– Последние три года за мной ведется слежка...
– Вот это да! – сделав заинтересованное лицо, воскликнул коллега, – жаль, слежка это не ко мне. У нас Олег главный специалист по этим вопросам.
Я наивно обрадовался, что не нужно будет сегодня обрывать телефон, звоня по разным службам, чтобы добыть очередную новость: детектив сам плывет ко мне в руки, а Мишка – вот оно журналистское братство! – спокойно отдает возможную сенсацию новичку: то ли не жлоб, то ли тут так принято. И улыбается хитро: бери!
– Проходите, рассказывайте свою историю, – устраиваясь поудобнее и придвигая к себе блокнот, радушно приглашаю я деда и показываю ему на стул перед моим столом.
Он озирается на дверь, потом на Михаила, долго смотрит на меня.
– Я уже весь измучался с этой историей. Куда ни обращаюсь за эти годы – в ЖЭК, в милицию, в прокуратуру – ноль. Кольцо вокруг меня только сужается – у них везде свои люди.
Говорит он тихо, посматривает на сидящего за соседним столом Мишу, безмятежно погруженного в свою журналистскую работу. Затем садится на стул, но, словно что-то вспомнив, снова встает и уже продолжает свой разговор стоя, постоянно поглядывая на дверь и иногда подходя к окну, вглядываясь вниз с высокого одиннадцатого этажа. Через пять минут разговора я по-новому оцениваю «подарок» опытного коллеги. У посетителя обострение паранойи – мании преследования: более двух часов он рассказывает мне, что его, как зверя, тропят подосланные киллеры в продуктовом магазине, и он сбегает от них через черный ход; как по вентиляционным каналам в его квартиру продажный сосед пускает ядовитый газ без запаха, вызывающий галлюцинации; как в батареях устраивают шум, чтобы вывести его из себя и выгнать из квартиры на улицу прямо в лапы коварных врагов и еще про десятки самых ужасных диверсий, чтобы ограбить человека, отобрать квартиру и сжить со свету как можно подлее.
В редакции таких отличают «на раз» – по голосу, интонации, по глазам, походке и просто знают в лицо. По-доброму и без лукавства отвязаться от них трудно, потому что это люди больные, кажется, всеми видами страхов, они впиваются в любого, кто начал их слушать, изматывают себя и слушающего и идут к следующему.
В психиатрии это «детективный» рассказ связывают с так называемым персекуторным бредом и бредом величия.
«Для заболевания (паранойи – О.Г.) характерны сверхценные идеи, со временем приобретающие характер персекуторного бреда или бреда величия. На основании сверхценных идей больной способен выстраивать логически сложные теории заговоров, направленные против себя. Окружение больного к его идеям относится недоверчиво, что провоцирует многочисленные конфликты, включая бытовые, а также судебные тяжбы с надзорными инстанциями».
Бред обоих видов – «величия» и «персекуторный», содержанием которого является разговор о причинение вреда, ущерба и скорой гибели – я вижу в законотворческом поветрии, а именно – в инициировании в разных регионах нашей державы странных, если не сказать, глупых и вредных, «законов о миссионерской деятельности», объявляющих незаконной всякую миссию для человека, не имеющего официальной миссионерской справки. Иначе говоря, речь идет о запрете свободно публично исповедовать свою веру любому человеку. Вновь возрождается бездарный «антисектантский» почин конца 90-х годов прошлого века, когда подобные законы были приняты в нескольких регионах. Тогда эта инициатива сошла на нет скорее из-за своей никчемности, чем из-за здравого смысла, и вряд ли из-за авторитета 28-й статьи Конституции или 3-й статьи Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединения» (см. Справку «Стола» о бесполезности Закона о мис. деятельности). Но вот с 2001 года начиная с Белгородской области несколько регионов озаботились защитой от религиозных миссионеров. В девяти закон принят, в двадцати пока отвергнут или готовится к рассмотрению.
Последними приняли подобный закон в декабре 2015 года в Архангельской области. Но вот уже затейливый свердловский депутат в 2016 году предложил принять такой же закон, не зная, видимо, что он уже принят в Свердловской области в 1996-м или желая его усугубить. Как и архангельский, новый свердловский проект миссионерского закона призывает миссионерам получать справку о том, что они правильные миссионеры, задать жару иностранным проповедникам и учредить очередной исполнительный орган.
Странность в том, что эти законы о миссионерской деятельности пытаются юридически регулировать духовные вещи, связанные со свободой убеждений и возможностью своими убеждениями поделиться. Глупость – потому что, борясь с пресловутым контролированием сознания, закон сам пытается контролировать не только поступки, но и сознание. Вредны эти законы просто как всё бездарное и никчемное, что покушается на простую свободу людей выражать свое мнение. Эти законы призваны защищать ставшие модными «традиционные ценности» и традиционные религии, традиции которых государство целенаправленно разрушало более семидесяти лет. Но наибольшую угрозу законы эти представляют как раз для самой многочисленной в нашей стране конфессии – Русской православной церкви, как будто специально составленные, чтобы держать ее на «коротком поводке».
Во-первых, потому, что практически всё, что инкриминируют подозрительным религиозным организациям, вполне может относиться к признанным государственными мусульманству-иудаизму-буддизму и прежде всего православию как самой массовой конфессии, о чем «Стол» писал пару лет назад. Того, кто изменил свои атеистические взгляды и стал соблюдать день за днем церковный устав, легко признать жертвой контроля сознания психологическими и другими способами, а отдавшего свое имущество церкви – ограбленным, ушедшего в монастырь – разрушившим семью и т.п.
Во-вторых (скорее, это должно быть «во-первых»), любого крещеного в православии по тому же архангельскому закону могут в случае надобности наказать за публичное выражение своих взглядов, если у него нет специального документа о принадлежности к религиозной организации, если, конечно, за него не сойдет нагрудный крестик или ладанка. Или теперь, чтобы рассказывать о своей вере не на кухне, каждому надо получить справку от миссионерского отдела своей епархии? Русской православной церкви впору переписывать свою миссионерскую концепцию, которая сильно ориентирована на привлечение к миссии как можно больше мирян. Но это еще полбеды: редактировать придется в Священном Писании слова самого Христа, вносить коррективы в текст «Идите проповедуйте Евангелие всей твари» из Евангелия от Марка (16:15), а из Евангелия от Матфея (28:19) – «идите научите все народы», то есть непременные заповеди, данные каждому верному. Чтобы соответствовать закону, надо писать и понимать эти слова с небольшим добавлением: «идите получите документ и, если дадут, то...».
В-третьих (это тоже могло быть «во-первых»), надо задуматься, не станет ли эта справка, подтверждением того, что мы, православные христиане, приручены «миром сим», «кесарем», то есть государством, и, в отличие от многих инославных, перестали быть теми, кого гонят и хулят, – сором для мира (ср. 1 Кор. 4:12–13). Официальные представители Архангельской епархии поддерживают принятый закон и говорят при этом не церковные аргументы, а высказывают свою политическую и идеологическую позицию: мол, закон нужен для остановки некой «идеологической войны», развязанной кем-то против нашего государства и народа. Поневоле вспомнишь о персекуторном бреде и бреде величия. Если кто-то оскорбляет, клевещет, призывает к национальной или иной розни, к убийствам, государственному вооруженному перевороту, воровству, – давайте судить таковых по гражданским и уголовным законам. Если же нам предлагают что-то новое, непонятное пока, – давайте разберемся, хорошее примем, а плохого не станем принимать и предлагающим скажем, почему это плохо. Занятие же «силовой» провластной позиции официальным представителем епархии, которая в первую очередь ассоциируется с православной верой, может быть воспринято – на мой взгляд, обоснованно – как соблюдение своих политических и финансовых интересов и/или как подхалимство перед властью
В-четвертых, продолжавшаяся не одно столетие активная борьба с инославием и другими религиями при мощной поддержке Российского государства уже потерпела фиаско в 1905 году, когда на Пасху 17 (30) апреля вышел манифест «Об укреплении начал веротерпимости», давший «каждому из Наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести». Со дня публикации манифеста по 1 января 1909 в России было 308 758 случаев выхода из православия, в том числе 167 957 католиков на западе страны, 12 068 лютеран в Прибалтике, 49 799 мусульман в Татарии и Башкирии*. Всего же со времени выхода указа до 1917 г. число католиков в западных губерниях увеличилось с 300 тысяч до полумиллиона. В войсках на исповедь и причастие стало ходить 10 % вместо прежних 90. Увидев эту статистку как плод своего манифеста, Николай II произнес: «Кто мог подумать! Такой прекрасный указ – и такие последствия», видимо, считая манифест ударом по национальной идентичности, как и оберпрокурор Синода К.П. Победоносцев, писавший в отчете за 1905–1907 гг.: «Русский человек остается русским, пока держится православия, но он становится поляком, татарином, немцем и т. д., как скоро принимает римско-католичество, магометанство, лютеранство»**.
Ну и пятое (жаль, что нельзя «во-первых» написать три раза): эти законы пагубны, потому что они сеют страх. Страх перед другой верой, другим мнением, другим государством, страх потерять себя, свою национальную самобытность, а с этим и вообще все потерять, потому что кроме этой былинной самобытности у нас как будто и нет ничего. Идти на поводу у всех этих страхов – и есть то, что более всего разрушает христианскую веру, главной силой которой является не осторожность и пугливость, а, простите мне этот пафос, любовь, изгоняющая всякий страх. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви» (1 Иоанна 4: 18).
– Значит, не напишите? Напишите, они ведь не остановятся, до меня добрались и до всех доберутся! И до вас... – Два битых часа простояв на ногах, он поворачивается и идет к выходу. Я смотрю на его сгорбленную спину со старым выцветшим брезентовым рюкзачком, и отпущенное собеседником на свободу мое сердце впервые пронизывает чувство жалости и беспомощности. – Пойду к губернатору, если вы ничего не можете, – так же негромко, но с вызовом бросает он, повернувшись к нам уже от дверей.
– Вам к доктору надо, а не к губернатору, – хочу я сказать, но трушу, что он вернется, и молчу ему вслед.
* Русское православие. Вехи истории. М., 1988. С. 398
** Волхонский М. А. Принцип веротерпимости и национальный вопрос в годы первой русской революции.
