Никита Андреевич Ломагин, доктор исторических наук, профессор, проректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, один из ведущих мировых специалистов в области изучения блокады Ленинграда, ответил на вопросы «Стола».
Никита Ломагин. Фото: Dmitry Puchkov/youtube.com– Никита Андреевич, в 2002 году вышел Ваш двухтомный труд «Неизвестная блокада». За эти 20 лет блокада стала менее «неизвестной» – для вас как исследователя и для российских читателей? Если говорить о новых публикациях, включении в научный оборот документов, о каких прежде всего надо рассказать?
– За 20 лет значительно расширилась база источников, было осмыслено то, что сделано в предшествующие годы. Я назову основные труды, которые, на мой взгляд, внесли существенный вклад в развитие историографии блокады. Если говорить о монографических трудах, то это трёхтомник Геннадия Леонидовича Соболева «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде», где предпринята удачная попытка синтеза того, что было сделано в советский период, с объёмом новой информации, ставшей доступной во время «архивной революции» 1990-х годов. Также введены в научный оборот и доступны массовому читателю материалы, связанные с публикацией документов. Это «Блокада Ленинграда в решениях руководящих партийных органов Ленинграда 1941–1944 гг.», где показано, как работала городская власть, как осуществлялась координация, как решались вопросы производства оружия (при том что часть предприятий эвакуировалась), как решались вопросы снабжения продовольствием и топливом.
Опубликованы и стенограммы заседаний Исполкома Ленгорсовета, подготовленные Центральным государственным архивом Петербурга. Очень важно, что издана книга «Ленинградцы в период войны и блокады», где представлены документы, иллюстрирующие повседневную жизнь 1941–1945 годов, необходимые ленинградцам. Это своего рода визуализация того, что представлял собой город в документах: не только карточки, а пропуска, паспорта, трудовые книжки, различные справки и т.д. Вышел в свет «Журнал посещений А.А. Жданова», благодаря этой публикации яснее становится роль Жданова в том, что происходило в городе. ГМЗ «Петергоф» издал двухтомник, посвящённый Петергофу в годы войны. Там множество важнейших документов, которые представлены впервые.
– Отличные книги, которые вы называете, только тиражи у всех небольшие.
– Да, к сожалению. Но хорошо, что это издано, многое доступно онлайн. Это ведь чрезвычайно важные документы, связанные с работой институтов управления городом. Нельзя не упомянуть публикаций и изданий военных историков, в частности Эдуарда Львовича Коршунова из Петербургского филиала Института военной истории Генштаба МО РФ. Огромное значение имеют его книги, связанные с функционированием Дороги жизни. Упомяну научные журналы «Новейшая история России» и «Петербургский исторический журнал», которые регулярно публикуют исследования разных авторов о блокаде. Журнал НЛО посвятил сдвоенный номер смертному времени ленинградской блокады. Есть постоянная рубрика о блокаде в журнале «Новый часовой».
Чрезвычайно важно то, что делает поэт и исследователь блокады Полина Барскова, анализирующая творчество поэтов в блокадном городе. Иными словами, сделано очень много, и блокада в этом смысле стала менее неизвестной. Но ещё предстоит много работать – надо продолжать исследовать блокадную повседневность, стратегии выживания, роль и взаимодействие институтов власти, инновации, которые были предприняты в блокадном городе: создание пищевых заменителей, витаминов, медикаментов, поиски новых логистических путей – и Дорога жизни, и трубопровод по дну Ладоги. Я уже не говорю про изучение медицинских аспектов воздействия голода.
– До сих пор обсуждается, была ли блокада неизбежной, какова степень вины руководства СССР и руководства Ленинграда в количестве жертв среди горожан. И почему в городе не было никаких политических выступлений против власти, когда ситуация стала критической.
– Немцы хотели взять город, блокада для них была вынужденным решением. Штурмовать город им пришлось бы, жертвуя огромным количеством солдат, при этом ничего не получая взамен: по опыту они понимали, что уличные бои приведут к колоссальным потерям живой силы, а оборонные заводы им не достанутся. Это была бы пиррова победа.
Советское же руководство всегда, с самого начала осады города, говорило о необходимости прорыва блокадного кольца, возвращении контроля над коммуникациями. Но это было сделать невозможно, в частности, из-за большого превосходства противника в воздухе.
Мобилизация войск в Ленинград, 1941 год. Фото: wikimedia.orgА что касается политических выступлений в городе, то подавляющее большинство населения было настроено патриотично. Даниил Гранин в беседе с одним из немецких публицистов говорил: «Почему мы выиграли эту войну? Я убеждён в одном: потому, что это была с нашей стороны справедливая война. На нас напали, и мы должны были защищать свою землю. Со стороны немцев это была несправедливая война. Несмотря на все беды и отступления первого года войны, мы никогда не думали, что можем проиграть эту войну. И то, что мы – с ужасными жертвами – выиграли войну, доказало: мы не могли её проиграть – Отечественную войну. Мы понимали это с её первого до её последнего дня». Вспомним слова Ленина о революционной ситуации, когда «верхи не могут, а низы не хотят». Так вот «верхи могли», был очень короткий период смятения в конце августа – начале сентября 1941 года до приезда в город Жукова, а потом, даже по признанию немецкой разведки, «Советы взяли ситуацию в городе под полный контроль». Да, было немало дезертиров с фронта в сентябре, в отдельные дни комендант города докладывал, что задерживали и 1 500, и 1 600 человек. Но потом удалось наладить режим политического контроля: действительно, органы госбезопасности и милиция работали очень жёстко. В целом недовольство у ленинградцев, конечно, нарастало, но оно связано было прежде всего с продовольственными трудностями и носило экономический характер. И по документам мы видим, что было ощущение, что вот-вот всё должно измениться. И декабрьское успешное контрнаступление РККА под Москвой дало надежду и ленинградцам на скорые перемены к лучшему – может, и эвакуироваться вовсе не надо из осаждённого города. Эта идея, по всей видимости, овладела и руководством города: в итоге время было потеряно, поэтому та эвакуация, которая планировалась изначально со второй декады декабря 1941 года, была отложена, её стали активно проводить только в конце января 1942-го, когда в Ленинград приехал Косыгин.
– Насколько, на Ваш взгляд, отрефлексирована, оценена, описана роль веры, Церкви в поддержании духа горожан в осаждённом городе?
– Сложный вопрос. Церковь с самого начала в Ленинграде заняла патриотическую позицию. У нас есть довольно много исследований о роли церкви, религии в жизни осаждённого города. Я назову лишь имя одного из самых известных авторов – Михаила Шкаровского.
В блокадном Ленинграде у властей к церкви было настороженное отношение, недоверие, при этом органы Госбезопасности фиксировали рост религиозных настроений и определяли это как угрозу. Но в какой-то момент стало понятно и власти, что рост религиозных настроений в городе не направлен против существующего строя. Правда, лишь летом 1942 года налогообложение в отношении церкви было изменено, хотя ещё в конце 1941 года было понятно, что те средства, которые она должна была платить, существенно превосходили поступления с приходов. Председатель Ленгорисполкома Попков обращался к Кузнецову и Жданову, называя ситуацию с налогами критической. Он отмечал, что недовольство местных священников может стать известно союзникам. И только тогда было дано распоряжение изменить систему налогообложения для церкви.
Конечно, роль церкви и религии в блокадном городе надо изучать, это важная сторона жизни города, которая имеет очень серьёзные перспективы для исследовательской работы.
Отражение авианалёта на Ленинград возле Исаакиевского собора, 1941 год. Фото: wikimedia.org– Насколько силён был маховик репрессий в блокадном городе? Много ли было тех, кого арестовывали по политическим мотивам?
– Система политического контроля сложилась до войны, а «маховик репрессий» – это, мне кажется, неправильный термин. На самом деле приоритеты в работе органов Госбезопасности, конечно же, были связаны и с фобиями власти, и с реальной ситуацией, которая складывалась подчас совершенно не так, как ожидали: никто не думал, что немцы так быстро дойдут до города, никто не предполагал, что потребуется формировать армию народного ополчения, когда надо набрать больше ста тысяч человек и в кратчайший срок проверить этих людей, которым государство доверяет оружие. При стремительном приближении фронта надо было организовать жёсткий контроль на предприятиях, где создавались оперативные группы. Мы знаем, что, опасаясь выступления «пятой колонны», составили списки этнических немцев и этнических финнов, но при этом указывалось, что если эти люди орденоносцы, красноармейцы – то к ним и к их семьям надо отнестись внимательно.
Естественно, что всех потенциальных противников режима пытались нейтрализовать – секретно-политический отдел был самым крупным из всех отделов Управления НКВД. Основное внимание уделялось тем людям, которые были под наблюдением ещё до войны, у которых и так было клеймо потенциальных противников советского строя.
– Сейчас велик научный интерес к истории ленинградской блокады в России, в Петербурге? Много ли научных работ, диссертаций, проектов?
– Интерес растёт. Скажу лишь о нескольких проектах и научных работах. Проект, который надо упомянуть в самом начале, – переехавший в Европейский университет, – проект «Прожито», который ведёт Михаил Мельниченко. В нём также работают Анастасия и Алексей Павловские. В рамках проекта осуществляется сбор и обработка дневников и воспоминаний. В этом году состоится защита кандидатской диссертации Вячеслава Мосунова, посвящённая борьбе за коммуникации. Андрей Рябков плодотворно работает над диссертацией о городской промышленности в период войны. Анастасия Павловская пишет исследование о деятельности Института истории КПСС: в советское время именно он собирал блокадные дневники. Алексей Павловский разрабатывает тему культурной рефлексии – как блокада отражена в кино, художественной литературе, театре.
Требует дальнейшего развития проект, который в своё время инициировала доктор исторических наук Юлия Кантор – «Побратимы» – о республиках и регионах СССР, куда отправились в эвакуацию предприятия и организации Ленинграда, а также отдельные горожане, о взаимовлиянии эвакуированных и принимавших.
– Как изучают блокаду за рубежом, какие книги выходят? И где в мире сосредоточены архивы, где хранятся документы, так или иначе связанные с этим периодом истории?
– Я бы назвал прежде всего книгу немецкого историка Йорга Ганценмюллера «Осаждённый Ленинград. Город в стратегических расчётах агрессоров и защитников. 1941–1944». Алексис Пери, профессор Бостонского университета, опубликовала в Гарварде книгу «Война внутри», написанную на основании более 120 блокадных дневников – о том, как люди жили, выживали, об их настроениях и так далее. Джеффри Хасс опубликовал очень хорошую книгу о блокадной повседневности с точки зрения социолога.
Что же касается архивов за пределами России, то много документов находится в Национальном архиве США в Мериленде – ведь американцы захватили немецкие архивы, сделали копии, оригиналы вернули в Германию, где они хранятся во Фрайбургском военном архиве. Документы также находятся в Стэнфорде, в Институте войны, мира и революции – там огромный корпус источников, связанных с русской эмиграцией. В частности, там находится дневник Лидии Осиповой. В Колумбийском университете хранятся архивы РОВСа – Российского общевоинского союза. В Кембриджском университете – архивы Черчилля, там есть переписка Черчилля и Сталина, где идёт речь и о Ленинграде.
– В Петербурге открывается Институт истории блокады, Вы его возглавите. Какие задачи он будет решать?
– Было поручение президента по созданию Института истории блокады, проведена сложная работа, на три года выделено федеральное финансирование – около 55 млн рублей. Но Институт истории блокады – это прежде всего объединяющая идея, люди. Задача – сохранить и по возможности приумножить то лучшее, что было характерно для ленинградской школы изучения блокады, объединить усилия гражданских и военных историков. Для движения вперёд нужны коллективы, ресурсы, поддержка, в том числе и административная. Институт станет «местом сборки», точкой роста проектов и идей. Конечно, есть Институт истории РАН, СПбГУ, Европейский университет, Высшая школа экономики, студенты которой стали победителями конкурса студенческих работ по изучению истории блокады. Но наш институт будет обеспечивать синергию, горизонтальные связи между разными исследовательскими группами и институтами. В Институте со временем будет около 20 исследователей. Финансирование от Минобрнауки позволит планомерно и совместно с санкт-петербургским Институтом истории РАН заниматься рядом крупных тем и готовить качественные публикации, проводить научные конференции, инициировать исследования новых тем. Стратегически институт будет базироваться в Соляном переулке – в Музее обороны и блокады Ленинграда, но пока там ещё не хватает помещений, и сейчас идёт речь о выборе ряда адресов в центре Петербурга. Институт истории блокады обязательно будет вести просветительскую деятельность, мы думаем о формате лектория.
Открытие Института истории обороны и блокады Ленинграда. Фото: gov.spb.ruЕсли назвать группу историков, которые вошли в институт, то это Кирилл Анатольевич Болдовский, Александр Николаевич Чистиков, Александр Иванович Рупасов (Институт истории РАН), Геннадий Леонтьевич Соболев, Михаил Викторович Ходяков, Владимир Леонидович Пянкевич, Елена Дмитриевна Твердюкова (СПбГУ). К новому поколению историков относятся Анастасия и Алексей Павловские, Вячеслав Мосунов, Андрей Рябков. Надеюсь, что большую роль в развитии института сыграет военный историк Эдуард Львович Коршунов, а также известный архивист и крупный специалист по истории блокады Надежда Юрьевна Черепенина.
Институт готовит новый формат открытого блокадного урока для школьников, чтобы поддержать интерес молодых людей к этой теме. Мы уже подготовили для школьников опросники, дадим задания (сугубо добровольные к исполнению), а к новому году посмотрим, что получится.
– Насколько, на Ваш взгляд, в самом городе – современном Петербурге – видна, ощущаема память о блокаде, насколько она репрезентативна? Чтение имён погибших ленинградцев, общегородская Минута молчания – это пришло к нам почти 80 лет спустя после начала блокады. Что спустя столько лет надо рассказать о блокаде тем, кто молод?
– Чтение имён погибших ленинградцев 8 сентября, которое начали независимо друг от друга Юрий Вульф на Конной, 10 в 2016 году и потом уже в общегородском формате Лев Лурье, очень важны. Когда мы говорим о колоссальных цифрах жертв – то это цифры, но когда у каждой жертвы есть имя, пол, возраст, адрес, то люди, произносящие эти имена, чувствуют, что это и их трагедия, наша трагедия. Ведь самое важное – это добиться эмоций, вся информация, которую мы – историки – пытаемся сообщить, – это про эмоцию, про сопереживание, про память, про благодарность тем, кто сохранил для нас свободу и город. Ну а для тех, кто приезжает в наш город, необходимо, чтобы в учебные программы и в ткань туристических маршрутов обязательно была вплетена блокадная тема.
