О евразийстве
Евразийство – это термин из полуподпольного лексикона советского времени, вошедший в словарь современного политического эстеблишмента. О евразийстве сейчас говорят практически все. И все так или иначе говорят об этом явлении как о значимом для России. А между тем его появление было обусловлено 1917 годом.
Евразийцы утверждали, абсолютизируя значение для исторического развития страны его географического местоположения: нахождение России одновременно на двух континентах – Европе и Азии – предопределило формирование в стране особого евразийского типа цивилизации. Несколько веков навязывавшийся русскому народу сверху европейский тип цивилизации во многом извратил естественный ход культурно-исторического развития страны, но в итоге оказался разрушен большевистской революцией, которая окончательно развернула Россию в сторону более ей созвучной расцветающей Азии. Продолжая оставаться в плену стереотипов заимствованного из Европы коммунизма, большевики тем не менее начали возвращать Россию на путь естественного евразийского развития. Созданная большевиками система власти, столь не похожая на классические европейские государства, образовала собой будущую идиократию, благодаря которой коммунистическая идеология со временем должна будет уступить место новой Евразии, но столь же тотально овладевающей массами русского народа идеологией. В основу этой будущей идеологии будет положена православная религиозность, которая в течение нескольких веков этнически и культурно разрушалась европеизацией России. И в этих условиях основное призвание русской интеллигенции должно было заключаться в окончательном отказе от предрассудков о принадлежности России к европейской христианской цивилизации и в осуществлении всестороннего сотрудничества с большевистским государством, что, как известно, способствовало бы скорейшей идеологической переориентации правящей элиты советской России в направление православного евразийского мировоззрения. Согласитесь: то, что я сейчас произнес, очень знакомо и узнаваемо. Ведь об этом сейчас и говорят представители разных направлений – от коммунистов до единоросов.
О патристике и чекистике
Потеряв уже в начале 20-х годов некоторых своих первоначальных единомышленников, крупнейшим из которых являлся будущий протоиерей Георгий Флоровский, и вобрав в свою среду новых адептов, в числе которых наиболее значительным оказался Лев Платонович Корсавин, евразийцы уже в 1928 году пережили глубокий раскол в связи с усилением группы деятелей, ориентировавшихся не на отвлеченную науку, а на финансируемую советскими деньгами практическую политику.
Политически ангажированные евразийцы объединились вокруг газеты «Евразия», ставшей рупором просоветской пропаганды. Они оказались послушным инструментом агентуры ГПУ русской иммиграции, продемонстрировав тем самым зловещую сущность евразийства, которая мировоззренчески дезориентировала и нравственно развращала искренних русских патриотов, примыкавших к этому идеологическому течению. Была одна примечательная личность: бывший гвардейский офицер Арапов, который, так сказать, осуществлял всю связь, в частности между иностранным отделом ГПУ и вот этими интеллектуалами. У него было очень интересный афоризм, что этим интеллигентам еще предстоит пройти путь от патристики к чекистике.
[caption id="attachment_9927" align="aligncenter" width="800"]
Об «искусительной новизне»
Идеологии евразийства пришлось пережить весьма долгий период своего существования в качестве мировоззренческой среды, которая была способна подпитывать идеологически дряхлевший коммунизм. И в высшей степени симптоматично, что, начиная уже с 20-х годов, евразийство стало предметом критического изучения представителями русской религиозной философской мысли. И уже в первых откликах русских религиозных философов на появление евразийских сборников отмечалось «искусительная новизна» идеологии евразийства, отчетливо противопоставлявшая ее всему предшествовавшему национально и православно ориентированному магистральному течению русской религиозной философской мысли, и вместе с тем в своем ментально-мировоззренческом взгляде роднящая эту идеологию с органично воспринимавшей коммунизм революционно-радикальной тенденций российской общественной мысли.
О катастрофе поколений
Бердяев писал: «Идеи евразийцев нужно расценивать не столько по существу, сколько по симптоматическому их значению…». Сами по себе идеи эти малооригинальны. Они являются возведением мысли старых славянофилов. Но у евразийцев современных есть новая настроенность, молодой задор. Есть не подавленность революцией, а революционная бодрость. Их идеология соответствует душевному укладу нового поколения, в котором стихийные, религиозные и национальные чувства не связаны со сложной культурой и проблематикой духа. Евразийство есть прежде всего направление эмоциональное, а не интеллектуальное. Эмоциональность его является реакцией творческих национальных и религиозных инстинктов на происходящую катастрофу. И такого рода душевная формация может обернуться русским фашизмом. Вот здесь для меня как раз открывается причина того, почему евразийство и в 90-е годы оказалось столь притягательным. Действительно, мы пережили катастрофу, которую воспринимали по-разному. Для одних 90-е годы – это переживание завершившейся катастрофы коммунистического господства в России, для других – наоборот – это катастрофа крушения коммунистического государства. Но этот катастрофизм не мог не взбудоражить эмоционально очень многих, причем не только молодежь. Отсюда «евразийская эмоциональная стихийная доминанта», как пишет Бердяев.
О бандитах и разбойниках
Евразийству характерно не только безграничное доверие к естественному и не обремененному сложными культурными рефлексиями течению исторического процесса, в котором они стремились обнаружить имманентно присутствующие в земной человеческой истории начала истины, добра и красоты, но и упование на то, что этот органический ход развития жизни в конечном итоге все расставит на свои места. Протоиерей Георгий Флоровский подчеркивал: «Евразийцы точно зачарованы историческими видениями, развертывающимися вокруг «в обстановке величайшего социально-практического переустройства и возбуждения… Они подавлены исторической необходимостью, мощной поступью неотразимых событий. Истину они хотят найти и расслышать в исторической действительности, в эмпирическом бывании, как его скрытую, но непреложную тему. И потому в сознании евразийцев правило исторической чуткости превращается в требование «слушаться» истории, – именно слушаться, а не только слушать. Исторический учет и признание поспешно перерождаются в покорное и даже угодливое приятие творимой новизны. Евразийцы не допускают возможности неправедной истории. И отказываются от суда над историей, как от безумной тяжбы со вселенской и премудрой стихией, властью, проявляющей себя в роке исторической судьбы. В пафосе стихий стираются категорические грани добра и зла, как какая-то моралистическая условность, как придирка слишком субъективной рефлексии, несоизмеримой с высшей правдой и мудростью исторического сверхличного бытия. Так слагается культ «сильных» людей – не то «героев», не то «разбойников»; и в этом культе право на страсть и волю получает лжерелигиозное оправдание, с забвением о единственном действительном и возможном пути к Богу через крест и любовь».
Культ сильных «не то героев, не то разбойников» – это звучит в высшей степени актуально. Собственно, я хочу отметить очень важный момент. Русские философы попытались по опыту нэпа 20-х годов представить, как будет происходить возрождение России после окончательного крушения коммунизма. И знание нэпа на самом деле очень многое объясняет в истории 90-х. Например, доминирование того бизнеса, где легче всего мухлевать, который легче всего не только организовать, но и быстро свернуть. Опыт 20-х годов говорит и о невозможности существования бизнеса без крышевания чиновниками, а самое главное – о постепенном выдавливании патриархальных воров в законе бандитами в криминальном мире. И о слиянии новоявленных бизнесменов с криминальным миром.
О народной воле
За теоретической упрощенностью, призванной в это время способствовать лишь популярности евразийцев, скрывалась, по мнению русских религиозных философов, мировоззренчески ущербная идеологическая система. Да, она была примитивной, чем и привлекала, но она была. «С евразийской точки зрения человек всегда выражает и никогда не вторит», – подчеркивал протоиерей Георгий Флоровский. – И потому вся задача общественного устроения сводится к тому, чтобы каждый выражал не самого себя, не свою обособленную самость, но то высшее соборное целое, которому он органически кровно принадлежит. Каждый должен превратиться в орган соборной личности. Евразийцы воскрешают старую мечту о неком обобществлении человека. Евразийцы верят в возможность и действительность общей народной воли. Она для них есть какой-то народный инстинкт, бессознательный, стихийный и все же определенный. Остается его расслышать и распознать в самих себе. И вознести на ступень разумного познания четкой и ясной идеологической формулировки».
[caption id="attachment_9947" align="aligncenter" width="490"]
О государстве и Церкви
«Евразийская идеология утверждает, что государство есть становящаяся, не усовершенствованная Церковь, – писал Бердяев. – Таким образом, утверждается принципиальный монизм в понимании отношений между Церковью и государством, и государство понимается как функция и орган Церкви, государство приобретает всеобъемлющее значение. Принципиальный дуализм двух порядков – Церкви и государства, Царства Божьего и царства кесаря, который останется до конца мира и до преображения мира, не признается, стирается, как это много раз уже делалось в истории христианства. Это есть один из вечных соблазнов, подстерегающих христианский мир, и на этой почве рождаются утопии, принимающие разнообразные формы – от теократии папской и императорской до коммунизма и евразийства. Евразийцы называют это не теократией, а идеократией. Идеократия есть господство подобранного правящего слоя, претендующего быть носителем истинной идеологии, государственной идеологии. Формально это очень походит на коммунизм. Коммунизм тоже есть идеократия, господство подобранного правящего слоя, претендующего быть носителем истинной коммунистической идеологии, идеи пролетариата. Утопический этатизм евразийцев приводит их к той ложной и опасной идее, что идеократическое государство должно взять на себя организацию всей жизни, т.е. организацию всей культуры, мышления, творчества, организацию и душ человеческих, что есть задача Церкви. Такова ведь и задача коммунистического государства, которое понимает себя как Церковь и заменяет Церковь».
Это звучит и сегодня довольно актуально. Почему? Потому что очень часто даже в проповедях священников, сформировавшихся в этот самый период, я как преподаватель, который уже почти 30 лет читает лекции именно по истории русской церкви, могу это констатировать: сейчас очень легко размывается грань между Церковью и государством. Основополагающий тезис, вроде бы, совершенно безобиден: Церковь должна быть со своим народом, Церковь должна служить своему народу, своей родине, своему государству. Казалось бы, разве это не так?! Но все должно быть ровно наоборот. «Я пойду против моей родины, если она пойдет против Христа!» – говорил Константин Николаевич Леонтьев.
О православии
Не могу не вспомнить Льва Николаевича Гумилева, который говорил, что, конечно же, коли я русский, то я – православный. Ну зачем православным быть татарину?! Он же все равно не станет православным, а татарином перестанет быть… Но выяснялось, что православие Гумилева – это набор чисто внешних атрибутивных принципов, которым он готов следовать просто потому, что он русский. И это человек, который обладал колоссальной эрудицией, колоссальным личным обаянием, очень пронзительным и тонким последовательным умом! Видимо, в нем евразийство, действительно, честно и последовательно говорило о самом себе.
Мы это сейчас наблюдаем на самых разных уровнях. Например, недавно мы все наблюдали праздник Крещения с ясной формулировкой: это испытание русским человеком самого себя. Вот какая у него суть? Погрузиться в прорубь именно в праздник Крещения. Почему? Ну, если человек не крещен, то, конечно, пускай погружается, он тогда крещеным выйдет. Но если человек крещен, тогда зачем ему погружаться, да еще и среди зимы?! И здесь вспоминается Юрий Михайлович Лужков – евразиец, конечно, отнюдь не по мировоззрению, но евразиец по своей глубинной ментальности, который любил зимнее купание и говорил, что он православный, а на вопрос, причащается ли он, отвечал, что он, соблюдая здоровый образ жизни, алкоголь ни в каком виде не принимает.
[caption id="attachment_9930" align="aligncenter" width="600"]
О завтрашнем дне
Русский философ Федор Августович Степун, размышляя о том, что может произойти после крушения коммунизма, писал: «В России завтрашнего дня найдется немало элементов, как бы специально приспособленных для превращения кончающегося страшной катастрофой красного фашизма в новый националистический милитантный (воинствующий – прим. ред.) фашизм, евразийский по выражению своего лица и православный в духе бытового исповедничества; однопартийный, с обязательною для всех граждан историософией, с азиатским презрением к личности и с лютым отрицанием всякой свободы во имя титанического мессионизма одной шестой мира, только что возродившей на своей территории священное имя России. К услугам такого фашизма окажутся неисчислимые экономические богатства России, одна из самых мощных армий мира, громадный организационный опыт ГПУ, очень большие психологические ресурсы оскорбленного национального самолюбия, привычка всего населения естественно делиться на представителей правящего отбора и на покорные стада рабов, с одной только жаждою в душе, чтобы их оставили в покое и устроили им приличную внешнюю жизнь». Вдумайтесь, это было написано еще до второй мировой войны.
Коммунистическая номенклатура 50–80-х гг., сочетавшая в своей деятельности теоретическую приверженность к изжившим себя идеологическим стереотипам с утилитарным прагматизмом практической политики, оказалась неспособной использовать предложенный евразийцами еще в конце 20-х гг. вариант идеологической модернизации коммунистического утопизма. Поэтому неожиданно быстро наступившее саморазрушение коммунистического тоталитарного государства не позволило осуществиться самым печальным прогнозам русских религиозных философов. Однако поднятая значительными сторонниками геополитически обновленного коммунизма евразийская идеологема выдвигается сейчас в качестве главной мировоззренческой альтернативы номенклатурно- рыночному космополитизму безыдейной постперестроечной государственной бюрократии. Действительно, люди устали от постоянного прагматизма, безыдейности. «Дайте нам хоть какую-то идею!» – кричат они. Что ж, пожалуйста, идея готова: главное – идея, не требующая больших интеллектуальных усилий и культуры, а только биологическую шариковскую способность сердцем чуять уже не котов, а антиевразийцев.
О новых испытаниях
Вульгаризованная православная евразийская версия новой тоталитарной идеологии, в которой доминируют примитивные мифологемы почитания и царя-искупителя, и оправославленного Иосифа Сталина, и органически праведного евразийского царя Иоанна Грозного, и кровопролитно-непобедимого евразийского маршала Георгия Жукова, и кощунственно юродивого старца Григория Распутина, находит значительный отклик в душах не только религиозно уверовавших, но и в сердцах перепуганных постсоветских неофитов, прибившихся к церковной ограде в последние десятилетия. Примитивизация религиозного менталитета народных масс, ставшая одним из важнейших духовных результатов коммунистического периода российской истории, забвение целыми поколениями элементарных вероучительных истин создают в России духовно-исторически парадоксальную ситуацию, когда многие из обращающихся к православной вере представителей постсоветского общества, еще недавно подвергавшие эту веру гонениям, пытаются сочетать ее со стереотипами коммунистической идеологии. Евразийско-коммунистическое обновленчество пытается убедить современных православных христиан в идее спасительности для России нового, но на этот раз уже не просто коммунистического, но коммуно-православного евразийского тоталитарного государства, и тем самым, рискуют обречь церковь на новые, могущие убить не только тело, но и душу русских христиан, исторические испытания.
Федотов писал: «Как ни гнусен большевизм, можно мыслить нечто еще более гнусное – большевизм во имя Христа. Методы ГПУ на службе церкви были бы в тысячу раз отвратительнее тех же методов на службе у безбожия, потому что есть внутреннее сродство между целью и средством, между верой и жизнью, между идеей и политикой. Оттого мы относимся с таким ужасом к увлечению большевистскими методами в христианском стане. Евразийство у власти, управляющее по большевистской системе, могло бы реабилитировать даже большевизм».
О русском коммунизме
После университета я работал несколько лет в отделе рукописей редких книг в Государственной публичной библиотеке. Составной его частью является так называемый Дом Плеханова. И там существовал спецхран – сейф, в котором, в частности, находились предсмертные записки Плеханова. А надо сказать, что Плеханов был человек парадоксальный. С одной стороны, это действительно был лучший знаток марксизма среди революционеров. Марксизм он знал лучше, чем кто бы то ни было, гораздо лучше, чем Ленин, не говоря уже о Сталине. И Плеханов был одним из самых последовательных марксистов. И вот, я открываю его предсмертные записки и читаю: «Ульянов, подобно московским князьям, ползавшим на брюхе перед монгольскими ханами, пресмыкается перед немцами». Это евразийство Ленина и стало причиной того, что в России появился и свой вариант коммунизма, совершенно непохожий на коммунизм европейский.
Об имперском пути
Уверен, если бы у нас империя сохранилась, то никакое бы евразийство не получило бы развития. Потому что сама идея империи противоречит евразийству, ведь евразийским может быть только каганат, переходящий временами в паханат. Давайте подумаем, что такое Российская империя? Это короткий промежуток нашей истории. Вы задумайтесь: Санкт-Петербург только 100 лет назад начал приобретать тот облик, который он имел к моменту крушения империи. Он ведь и одного века не просуществовал в том архитектурном виде, в каком он стал всем известен.
Мы недоразвившаяся колониальная империя. Империя, в которой колонизируемые люди подчас жили лучше, чем сами колонизаторы. Вот мы зачем-то захватили Среднюю Азию, а на всех наших ткацких фабриках в России старообрядческие владельцы предпочитали американский хлопок среднеазиатскому, потому что он был дешевле. Но в убыток для нас мы занимались хлопководством в Средней Азии.
Для меня величайшим патриотом всех времен и народов является Петр Великий, который и был настоящим великороссом. Во-первых, он объективно расценивал состояние своей страны как ужасающее, во-вторых, он объективно расценивал ситуацию на Западе. И хотя он был необразован, отчего часто впадал в крайности, он был убежден, что Россия может и должна быть такой, как европейские страны, она будет такой и будет лучшей европейской страной. Вот настоящий русский человек!
О слабости
Для меня 1917 год – это возвращение к архаичным, утаскивающим нас в Азию, принципам жизни, жизни всякой: и государственной, и экономической, и духовной. Почему в Азию потянуло? Легче быть в Азии. В Европе быть труднее. У евразийцев все было иначе. У них был другой крен. Они увлекались Россией, потому что она Евразия, но туранский элемент для них был симпатичнее элемента эллино-германо-романо-славянского.
Основная мысль евразийцев: «Главное, чтобы нас оставили в покое». Мы хотим уйти в мир наших собственных грез. И евразийство дает нам такую возможность. От нас ничего не требуется, ощути себя евразийцем, и ты сразу можешь претендовать на сокровища Европы и Азии. Ничего не сделал, что мог бы сделать, приумножить и развить.
Об Азии
Павел Николаевич Милюков уже четко расставил все точки над i, однажды сказав: дескать, мы создаем Евразию, но все время получается АЗИОПА. Хотя с Азией не все так просто. Мне протодьякон о. Андрей Кураев однажды рассказывал, что у него была миссионерская поездка, как это ни странно, в Южную Корею. У него утром должен был быть самолет. А его неожиданно спросили: не могли бы Вы прочитать лекцию перед корейскими военными? В тайной надежде, что ничего у них не получится, он согласился. Но все было организовано. Его подняли, почти как по тревоге, привезли. И он видел огромный зал, набитый в основном офицерами и унтер-офицерами. И в последней надежде он спросил: «А разве им интересная вся эта проблематика христианская?» Ему ответили: конечно, они же все христиане. Большая часть военнослужащих армии Кореи – христиане. Так что Азия более многообразна, на самом деле.
