Доцент Свято-Филаретовского института Владимир Черняев. Фото: sfi.ruВладимир Черняев, кандидат исторических наук, доцент Свято-Филаретовского института; родился 10 ноября 1945 года в Ленинграде. Отец, мать и бабушка пережили всю блокаду
– К чему бы я постарался привлечь особое внимание современных школьников.
Первое. Ленинградскую блокаду с советских времён принято изображать в победно-торжествующих тонах – героически выстояли и победили врага. Подлинный героизм был, никто и никогда не осмелится его отрицать. Однако блокада – прежде всего одна из страшнейших трагедий в истории России. И поэтому дни памяти о блокаде должны быть днями скорби, панихид, посещения блокадных захоронений, а не днями бравурных маршей и праздничных концертов. Точное число погибших от голода, холода, эпидемий, регулярных артиллерийских обстрелов, бомбардировок и прочих последствий блокады мы никогда уже не узнаем. Оно гораздо более одного миллиона мирных жителей, а с учётом погибших при эвакуации по Дороге жизни и погибших воинов – защитников города, – думаю, около двух миллионов. По всему городу трупы либо складывали высокими штабелями, либо зашивали в простыню и оставляли порознь на улице (их называли «пеленашками», а обледеневшие – «хрусталём»). Специальные команды их постепенно увозили на грузовиках для захоронений. Примерно полмиллиона погребено в братских могилах в песчаном карьере на севере города. Ныне это Пискарёвское мемориальное кладбище. Гораздо более полумиллиона захоронено на месте нынешнего Парка Победы в южной части города, где блокадники покоятся не только в братских могилах. Там, где ныне станция метро «Парк Победы», работал кирпичный завод, который превратили в крематорий. Прах сожжённых на тачках подвозили и ссыпали в песчаные карьеры, которые позднее стали живописными прудами. Хоронили на всех кладбищах города, и не только на кладбищах, в основном в братских могилах и без гробов, и лишь очень немногим удавалось нормально похоронить своих близких.
Второе. Что такое блокадный город. Это улицы без транспорта. Это дома, в которых не работают водопровод, канализация и паровое отопление, где печки, которые нечем топить (деревянная мебель, книги сгорели очень быстро), это керосинки без керосина, который редко можно было купить, а надо было готовить еду. Воду брали из Невы, каналов, открытых водопроводных люков, если она не превратилась в лед. Электричество давали только на два-три часа вечером, но бывали и целые недели без электричества. При этом истощённые люди продолжали работать. Больше всего мирных жителей умерло в первую блокадную на редкость голодную и морозную зиму.
Третье. Блокадная еда. В блокированном городе еду продавали только по продуктовым карточкам, в которых были талоны отдельно на хлеб, на масло, на крупу, на макароны, на рыбу, на мясопродукты, на сахар и кондитерские изделия. В магазине продавец вырезал из карточки талон на продаваемый за деньги продукт. Талон был на декаду, с 1 по 10 число и так далее, чтобы не пытались скупить и съесть всё сразу. Для жителей карточки подразделялись на категории: 1-я, самая высокая, для рабочих, по ней отпускалось до 250 граммов хлеба; 2-я – для служащих, до 125 граммов; 3-я, самая низкая, – для детей и иждивенцев (тех, кто уже не мог работать), опускалось также до 125 граммов. Отоваривали карточки тем, что привозили в магазин, в основном хлебом. До прорыва блокады рыбы, мясных изделий, круп, макарон не было, и им подбирали замену: колбасы из сои, кости без мяса (для студня), шроты (измельчённые семена растений и соевые отходы – то, чем в мирное время кормили скот, в блокаду стало деликатесом). Запасы муки в городе иссякали, хлеб изготавливали на четверть из целлюлозы, на пятую часть из дуранды (жмыха – отходов мучного производства). Хлеб был серого цвета, сырой и липкий как замазка, противный на вкус. Желудок не мог его переварить и, по словам блокадников, он выходил наружу такого же серого цвета. В первую блокадную зиму питались в основном таким хлебом. Лишь с появлением Дороги жизни по Ладожскому озеру начали подвозить продукты и качество хлеба стало улучшаться, постепенно сокращали в нём несъедобные добавки. Детям, а иногда и взрослым вместо сахара выдавали карамельные конфеты, но часто – конфеты из дуранды, подслащённой сахаром. Люди учились выживать. Варили студень из вымоченной натуральной кожи, а также из столярного или обойного клея. Клей покупали на толкучке, где иногда появлялись щавель, крапива, ботва. В заасфальтированном центре города зелени было не найти. Лишь жители северных и восточных окраин, где росли крапива, одуванчики, легко могли их использовать для супа. Овощей в продаже не было, а специи появлялись редко. К празднику Октябрьской революции в 1943 году продали по 10 граммов лаврового листа и перца, что возмутило многих блокадников.
Дорога жизни в ноябре и декабре 1941 года. Фото: wikimedia.orgЧетвёртое. Жалоба на голод считалась проявлением неблагонадежности: грозил арест за паникёрство и репрессии. Работа Большого дома (ленинградской Лубянки) продолжалась вовсю. При этом в распределении продовольствия не было справедливости. Спецпайки для усиленного питания получали высшее начальство, партийные и советские работники, генеральские семьи, сотрудники НКВД, противовоздушной обороны, пожарные. В Смольном, где помещалось руководство города и Военный совет фронта, всегда были электричество, вода, отопление, работали две столовые: делегатская – для рядовых сотрудников, с хорошим завтраком и обедом из трёх блюд, и правительственная – для горкома ВКП(б), исполкома Ленгорсовета и штаба фронта. Г.А. Петров, служащий этой правительственной столовой, вспоминал, что там было всё без ограничений, как в Кремле: молоко, яйца, сметана, овощи из подсобного хозяйства, фрукты, икра. Специальная пекарня из хорошей муки выпекала разные булочки, торты. Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Андрей Жданов даже имел личного повара и «буфет».
Пятое. «Преступлением особого рода» стеснительно называли власти людоедство и трупоедство. Людоеды охотились на детей и подростков, их мясо считалось вкуснее. Выявленных людоедов расстреливали. Был в городе и бандитизм, людей грабили и убивали, захватывая продуктовые карточки, съедобное и ценности. Однако большинство из выживших блокадников – это люди, которые не утратили человеческого достоинства, старались помочь близким, друзьям, соседям по коммунальным квартирам. Выжившие в блокаду потом до конца жизни воспринимали таких соседей по коммуналкам как своих самых близких.
Расскажу два одновременных похожих случая. Две семьи, в каждой – мать, сын и дочка. В самое голодное время обе матери чувствовали, что обоих детей не спасти. И, чтобы выжил хоть один ребенок, в одном случае мать стала кормить только дочь, увеличив её паёк за счёт братика, в другом мать решила таким же образом спасти сына. Выжившие мальчик и девочка были друзьями моей мамы. Когда блокада началась, мама была, как и они, подростком. Они вместе по ночам тушили на крыше дома зажигательные бомбы, падавшие с вражеских бомбардировщиков. А после войны они до конца жизни дружили с нашей семьёй. И такими трагедиями полна блокада.
Боролись за жизнь по-разному
Основатель Музея истории школы Карла Мая Никита Благово. Фото: Алена Каплина/s-t-o-l.comНикита Благово, основатель Музея истории школы Карла Мая, всю войну прожил в Ленинграде
– Прежде всего детям о блокаде надо говорить правду. И, рассказывая об этом времени, безусловно нужно вспомнить о проявленной людьми стойкости. Конечно, не всеми. Блокада была разная: одна блокада – для дошкольника, другая блокада – для старшеклассника, третья – для студента, четвёртая – для директора завода, пятая – для секретаря райкома, шестая – для управдома и так далее. Сохранились сотни очень разных воспоминаний.
На мой взгляд – человека, которому тогда было 9–10–11 лет, а это всё-таки сознательный возраст, – более всего умы занимали две темы: голода и холода.
Выжить можно было по-разному. Одни в силу своего воспитания, в силу мобилизации своего духа проявляли стойкость, находчивость, сохраняли отзывчивость. Другие не нашли таких сил или у них не было это воспитано. Представьте себе: идёт человек по тропе – улицы тогда не чистили, кроме нескольких главных – из сугробов иногда торчат руки-ноги, и впереди идёт фигура (не всегда можно было определить, мужчина или женщина), и вдруг фигура падает. Какие мысли могут возникнуть в голове идущего сзади? «Вот, чёрт возьми, упал, перегородил дорогу, теперь мне надо перешагивать, и – не дай Бог – споткнусь и не встану. Надо же его угораздило». Другой вариант: «Вот бедняга, не дошёл до дома или до магазина. У меня сил мало, но надо попробовать помочь ему подняться и добраться до дому». Или самое страшное в блокаду, смертельное – потерять карточки. У людей, обессилевших, с помутившимся сознанием, такое случалось нередко. Кто-то их находил – и опять два варианта. Первый: «Как хорошо! Я получу двойную пайку хлеба». Второй: человек поднимает карточку (там написан адрес местожительства) и думает: «Надо поскорее отнести человеку, пока он не помер без карточки». Каких было больше? Думаю, что больше было всё-таки тех, которые мыслили по второму варианту.
Такие были, об этом безусловно рассказывают – и вот именно в том, чтобы проявить такую, если хотите, житейскую или бытовую стойкость, была, я бы сказал, может быть, главная черта. А разговоров о том, падёт город или нет, я в своём окружении в коммунальной квартире не слышал. Может, конечно, молчали из страха, потому что нельзя было такие разговоры вести, любой мог донести. Но я всё-таки придерживаюсь мнения, что об этом просто не хотели думать.
В нашей коммунальной квартире все люди были разные. Были соседи, которые ко мне, мальчику, относились очень хорошо и чем-то помогали, могли поделиться водой, про пищу я бы не сказал, её было и так мало. Были и другие, которые за любую помощь что-то требовали взамен из того, что находилось в нашей комнате. Что-то вдохновенное из того времени вспомнить трудно, а трагических моментов много – они, может быть, сильнее запечатлеваются в памяти. Я хорошо помню соседей за стенкой, мужа и жену Григоровых – Сергея Николаевича и Ольгу Михайловну. Хорошие люди. У них детей не было, и в мирное время они не раз приглашали меня на обед. Это было самое приятное дружеское общение. Сначала тихо умер Сергей Николаевич, я видел вытянутый скелет на кровати. Осталась Ольга Михайловна. Вы знаете, женщины всегда дольше жили, их организм был более стойкий. И вот я выхожу однажды из комнаты утром и смотрю – соседняя дверь открыта. Заглядываю, а там сидит на полу Ольга Михайловна, лбом упёршись в круглую обитую гофрированным железом печку – такие раньше были: дверца полуоткрыта, оттуда летит пепел, я трогаю рукой тётю Олю и вдруг понимаю, что она уже твёрдая. Видел я на нашей лестнице и следы каннибализма. А чего-то такого мажорно-героического, пожалуй, и не вспомню.
Мы жили на 10-й Советской, дом 17, квартира 8, там рядом в здании Института лёгкой промышленности был госпиталь. Мы вышли как-то на Советский (ныне Суворовский) проспект и видим: в госпиталь попало несколько бомб, и он уже догорал. Там около пятисот человек погибло, люди выбрасывались из дымящихся окон, есть фотографии, и есть это в кадрах фильма «Два бойца». Это был один из пожаров, где случились самые большие потери после бомбёжек.
Фото: akhmatova.spb.ruМой дедушка Михаил Николаевич умер от голода на моих глазах. Я помню это страшное почти чёрное лицо и еле шевелящиеся потрескавшиеся губы. Но мои дедушка и бабушка, я считаю, спасли мне жизнь. Дедушка научил этот ломтик, 125 граммов, разрезать на шестнадцать маленьких кусочков и каждый кусочек с интервалом времени класть под язык и рассасывать, потому что если вы сразу съедите кусок, чувство голода становится только острее. Дедушка мне ещё подсовывал свои кусочки, и бабушка тоже. Бабушки не стало уже в самом конце войны. Представьте себе, в квартире +5, холодно, голодно. А вы ночь провели под ворохом всего, что там навалено на вас: одеяла, пальто. Потом хочешь – не хочешь, вам надо вылезти на этот холод, где иногда в ковшике вода замёрзла. Бабушка меня будила в 5, иногда в 4 утра, чтобы одеться, закутаться и по обледенелой лестнице, покрытой остатками человеческой деятельности, пойти занять очередь в булочной. Хлеба могло не хватить, поэтому лучше к 8 утра быть в первых рядах. А если вы придете в 9 утра в булочную, могут сказать: «Всё кончилось. Не знаю, привезут, не привезут». «Не хватило» могло означать – завтра помрёте. Надо было каждый раз заставлять себя сходить за водой, проявлять жизнестойкость и ни в коем случае не впадать в уныние. Кто поддавался мысли «всё равно помру», не боролся за жизнь, тот и умирал в первую очередь. Но боролись за жизнь по-разному. Воровства было много – что делать. Кто ожесточённо боролся, кто спокойно, твёрдо, осознанно, кто-то терял разум – таких было много. Каннибализм – это результат потери разума.
Есть две точки зрения. Одна из них превалирует сейчас: надо будущим поколениям рассказывать об истории только в мажорных тонах, тогда они будут твёрдо верить в прогрессивность нашей страны, наших предков и таковыми постараются быть сами. Другая точка зрения состоит в том, что нужно не скрывать негативные стороны прошлого, чтобы и следующие поколения не повторили и сделали выводы. Хотя обычно не делают выводы – но это уже другая история. Я всё равно придерживаюсь второй точки зрения. А как вы считаете?
Моя большая жизненная удача
Михаил Ордовский-Танаевский. Фото: psmb.ruМихаил Ордовский-Танаевский, сценарист, актёр, режиссёр документального фильма «Не поле перейти» о людях, переживших блокаду. Родился 8 июня 1941 года в Ленинграде, блокадник
– Вы меня застали врасплох, честно говоря. Говорить сейчас об этом с детьми крайне сложно. Фильм «Не поле перейти» – о спортсменах мирового класса, чемпионах мира, олимпийских чемпионах, которые пережили блокаду и потом стали такими героями. Делая этот фильм, я смотрел огромное количество хроники, причём хроники не постановочной, а подлинной. И много вошло в картину. Когда мы её сделали, я несколько раз предлагал знакомым учителям показывать её в разных школах. Все отказались, сказали: не надо нам эти ужасы смотреть. Не надо подробностей, не надо пугать… Заказчик не принял этот фильм, поскольку там были антисоветские мотивы. Его без предупреждения переделали, но у меня сохранился свой вариант, я его показываю время от времени.
Современным школьникам я бы сказал, что всё-таки это время, которое помогло людям узнать себя. Трагедии вообще раскрывают настоящую человеческую сущность. И блокада, кроме трагических событий, подтвердила возможность благородства – благородного человека. Она явила примеров спасения, помощи, самопожертвования – огромное количество, не меньше, я думаю, чем примеров трагических и страшных.
В самом начале, когда кольцо вокруг города ещё не сомкнулось, прямое наступление шло не только со стороны немцев, с юго-запада, но и со стороны финнов, с севера. Где-то в июле Сталин был готов к тому, что Ленинград придётся сдать. Шла не только эвакуация предприятий, но, следуя тактике выжженной земли, перегонялся скот из области, из самого Ленинграда вывозились продукты. Никто ведь не знал, что финны не пойдут на город, а остановятся на реке Сестре, на границе, установленной до 1918 года между Великим княжеством Финляндским и остальной территорией Российской империи.
Я не могу сказать, что из виденного и слышанного мной повлияло на мою жизнь. Мама рассказывала наши семейные чисто бытовые истории, но один её рассказ мне помнится очень хорошо. Наша семья жила в деревянном доме возле Смольного, на втором этаже. Канализация не работала, и было ведро, куда все члены семьи по очереди испражнялись, а утром это тяжёлое ведро надо было выносить, и выносила его мама. Вообще женщины оказались более выносливыми, мужчины раньше теряли силы и ложились. «И вот однажды, – она сказала, – я подняла это ведро и поняла, что я его вынести не смогу». И тогда её свекор, мой дедушка сказал: «Таня, если ты сейчас не сможешь вынести ведро, то это значит, что мы все на следующей неделе умрём». И она пошла и вынесла его в яму, куда всё это выливалось. Это было зимой. И она говорила, что это был момент переломный. Дедушка после этого довольно скоро умер, а мы выжили именно за счёт того, что могли превозмочь то, что в данный момент казалось невозможным. Был ещё эпизод, когда папа и дедушка пилили дрова и остановились, потому что ни у одного не хватило сил двинуть пилу от себя. То есть к себе они ещё тянули, а сил толкнуть от себя уже не было – там другие мышцы работают. А полешко было тонюсенькое. Перед тем, как дедушка умер, он протянул руку и остановил часы-ходики, которые над ним висели. И примерно через полчаса-час он отошёл. Я это видел, сидя на руках у мамы. Ещё у мамы есть такая прекрасная деталь: когда наступила весна 42-го года, она вынесла постирать во двор мои пелёнки и была потрясена их цветом – они оказались почти чёрными. Греть воду было невозможно, и стиралось всё в холодной воде с мылом.
Ленинград после налета фашистской авиации, 1942 год. Фото: Борис Кудояров/CC-BY-SA 3.0/wikimedia.orgТак мы жили в блокаду: папа, мама, бабушка, дедушка и папин брат, ему было лет 14–15. И потом обо всём этом почти не говорилось. Друзья-блокадники собирались обычно зимой на годовщину снятия блокады, там шли разговоры, которые можно было подслушать детям, потому что нас не выгоняли. А за два года до смерти мама по моей просьбе записала подробные воспоминания, там много о блокаде.
Я родился за две недели до начала войны, 8 июня, и благодарен, что им удалось меня спасти, что я выжил, и то, что меня не съели, как бывало, – это большая моя жизненная удача.
Социологи, которые изучали блокаду, сделали вывод о том, что среди выживших людей были многие, которые читали. А люди, бросавшие чтение, больше умирали. Моя мама пишет о том, что она каждый вечер читала при свете коптилки. То есть они книги не жгли. Это очень важная деталь, на мой взгляд.
Известны, правда, случаи, когда доставали старые книги – на хорошей тонкой рисовой бумаге. Её рвали на клочки, опускали в кружку с горячей водой, немножко солили – и получалась такая похлебка из книжных страниц. Вспоминают, что это было очень вкусно. Очень вкусно.
Спасительный сухарь для сестры
Заведующая научно-экспозиционном отделом государственного музея «Смольный» Ольга Фёдорова. Фото:prlib.ruОльга Фёдорова, заведующая научно-экспозиционном отделом государственного музея «Смольный»
– Современному школьнику я рассказывала бы о блокаде как об уникальном опыте жизни и выживания в экстремальной ситуации. Такие ситуации могут случиться всегда – чрезвычайное положение, военный конфликт, бедствие, экологическая катастрофа, эпидемия (очень актуально!). Опыт блокады уникален и ставит важные вопросы: кто и как выживал в то время? Он учит тому, чтобы ситуацию человек анализировал сам, не верил пропаганде или слухам. Тот, кто эвакуировался ещё летом и запасался едой, пока не было голода, имел больше шансов выжить. Блокада учит соотносить реальную опасность и мнимую, преодолевать свой страх, с одной стороны, и не лезть на рожон – с другой. Блокада доказала, что в самых невозможных обстоятельствах человек может выжить и не опуститься до состояния животного, если у него есть достойная цель для жизни – любовь к близким, вера в победу, надежда на лучшую жизнь и собственное мужество, вера в Бога. И, конечно, опыт блокады показывает, что только помощь людей друг другу, их взаимодействие помогало выжить в ту пору. Те, кто помогал близким, сохранялись и нравственно, и физически.
Моя бабушка, Ольга Петровна Фёдорова, прожила всю первую зиму 1941–1942 годов в блокадном Ленинграде. Она вспоминала такой случай. Зимой, уже ослабевшая и истощённая, а было ей 28 лет, она возвращалась из больницы, где навещала свою тётю. На Песочной улице она упала и не могла сама встать. У неё был сухарь с собой, подарок от тёти, который подкрепил бы её силы, но дома её ждала сестра с племянниками, и она не смогла съесть хлеб.
Смеркалось, стоял сильный мороз, на улице не было людей, она почувствовала, что может замерзнуть. Вдруг услышала стон: недалеко лежал мужчина, который тоже не мог подняться. Они договорились с ним, что будут действовать вместе, чтобы не замерзнуть. Подползли друг к другу, уперлись спинами и с большим трудом, не с первого раза, поднялись на ноги, пошли по дороге, поддерживая друг друга.
Позже бабушка была эвакуирована в Алтайский край, где решила усыновить блокадного сироту. Этим ребёнком оказался мой папа, у которого в блокаду умерла мать, а отец погиб на Ленинградском фронте. Так у неё появился сын, а у мальчика – семья. Бабушка Ольга Петровна прожила длинную жизнь, в которой были и радости, и огорчения, больше тридцати лет она работала в школе завучем. Всего этого могло не быть, если бы она не имела мужества в тот день подняться и пойти.
