Купол милосердия

Успех церковной благотворительности во многом зависит от того, насколько свободно себя чувствуют подвижники социального служения

Фото: Олег Варов/patriarchia.ru

Фото: Олег Варов/patriarchia.ru

Храм в локации живёт как «центр милосердия»: от способности прихода быть им во многом зависит весомость храма в жизни города или посёлка. Люди из работных домов приходят под купол с надеждой выбраться из жизненных передряг, потерявшиеся – за возможностью уехать домой или хотя бы зарядить телефон. Матери наркоманов идут с просьбой о молитве и, возможно, опёке над блудным чадом, а люди, у которых сложился профицит одежды, везут её в храм: там ведь найдут, кому что подарить. Этот функционал воспринимается как самоочевидный вне зависимости от характера локации: и в старом центре православия, и в умирающем промышленном городке купол храма оказывается маяком для тех, кто ищет милосердия либо возможности что-то сделать для незнакомых ближних. Настоятель по мере сил использует эту функцию храма: иногда участвуя в сборах для пострадавших от какого-либо ЧС, иногда объявляя сборы на собственно храмовые нужды, а иногда выстраивая свою социальную инфраструктуру – от специального помещения для подаренных вещей и введения должности социального работника до создания своего реабилитационного центра либо сестричества, занимающегося больничным служением. Масштабирование форпостов Конкретное наполнение служения милосердия для конкретного прихода определяется традициями, которые здесь сложились. Эти традиции в живом виде закладывались либо со времён советских, либо, в большинстве случаев, со времён легализации РПЦ МП в 1988 году: сами храмы строились часто на пожертвования людей, а в 90-е годы под их куполами зародились первые очаги социального служения. Период экстенсивного роста шёл примерно до 2015 года, кое-где продолжается и сейчас. Поэтому храмы, в которых было организовано в том или ином виде социальное служение хотя бы в течение нулевых, сегодня выступают своеобразными столпами социальной традиции церкви в своей локации. Иногда их влияние выходит за пределы не только района, но и города. Так, сложившееся во второй половине девяностых православное сестричество за полтора-два десятилетия своего функционирования в конкретном городе могло набрать под сотню людей персонала, открыв отделения во всех городских больницах, и теперь любой житель города, увидев сестру милосердия, вспомнит конкретный храм, с которым она ассоциируется. Другой пример: реабилитационный центр, который в глухом селе некогда открыл священник подвижнического настроя, превращается в нулевые-десятые в ключевой региональный центр реабилитации: не только «процессный» (место, где лечатся и выздоравливают люди), но и медийный и интеллектуальный «форпост» реабилитационного движения в регионе, становится куратором новых подобных начинаний. Помимо влияния на общественные настроения в регионе успешный опыт конкретного начинания меняет и епархию: задаёт основания для разработки нормативов организации служения, благодаря которым начинание масштабируется.  Масштабирование, однако, не может работать линейно. Каждый успешный случай построения центра социального служения, в какой бы области он ни сложился, опирается на конкретную инфраструктуру, которая уже есть или складывается, и практику накопления ресурсов, часто неповторимую буквально. Наконец, как я уже писал, успешное построение «хаба» социального служения всегда опирается на харизму священника или другого воцерковлённого верующего, а такие вещи уж точно не копируются.

Фото: Сергей Власов/patriarchia.ru
Поэтому некоторые веяния епархиальной реформы разрушительно сказались на социальном служении в приходах: частая перетасовка кадров приводила к тому, что священники просто не успевали подготовить на своём приходе «базу», способную помогать нуждающимся без надежды на материальный выхлоп. Когда перетасовка проходила в грубой форме – священников задвигали куда подальше, отнимали у них храмы или выводили за штат – потенциально способные сделать что-то значимое в области милосердия клирики просто опускали руки: всем стало понятно, что легче служить, не отсвечивая, чем социальной активностью навлекать на себя лишнее внимание архиерея. Горячих людей часто пытались заменить «функционерами», но последние не породят живой инициативы.  Социальное служение (как почти всякое настоящее служение в церкви), в конечном итоге, опирается на подвижника, поэтому невозможно сказать, чем православный приход занимается «в среднем». В поле зрения автора статьи, например, есть прекрасный реабилитационный центр, на протяжении полутора десятилетий занимающийся возвращением в нормальную жизнь людей, зависимых от различных веществ: центр заметен из Москвы и Питера, его основатель-священник учится в аспирантуре, причём не так давно удостоился от своего научрука (курировавшего магистерскую) сакраментального признания: «Ваша работа поднимает интеллектуальный авторитет священства». Но такие проекты, стоит признать, всегда были и будут штучным товаром. Поэтому «на поток» нужно ставить не собственно их, а ту атмосферу доверия и здоровой жизни в церкви, которая позволяет свободно развиваться социальному служению. Масштабировать подвижников бесполезно, а вот создавать благоприятные условия, чтобы их видели в церкви, чтобы им доверяли ответственность за неё – реально. Сегодня радует уже то, что бОльшая часть усилий епархии по руководству социальным служением на приходах не становится препятствием к успеху в несении этого служения: какая-то мера здорового диалога нашлась. Но перспективы улучшения бесконечны; равно как и вера в то, что купол всегда даёт помощь, даже когда сам в ней нуждается.

Читайте также