– Говоря о памяти, мне кажется, мы все согласимся с тем, что в том традиционном представлении о Гражданской войне, которое мы все получили в различных учебных заведениях ещё при советской власти, Гражданская война была представлена двумя большими силами: красными и белыми. Красные были всегда правы, а белые были всегда неправы, никаких тонкостей. Тех же эсеров, меньшевиков огульно объявляли пособниками мирового империализма, или белых сил, или контрреволюции. Это было очень удобно, потому что навешивание ярлыков позволяло не разбираться, в чём была их программа. При исследовании становилось бы совершенно очевидно, что никакими контрреволюционерами они не были. А самое крамольное с точки зрения официальной советской пропаганды как раз то, что они выступали критиками большевистской власти, будучи изначально выходцами из того же социалистического лагеря.
Мог ли быть другой исход Гражданской войны и в чём причина, почему другого исхода не было? Мне кажется, что основной причиной было отсутствие единого сопротивления. Не только сами части этого сопротивления не могли найти общий язык между собой, но даже, например, внутри меньшевистской партии не было единства. Несогласие крайне-правых и крайне-левых внутри этого движения в итоге привело к расколу в меньшевистской партии, к выходу из неё правых. Тогда левые оказались в очень странном положении, потому что, с одной стороны, они критиковали большевиков за репрессии, за политику, направленную на удушение свободы слова, на изгнание эсеров и меньшевиков из советов, а с другой стороны, они оставались на позициях признания большевистского движения неким вариантом революционного движения. Они продолжали исходить из того, что большевики, которые стали называть себя уже к этому времени коммунистами, находятся с ними в одной парадигме – парадигме социализма. У многих из них был опыт совместной отсидки в тюрьмах, опыт ссылок, многих связывали личные какие-то отношения, в том числе и дружеские. Поэтому им очень трудно было понять и принять то, что большевики перешли в иную ипостась. Самим большевикам на первых порах, по крайней мере части из них, тоже было не очень удобно сажать своих бывших товарищей по борьбе в тюрьму.
У левых меньшевиков на протяжении Гражданской войны ещё оставалась надежда на то, что большевизм способен на внутреннюю эволюцию, что на него можно влиять как-то идейно и нельзя вести против него открытую вооружённую борьбу. За большевиками всё-таки шла часть народа, часть рабочих. Поэтому меньшевики старались привлечь на свою сторону рабочих, идейно дискредитируя противника на выборах, в печати. Опыт показал, что идейная борьба была обречена на неуспех. Потом многие десятилетия большевики говорили о том, что это был крах мелкобуржуазной идеологии. Хотя, если посмотреть на политику большевиков по отношению к левым социалистическим партиям, то мы увидим, что значительную роль в поражении этих партий сыграл, конечно, не идейный крах, а физическое уничтожение членов этих партий, ссылки, высылки за границу, посадки в тюрьмы, которые тогда стыдливо назывались политизоляторами. Бороться с репрессиями чисто идейными способами невозможно.
Полагая, что большевизм всё-таки способен к некой внутренней эволюции, меньшевики опасались того, что, если коммунистический режим будет повержен, то на смену ему придёт контрреволюция, которая будет значительно хуже и принесёт большие тяготы для народа. Сейчас мы понимаем, что эта позиция была ошибочной, но тогда об этом никто не знал. Мне очень нравится высказывание Абрамовича, одного из правых меньшевиков, который спустя уже достаточно большое количество лет после Гражданской войны писал: «От людей определённой эпохи можно требовать только такую меру предвидения, какая заложена в той действительности, которая доступна их наблюдению и изучению». Это очень правильные слова, которые мы должны всегда держать в голове, когда мы рассуждаем о том, почему что-то не вышло у тех или иных людей, политических деятелей или политических партий. И для анализа было доступно только то, что они видели. Они не могли знать, к чему всё это приведёт, хотя мы можем найти практически у всех деятелей антибольшевистского сопротивления высказывания, которые до сих пор поражают своей прозорливостью относительно метаморфоз большевистского режима.
– Как уже было сказано, в России речь идёт не о Гражданской войне, а о Гражданских войнах. Я думаю, мы можем говорить даже о нескольких революциях, которые одновременно происходили в это время в Российской империи. Это революция демократическая, в которой доминировали умеренные социалисты, меньшевики, эсеры; революция трудящихся классов, которая отразилась в известных всем лозунгах: «Фабрики рабочим», «Земля крестьянам», «Власть Советам» (иногда добавляли «Власть Советам на местах»); и революция, которая победила.
До сих пор остаётся дискуссионным вопрос о том, кто же в итоге победил? Как охарактеризовать эту революцию и победителя? Можно сказать: «революция класса партийно-государственной номенклатуры», «революция управленцев» или как-либо ещё, но дело даже не в названии, а в содержании. Естественно, последняя большевистская революция, революция партийно-хозяйственной государственной бюрократии, не могла бы победить под своими ясно сформулированными лозунгами. Если мы будем говорить о Ленине, вряд ли он всерьёз рассматривал даже в 1917 году, работая над своей знаменитой книгой «Государство и революция», вопрос о передаче управления обществом в руки той самой кухарке, о которой он там написал. Всё это было необходимо в демагогических целях – для того, чтобы привлечь на свою сторону максимально широкие слои населения. А дальше нужно было укрепить свою власть, режим и заниматься выполнением той программы, которая была более-менее очевидна: строить государственный социализм, вести страну в некое благостное технократическое будущее под руководством единственной правильной партии, назначившей себя авангардом пролетариата.
По разным субъективным причинам мне гораздо ближе альтернатива большевистской революции, исходящая из начальной программы Октябрьского восстания. Она пользовалась поддержкой миллионов людей, за неё сражались и умирали сотни тысяч. Как человек, который занимается исследованием лево-социалистического движения, на протяжении почти 30 лет я принимал участие в одном общественно-политическом движении, беседовал с людьми из самых разных регионов левобережной Украины, где я живу.
Могу сказать, что историческая-то память у нас, в отличие от России, сохранилась, несмотря на то, что с конца 20-х и особенно в 30-х годах участников махновского повстанческого движения истребляли физически, издавая директивы о взятии на учёт всех бывших участников «махновских банд». Впервые такие инструкции появились, если я правильно помню, ещё в 1926 году. С 36-го по 38-й годы неоднократно проходили аресты этих людей, открывались расстрельные дела. Несмотря на всё это, историческая память о тех событиях, о том движении, о тех людях остаётся жива до сих пор. Общаясь с десятками людей, я слышал: «А вот Махно был в нашей хате», «А ты знаешь, кто был правой рукой Махно? Был такой Федосей Щусь, а он с моим дедушкой, прадедушкой вместе служил на флоте» и пр. Люди поют песни, рассказывают о Махно, передают эти сведения, историческую память из поколения в поколение. При этом, к сожалению, я не могу сказать, что сохранение этой исторической памяти как-то влияет на общественную позицию самих носителей этой памяти.
– Я считаю, исход Гражданской войны ни в коем случае не был предопределён. Когда произошёл Октябрьский переворот, все противники большевиков – от меньшевиков до черносотенцев – были абсолютно уверены, что те захватили власть не больше чем на две недели. Многие ультраправые были очень рады: теперь-то революционное движение покажет себя, оно себя разоблачит, и скоро всё закончится. Они не учли накала расовой ненависти, который был в стране, не учли хода русской истории, который породил во многом гражданскую войну, похожую на новую пугачёвщину.
Хотя 1914 году положение рабочих и крестьян стало совсем другим, широкие слои населения купились на большевистские лозунги: немедленно землю, немедленно хлеб, немедленно волю, немедленно свободу и – главное – конец войне. Это дало возможность большевикам прийти к власти, создать большие армии. До конца Гражданской войны широкие слои русского народа, в первую очередь крестьянство, продолжали их поддерживать во многом потому, что они читали, что при белых будет хуже. Как писал один из лидеров Добровольческой армии Вооружённых сил Юга России, «за нами шёл помещичий шарабан». Помещичьего шарабана многие боялись.
Большинство населения страны к 1921 году поняло, что ужас продолжается и только усугубляется. В 1921 году начались массовые выступления против большевистской власти. Они могли проходить под разными лозунгами, но основные их идеи были достаточно интересными. Например, кронштадтские матросы сформулировали главный лозунг так: «Власть советам, а не партиям!». Не «Советы без коммунистов!» (этот лозунг был придуман в Париже Милюковым), а «Власть советам, а не партиям!». Крупнейшее крестьянское восстание в Западной Сибири проходило под лозунгами: «За советы без коммунистов!» и «За свободу торговли!». Причём нужно сказать, что даже теперь многие не понимают, что хотели люди. Например, у меня в руках книга популярной серии Яковлева «Россия. ХХ век». В ней восстание в Западной Сибири называется «Сибирская Вандея». При чём здесь Вандея? Вандея была контрреволюционным восстанием, а восстание в Сибири не было контрреволюционным, оно проходило под лозунгом «Вся власть – советам!». В 1921 году вся страна была охвачена восстаниями. Некоторые из них были очень крупными: Сапожковское движение на Урале; восстание Маслака на Дону; знаменитое Антоновское восстание, которое смогло организовать две армии, прекрасно вооруженные, формы власти (советы трудового крестьянства).
Поражение антибольшевистского сопротивления связано ещё с тем, что очень многие (эсеры, меньшевики) часто колебались между верностью своим прошлым социалистическим «партнёрам» и пониманием того, что большевизм является злом. Если мы возьмём эсеровскую партию, то что общего мы найдём в позициях таких людей, как Аргунов, Авксентьев и Зензинов? А если мы возьмём, например, очень мощное рабочее движение в феврале 21-го года в Петрограде? Дан писал о том, что меньшевики не поддерживали это движение активно из-за страха, не будет ли на волне рабочего движения кулацкой реакции. Какая реакция от рабочего выступления в России могла быть в 21-м году?! Все лозунги были или в поддержку Учредительного собрания, или «Власть советам!».
Иногда антибольшевистское сопротивление выступало в роли союзников советской власти. Ни для кого не секрет, что Деникин не взял Москву в первую очередь потому, что весь его тыл был разорван. Огромные территории в тылу Деникина были заняты стотысячной армией Махно. Интересно, что после этого большевики сразу напали на Махно, объявили его вне закона, хотя он вешал всех посланцев к нему Врангеля, взял Крым. Интересно в этом плане Кронштадтское восстание. Если внимательно почитать кронштадтскую прессу, там нет никаких иллюзий в отношении большевистской власти, в «Последних известиях» у Милюкова их было куда больше. А они совершенно чётко поняли, что этот строй по своему деспотизму, жестокости и жандармской сущности гораздо хуже царской власти. Троцкого они всё время сравнивали или с Малютой Скуратовым, или иногда с Иваном Грозным. Их анализ большевизма и того, что происходило тогда в России, на мой взгляд, является лучшим. Знаменитая «Смена вех», идея о том, что большевизм перерождается, владела умами очень многих.
Находясь в Израиле, мне трудно понять, как хранится память о Гражданской войне в России. Я только хочу сказать, что для очень многих она сводилась к конфликту между красными и белыми, о которых тоже было абсолютно неверное представление. О социальном государстве мечтали и эсеры, и меньшевики, но любая альтернатива сейчас мало известна.
