– «Я в школе держал Библию…» Преображенскому содружеству малых православных братств уже пошел третий десяток лет, но я предлагаю вернуться во времени в начало, к 60-м. Как так случилось, что в рядах советской молодёжи, дружно шагавшей в ряд, вдруг появился отщепенец Юра Кочетков, который пошел не в «светлое будущее», а в церковь – к Богу?
– Слава Богу, что начиная с 60-х годов среди советской молодёжи появились первые признаки свободомыслия. Последние иллюзии относительно коммунистической идеологии у меня лично испарились уже к 7–8 классу средней школы, ибо я убедился, что ничего живого и реального за этим словоблудием нет. И главную роль в моем прозрении сыграли искусство и встречи с людьми старой культуры. Ещё в 6 классе я заинтересовался классической живописью, итальянским ренессансом, а потом еще и древнерусской иконописью, и именно культура взрастила мой огромный интерес к христианству и слову Божьему. Я стал заходить в московские храмы, сначала совершенно не соотнося себя с тем, что там происходило. Но постепенно, даже сам того не понимая, я почувствовал в себе настоящую благодать и веру, т.е. тот дух открытости и единения, который живёт в христианстве. И уже к окончанию школы, пройдя через сложный период выбора веры, я стал считать себя христианином, причём именно православным, а ведь искал я не только в православии, но и ходил со своими однокашниками по разным храмам. И хотя я там ничего не знал, ничего не понимал, но не случайно говорится в Евангелии: ищите – и найдёте, просите – и дастся вам! Вот точно так оно и произошло.
– У вас были в те времена неприятности со школьными учителями, с комсомольской организацией?
– Прямо наоборот. Я в школе даже держал на парте Библию, которую мне кто-то из одноклассников дал почитать. Я её открыто читал, и это вызывало у всех колоссальный интерес. И так как я был отличником и медалистом, никто на смех меня не поднимал, наоборот, скорее, поддерживали. Даже классная руководительница как-то в 10 классе мне сказала: «Юра, у тебя будет большой-большой приход».
– А вы комсомольцем были?
– Не просто комсомольцем, но и комсоргом класса. А в 1968 году я поступил в Московский институт народного хозяйства им. Г.В. Плеханова – нынешнюю Академию им. Плеханова – на общеэкономический факультет. И меня как-то направили помочь в комитет комсомола института. Ну, я там сидел и тоже читал Библию. Это было мое любимое занятие в то время. Многие там пребывали от этого в немалом смущении, но никто ничего не запретил. Думаю, что люди меня даже побаивались, потому что, наверное, думали, что я либо провокатор, либо полный дурак. Я не был провокатором, но я был как бы сумасшедшим, надеюсь.
– Думаю, что вы с вашим умом и вашей энергией смогли бы сделать блестящую карьеру, в том числе партийную. Никогда не думали, как могла бы сложиться ваша жизнь вне церкви?
– Я всегда благодарил и благодарю Бога, что Он привел меня к Себе так рано. Причем именно Сам привел, потому что ни одного знакомого верующего человека у меня не было на протяжении всего детства и юности. Лишь потом они стали возникать вследствие того, что я стал их искать, совершенно не задумываясь ни о каких гонениях, ни о том, что каждый священник был на контроле у органов госбезопасности, что каждый просматривался и прослушивался. Впрочем, я довольно быстро это почувствовал. Но я никогда не чувствовал порабощенности унынием или страхами, и мне это в жизни очень помогло.
– Выпускник престижного вуза, который с друзьями активно налаживает контакты с верующим христианами, не мог не привлечь внимания сотрудников КГБ из печально знаменитого Пятого управления, где занимались борьбой с инакомыслящими. На вас выходили, каким-то образом пытались заставить работать?
– Нет! Удивительно, но это факт. Пристальное персональное внимание органов я ощутил только с 1980 года, когда подал документы для поступления в Духовную академию в Ленинграде. И тогда я понял, что до этого в КГБ ни обо мне, ни о моей группе верующей молодёжи практически ничего не знали. Значит, наши меры конспирации и предосторожности приводили к нужному результату.
– Какие меры предосторожности?
– После моего обращения очень быстро мои друзья тоже стали православными, и мы стали еженедельно встречаться и что-то читать и обсуждать. Мы вместе ходили в храмы, но там стояли все вместе настолько плотно, что к нам подойти было просто нельзя. А ходили мы не куда-нибудь, а в Елоховский собор в Москве, бывший в то время патриаршим кафедральным собором. Но если подумать, в неведении КГБ не было ничего странного. Да, органы всегда старались создать впечатление, что они-де все про всех знают, что от них ничего не скроешь. Но в том-то и дело, что работали они, как и все советские люди, халтурно.
– Как ваши родители отнеслись к Вашему выбору поступать в Духовную академию?
– Что тут скажешь?.. Отец об этом просто ничего не знал – он же был давно в разводе с мамой. А мама – конечно, отрицательно. Она работала в аппарате Совета Министров СССР, да еще в оборонном отделе. Поэтому какая там церковь?! Какая академия?! Какие монастыри?! Даже произнести вслух этих слов было нельзя. Но я всё же об этом объявил в 1968 году, уже будучи студентом Плехановки, и, конечно, сразу получил соответствующий отпор. Мама пыталась запретить мне ходить в храмы и читать духовную литературу, но этот колоссальный прессинг так ни к чему и не привел. В результате в 1972 году моя мама сама пришла к вере.
– «Церковь не умела жить в свободе» Было ли у вас желание принять монашеский постриг?
– Когда я осознал себя верующим христианином, я сразу захотел стать, как водится, священником и монахом. Да это и было в то время лучшим вариантом. Я быстро понял, что женатый священник все время находится у органов «на крючке», ведь ты мог рисковать собой, но ты не мог рисковать близкими, и на этом очень ловились священники. Им просто угрожали: если ты не будешь выполнять все наши требования, завтра же твоя жена вылетит с работы, а тебя лишат прихода. И тогда все твои близкие – нищие, они просто никто, хуже ссыльных и заключённых. Поэтому я сразу понял: если хочешь служить Богу, то надо сразу от чего-то серьезного отказываться. И слава Богу, что я это очень рано понял. Более 12 лет я очень серьезно готовился к принятию монашества, но только к моменту поступления в Духовную академию понял, что для служения Богу, кроме монашеского, есть и другие – лучшие пути. Произошло это отчасти благодаря тому, что я в те годы постоянно ездил по всем монастырям и много общался с людьми. Отчасти же все произошло каким-то чудесным путем, как-то интуитивно и лишь в небольшой степени сознательно. В итоге я все же решил стать священником, сохраняя лишь внутренне монашеские обеты.
– В Духовной академии вы были стипендиатом тогдашнего патриарха Пимена, но вскоре были отчислены…
– Да, в 1983 году.
– За что же вас отчислили?
– За «нарушение дисциплины». Дело в том, что по приглашению одних баптистов мы с друзьями пошли к ним в гости беседовать о православии. А люди из органов об этом узнали и заперли перед нами двери. Мы пошли в стоящую рядом бытовку, и тут же приехал наряд милиции. Нас всех задержали и обвинили в нарушении советского законодательства о культах – дескать, мы совершаем богослужение в неположенном месте. Из-за того, что нас долго продержали в отделении милиции, мы на час опоздали в здание Духовной академии. Это и было поводом. Сначала нам попытались снизить оценку по дисциплине до тройки, но это не удовлетворило светские, то есть советские, власти. И тогда нас всех, кто был задержан, исключили. А это были лучшие студенты.
– Вы сами сказали, что ваше задержание было лишь поводом. Что же было настоящей причиной?
– Главная причина недовольства органов заключалась в том, что мы в Ленинграде – городе-колыбели трёх революций! – свободно занимались христианской миссией и даже проводили по домам огласительные беседы. Мне много раз передавали о недовольстве курирующих инстанций, что я слишком свободно общаюсь с прихожанами нашего академического храма, гуляю в подряснике по академическому садику и т.п. Ведь в то время это воспринималось прямо как шоковое явление: разве может священнослужитель гулять по улицам советского Ленинграда, да еще в каком-то – прости, Господи – подряснике?! Словом, всего этого было более чем достаточно, чтобы не только выгнать меня из академии, но и вообще посадить или услать в ссылку – туда, куда Макар телят не гонял.
– Сегодня в среде интеллигенции принято вспоминать церковную жизнь в 70–80-е годы в негативных красках: дескать, каждый священник был завербован КГБ, стучали все на всех, разве могло там быть что-то хорошее?! Вы согласны с такой оценкой?
– Разные были священники. Были, конечно, и те, кто хотел для себя хорошей, сладкой жизни и быстрой карьеры. Такие люди легко шли на сотрудничество с властью, с органами госбезопасности. Все, что хотели, они, конечно, имели, но получали это слишком дорогой ценой. Ведь в церкви все друг друга тогда знали, и скрыть сотрудничество с КГБ было никак нельзя, не то что сейчас… Но всё же были и те, кто боролся за свободу внутреннюю и, насколько возможно, внешнюю. Нынешнему поколению священников, безусловно, стоит поучиться у тех священников смелости, мужеству и верности Богу. Такими были, например, отец Таврион (Батозский), отец Иоанн (Крестьянкин), отец Виталий Боровой, отец Всеволод Шпиллер. Можно присоединить к ним еще отца Александра Меня. Были и другие достойные люди. Некоторые из них молчали, потому что были запуганы или сломлены, а некоторые – нет. Но, правда, за это приходилось платить. Я помню, даже настоятель патриаршего собора отец Виталий Боровой в середине 70-х годов был просто выслан на Запад. Ему тогда власти сказали: проповедуйте в Женеве, а про нашу страну забудьте. Конечно, нам теперь немного смешно думать, что отъезд в Женеву может считаться ссылкой, но в церковном контексте это было очень серьёзно и грустно.
– Интересно, был ли вообще период в нашей церкви, когда она была свободна от внимания государства?
– Сложный вопрос. Ведь даже до революции, в XIX веке, в глазах общества это была не церковь, но государственное «ведомство православного исповедования». Это на практике означало её большую зависимость, но это все-таки еще было не полное рабство. В советское же время начиная с декларации митрополита Сергия 1927 года настал период настоящего рабства церкви, которое только усилилось после второго восстановления патриаршества в 1943 году. Наверное, в истории нашей церкви был лишь очень короткий период свободы – сразу после падения советской власти в последнем десятилетии XX века. Но и это не была полная свобода, – нет. Тем не менее церковь оказалась совершенно не готова даже к жизни в такой относительной свободе. Церковь уже не умела жить в свободе. Можно сказать, церковное руководство даже не хотело жить в такой свободе и судорожно искало, на кого можно было бы ему опереться в государстве. Хотя трудно обвинять людей в этом: когда из поколения в поколение ты живешь в рабстве, то уже не знаешь и не желаешь вкуса свободы.
– «Братство само себя проявило» В этот краткий период начала освобождения церкви – в конце 80-х, когда церковь праздновала тысячелетие крещения Руси – вы и решили создать Преображенское братство?
– Вообще стремление создать церковное братство зародилось у меня ещё задолго до перестроечного ветра свободы, так же как и желание открыть неофициальное православное высшее учебное заведение. Но лишь в конце 80-х эти желания смогли исполниться. Тогда был открыт Свято-Филаретовский православный институт, а в 1990 году возникло сразу два братства. Одно – официальное – Сретенское, а другое – неофициальное, но не менее реальное – Преображенское. Это было в глубоком смысле слова неформальное братство, живущее по принципу верности Богу и Церкви, по принципу: где братья – там и братство. То есть где есть реальность братской жизни – соответствующие отношения любви и свободы, общение и служение, где есть хотя бы стремление к этому – там есть и христианское братство.
– Сегодня люди, создававшие первые братства, по-прежнему с вами?
– Многие из них по-прежнему в братстве, да. Но кто-то из тех, кто участвовал в первом нашем Преображенском соборе в августе 1991 года, уже умер, кто-то уехал в другую страну, а кто-то поменял свои взгляды. Вообще в православное братство входят далеко не все люди, прошедшие длительный этап взрослого оглашения, катехизации. Если говорить навскидку, то примерно лишь каждый четвёртый или пятый. Бо́льшая же часть нововоцерковлённых людей самоопределяется как-то иначе: прежде всего идут по разным приходам, становятся простыми прихожанами. Некоторые становятся затем приходскими священниками и т.д.
– Чем именно члены православного братства отличаются от обычных прихожан?
– Все-таки большинство прихожан занимают по отношению к Богу несколько потребительскую позицию, когда они все время повторяют: подай, Господи, и того, и другого, и третьего. Но Христос призывал нас отвергаться себя, брать свой крест и следовать за Ним. А это совсем другая позиция, это значит не брать, а отдавать. Это значит служить, действовать по велению Духа, по велению своего сердца и совести, и это, конечно, совершенно другой образ жизни. Когда-то именно так хотели жить монахи, а сейчас, видимо, пришла новая пора, когда именно так живут, прежде всего члены общин и братств, у которых есть эта открытость, это доверие к Богу и ближним, у которых есть дерзновение следовать за Христом, куда бы Он ни пошёл, и исполнять волю Божию в любых обстоятельствах.
– Видимо, такой путь, действительно, не по силам каждому человеку… Кто те люди, что остаются с вами в братстве?
– Я вовсе не хочу сказать, что мы все в братстве эдакие безгрешные ангелы. Нет, мы сами по себе ничем не лучше и не хуже всех остальных, но, видимо, Господь дает братчикам какие-то особые дары, может быть, за их дерзновение, за бескомпромиссное желание послужить Богу. И мы чувствуем эту благодать, эту поддержку со стороны Господа Бога, мы видим действие Святого Духа, и поэтому мы продолжаем эту жизнь и не хотим её менять ни на какую другую. Мне кажется, что это и есть полнота христианской жизни.
– Среди преподавателей Свято-Филаретовского института был и отец Павел Адельгейм, трагически погибший три года назад. Отец Павел всю свою жизнь боролся за общинность в церкви, но он имел в виду именно приходскую общину. У вас тоже было несколько своих приходов. Это, казалось бы, может быть тоже логичный шаг – устраивать приходские общины. А вместо этого возникает совершенно непонятное неформально братство. Почему произошел этот «логический сбой»?
– Это не сбой, это вполне естественное раскрытие данных свыше возможностей. Я выступаю не против приходов, напротив, я всегда говорил и говорю, что приходы в церкви могут делать много хорошего. Ведь приход прежде всего – это единственное место, куда может прийти любой человек, хоть с улицы. Давайте задумаемся, как человеку сейчас войти в церковь? Обычно это бывает очень трудно, даже церковные интернет-сообщества часто очень закрыты. И единственное, что остается человеку, – это пойти в ближайший приход и получить там базовое наставление о христианской жизни, о духе христианской жизни. Этим свидетельством и должны заниматься приходы. Но ведь часто люди не удовлетворены только этим, им этого мало: им нужны более личностные отношения, им нужны явления более глубокой соборности в церкви. И это уже не обеспечивается формальным приходом. Тогда люди и образуют неформальные братства и общины, своего рода духовные семьи и другие объединения.
– Сейчас уже известно, что православные братства и общины существовали в Православной церкви и до революции. Достаточно вспомнить, например, Крестовоздвиженское православное трудовое братство, созданное в Черниговской губернии замечательным просветителем, дворянином и дипломатом Николаем Неплюевым. Вы учитывали при создании своих первых братств этот опыт? Вообще на что вы тогда ориентировались, какие ориентиры были у вас перед глазами?
– Мне очень повезло, у меня были действительно хорошие святые духовные учителя. Причем это были очень разные люди – совсем не единого круга. Более того, друг к другу они часто относились более чем критически. Это были уже названные мною отцы Всеволод Шпиллер, Виталий Боровой, Таврион (Батозский) и Иоанн (Крестьянкин). У меня была возможность приобщиться и к «мечёвской традиции», основанной известным московским священником отцом Алексеем Мечёвым. Он не так давно был официально прославлен в лике святых. Отец Алексей был духовником знаменитого русского мыслителя Николая Бердяева и основателем одной из самых известных в Москве православных общин. Я имел прекрасную возможность общаться с теми, кто лично помнил эту общину. Это были люди дореволюционной выучки, живые свидетели настоящей церковной духовной жизни, и они много чего могли мне передать. И я благодарю за это Бога. Их личный опыт – не внешняя активность, но внутренняя сосредоточенность, нераздвоенность – очень помог мне в самые трудные годы не только не пойматься на какие-то крючки, но и найти самый узкий путь к Богу и к ближним. А годы спустя я с удивлением узнал, что на Руси история братства восходит даже не к XIX столетию, но тянется аж с XV века. Но в начале пути мы ничего об этом и не слышали. Да кто это знает и сейчас?
– Какие задачи вы тогда перед собой ставили? Повторить путь отца Алексия Мечёва?
– Мы сначала не собирали братство, мы тогда и не думали ни о каком неформальном братстве. Просто потом оно само себя проявило, и мы уже не могли его не опознать через некоторое время, после уже мною упоминавшейся большой встречи в Подмосковье на Преображение в августе 1990 года. Уже к новому 1991 году мы поняли, что родилось настоящее неформальное братство. Но нам была необходима и какая-то формальная организация, тем более что к тому времени уже появилась возможность открывать храмы, а мы хотели помогать церкви. К тому же наступили трудные времена: люди начинали терять все свои сбережения и метаться, так что кто-то уже начал уезжать из страны. И вот мы через формальное братство «Сретение» решили восстанавливать и открывать храмы в Москве. Советская власть на последнем своем издыхании продолжала не доверять церкви, она скорее отдавала храмы мирянскому братству, чем Московской патриархии. Это парадокс. И мы открыли четыре храма в центре Москвы – не для себя, но для церкви. Одним из этих храмов был Владимирский собор бывшего Сретенского монастыря на Лубянке, в который я был назначен настоятелем. А сейчас наместником этого монастыря является известный наш оппонент – епископ Тихон (Шевкунов)…
– «Я не осуждаю гонителей» Как у вас возникла идея научения церковной жизни людей, которые до этого даже о самом христианстве часто не имели никакого понятия?
– Тоже совершенно естественно. Мне показалось, что как-то нечестно и недостойно взрослому человеку, который захотел принять крещение (пусть он студент или какой-то другой человек), взять и просто пойти в храм покреститься. Я ещё ничего не знал о церковной традиции катехизации – о богатейшей, великолепной, но абсолютно забытой к нашим временам традиции церкви. Все просто произошло изнутри, из желания качественной, реальной, полной христианской православной жизни. Когда в 70-м году один мой однокашник-студент после долгих философских разговоров о Боге, жизни и вере вместо прежнего желания вступить в партию решил креститься, я пошёл к своим друзьям, к профессору Николаю Евграфовичу Пестову, старому члену «мечёвской» общины, и попросил у него Евангелие. Я передал эту книгу студенту, он прочитал её и затем за несколько месяцев подготовился к крещению. Для меня стало непреложным принципом, что нельзя человека подвести к исповеди, причастию или крещению, если он был не крещен, не научив его основам христианства, не разрешив все его духовные вопросы. Ведь у любого взрослого человека всегда есть духовные проблемы, всегда есть какие-то духовные противоречия, которые являются плодом его прежнего жизненного пути. Вот так и началась наша катехизация.
– Вы вспоминали опыт ранней церкви?
– Нет, я значительно позже узнал, что по таким же правилам, как у нас, проходило оглашение и в древней церкви. Каким-то образом наша интуиция совпала с византийским опытом. Впрочем, древняя церковь жила тем же опытом, под действием того же Святого Духа, той же благодати. В конце концов, по той же логике жизни развивалась вся традиция церковного свидетельства, миссии, катехизации, а потом еще и церковного обучения, образования.
– Почему этот опыт древней церкви встречает такое противодействие со стороны ваших оппонентов, отдельных священников?
– Что тут скажешь? Во-первых, этому опыту никто никого не учит. Как уже говорилось, в течение веков опыт оглашения был крепко-накрепко забыт. Уже в конце X – начале XI веков последние элементы церковного катехумената прекращают своё существование. Слава Богу, что наша страна, наш народ, пусть в самый последний момент, но успели воспользоваться этим опытом. Из последних исследований известно, что, когда Русь начинала принимать христианство, этот опыт ещё существовал. А вот уже через сто лет после этого все было позабыто, потому что священники перешли к младенческому крещению. До этого в церкви практиковалось детское крещение, но не младенческое. В этом различии кроются принципиально важные вещи. Я никогда не осуждаю своих оппонентов. Я считаю, что историческая инерция и психология народа – это очень серьёзные вещи, которые тоже надо учитывать. Но надо выполнять и Божью волю. А я уверен, что в нашем свидетельстве о вере и в нашей катехизации есть Божья воля.
– Вы не осуждаете и своих гонителей, которые писали на вас доносы и выгоняли вас из открытых вами храмов?
– Мы всегда помним слова Писания: «Кто хочет жить благочестиво, будет гоним». Мы никогда не удивлялись никаким гонениям со стороны государственных органов начиная с 60–70-х годов. И ничего с тех пор по большому счету не изменилось, разве что поменялись некоторые формы, да к мирским гонениям прибавились гонения от лжебратьев, как бы церковных людей, которые с нагайками выгоняли нас из Владимирского собора Сретенского монастыря, а затем устраивали против нас различные провокации. За эти годы мы многое поняли и узнали, откуда что берётся. Но мы поняли и то, что всему надо знать меру. То есть не надо стремиться попасть в Царство Небесное в одночасье, вернее, построить его на земле. Надо понимать, что у многих людей есть инерция сознания и инерция действия, есть и определенная историческая скованность, а плюс к тому есть наследие советского режима, которое никуда не делось и в сознании церковных людей, в том числе в сознании церковных иерархов, как и в общественном сознании. И поэтому я не удивляюсь, что мое имя находится в запрещенных списках, скажем, на телеканалах и во многих других СМИ. Об этом было очень много свидетельств, а последнее было особенно ярким – от Александра Гарриевича Гордона. Он говорил, что единственный раз ему звонили из руководства Первого канала на предмет цензуры, и это было как раз в связи с тем, что я побывал у него на передаче.
– Именно инерция сознания может объяснить тот факт, что отдельные церковные иерархи предпочитают опираться на откровенно оголтелые и мракобесные силы, способные устраивать погромы на выставках?
– Да, это парадокс, что и некоторые социально-политические силы нашей страны, и некоторые церковные силы почему-то считают, что нужно опираться на фундаменталистов, на мракобесов. Известно, что такую политику строит и такой одиозный человек, как Дворкин, и некоторые другие. Может быть, такие политики и иерархи думают, что непросвещёнными людьми легче руководить? Это же старый принцип: разделяй и властвуй. Я не настаиваю на своём объяснении, но другого не нахожу.
– Сейчас ваше положение уже меняется к лучшему? Многие вспоминают, что вас связывают с патриархом Кириллом особые и теплые отношения: еще в 1983 году Кирилл, тогдашний ректор Духовной академии, рукоположил вас во дьяконы. Этот особый статус помогает вам?
– В нашем положении всегда что-то меняется. Пока нормально работает наш Институт, но и он испытывает повышенное внимание к себе и трудности. И все-таки мы имеем не просто лицензию, а аккредитацию. Нам не дают, конечно, расслабиться, никогда, но нельзя сказать, что мы как-то совсем задушены. В то же время в некоторых российских регионах против членов нашего братства продолжаются репрессии. В частности, в городе Вельске Архангельской области до сих пор большую группу, целое братство православных людей, желающих свидетельствовать о Христе, желающих нести просвещение и милосердие, не просто не причащают, но чуть ли не выгоняют из церкви. Почему? Только потому, что они хотят причащаться вместе. Нет, говорят местные начальники, вы должны делать все только по благословению. И говорят, что вся жизнь в церкви должна быть устроена только по благословению начальства. А я тогда задаю вопрос: где же это написано? В каком церковном каноне или в каком месте Писания?! Нет ни одного такого места! Это «правило» может действовать только добровольно и только по отношению к новоначальным послушникам в монастырях, но не более. Подобная ситуация происходит сейчас и в Хабаровском крае, где в селе Капитоновка у местных жителей отобрали храм, который они открыли. Христиан пытаются отлучать от причастия только потому, что из соседнего городка приезжает человек, их друг, чтобы с ними вместе почитать Евангелие. Это безобразие.
– Какая разница, вместе они читают или не вместе?
– Потому что вместе – это собрание, а любое собрание во Христе и ради Христа – это и есть Церковь. А если нет собрания ради Христа, то нет Церкви. И для кого-то, видимо, сам факт собрания людей ради Христа является признаком какой-то опасности… Это уму непостижимо, но это факт на сегодняшний день. К сожалению, наша церковная власть не всегда способствует разрешению таких конфликтов. Очень жаль. В некоторых случаях можно обращаться к высшим иерархам, и они могут помочь, а вот в некоторых случаях местные епископы, но всё-таки в союзе с местными социальными или политическим силами, ведут политику разобщения. На мой взгляд, это и против церкви, и против нашего народа, и против нашего государства.
– «Кажется, что это чудо…» Вы довольны теми результатами, которые были достигнуты Преображенским содружеством братств за 26 лет его существования? Какие планы были выполнены, а что не удалось претворить в жизнь?
– Я помню, как еще в 1975 году мы с отцом Виталием Боровым очень подробно обсуждали мой план возрождения Русской церкви, когда появится такая возможность. Тогда я написал такой план из 12 пунктов. Отец Виталий – а он в то время занимал довольно высокое положение, будучи заместителем председателя отдела внешних церковных связей Московской патриархии – уже, оказывается, подавал патриарху подобные бумаги на рассмотрение, но никакого ответа не получил, конечно. Но сейчас мне оценивать историю нашего братства по тем планам довольно трудно, так как там были намечены, скорее, лишь направления деятельности, система наших приоритетов. Конечно, там были пункты и о возрождении в церкви катехизации и духовного образовании, и о литургическом возрождении, в том числе о переводе богослужения на русский язык, там были пункты и о христианском воспитании детей, подростков и молодёжи, и так далее, был вопрос и о том, как жить не под пятой государства. Это последнее было принципиально важно, ведь надо было еще найти такой способ жизни. И мы такой способ нашли – это общинно-братский способ устроения христианской жизни. Это было так же важно, как и возрождение катехизации в церкви. В итоге это была программа возрождения в церкви её внутренней свободы, полноты жизни Церкви, как мы теперь говорим, и всех служений в ней. Всё это рождалось и выковывалось у нас годами и десятилетиями. Конечно, можно сказать, что мы почти ничего не сделали, потому что ни в одном из этих пунктов ещё не может быть поставлена точка. Мы и сейчас можем пользоваться этим списком приоритетов без коррективов, несмотря на то, что прошло сорок лет. Можно сказать, что мы лентяи и за 26 лет можно было сделать и больше, но с другой стороны, когда мы вспоминаем всё то, что за это время было, кажется, что это настоящее чудо. Столько уже сделано: есть целая возрождённая система катехизации, есть возрождённая традиция русскоязычного богослужения, возрождена общинно-братская традиция и т.д. Мы, конечно, не единственные люди, которые над всем этим работали, но мы смогли сконцентрировать, и собрать всё это, и провести через себя, и что-то доброе к этому еще добавить, приложить, насколько хватило наших способностей и сил.
– В то же время у вас уже более 20 лет нет своего прихода…
– Действительно, до сих пор я своего прихода не имею, несмотря на то, что это является вопиющим нарушением церковных правил и традиций. Но я благодарю Бога, что пока имею возможность всё-таки сослужить при митрополите Ювеналии в храме Новодевичьего монастыря. А в будущем посмотрим: может быть, и этот вопрос разрешится во славу Божью.
– Простите, но мне кажется, что вам приход не особенно и нужен. Ведь у вас есть уникальная для нашей церкви независимая позиция «безработного» священника, неподконтрольного никакому начальству…
– Знаете, я бы предпочел служить так, как мы служили до отнятия у нас храма Успения в Печатниках, на Сретенке, то есть служить по-русски и чтобы народ мог полноценно участвовать в богослужении. Это настоящая православная традиция. Мы же не делаем ничего противоречащего православной традиции. Это наша принципиальная установка, мы же не хотим, чтобы наша церковь превращалась в комбинат бытового обслуживания. Мы не хотим, чтобы люди стояли, как зрители, или хуже того, как статисты в храме. Мы хотим, чтобы христиане могли и в храме, и во всех других отношениях чувствовать себя полноценно внутри своей традиции, нигде не покидая её.
– Сегодня братство занимается не только обучением и катехизацией. Издается газета «Кифа», у братства есть несколько сайтов, своё издательство, регулярно проходят международные научные и богословские конференции… На всё это требуются немалые средства…
– Всё братство существует только за счёт пожертвований самих братчиков. У нас нет никаких спонсоров – несмотря на то что мы в своё время огласили немало бизнесменов и предпринимателей. Но ведь известно, кому труднее всего войти в Царство Небесное…
– Особое внимание вы уделяете работе с молодёжью: при братстве существует свой молодёжный «Круг». Скажите, пожалуйста, вам легко находить общий язык с молодёжью, понимать их проблемы?
– Конечно, легко, и поэтому я даю им рекомендации по поводу всяких клипов и по поводу многих других вещей. А что делать? Я понимаю, что значит, например, клиповое сознание, я понимаю и достоинства, и недостатки этого. Я понимаю, что нельзя ни на чём останавливаться. И в то же время нам не надо ни с чем тотально бороться. Всё имеет свой смысл, имеет своё право на существование. Очень важно не впадать ни в ту крайность, ни в другую. Во всём, что касается современной цивилизации, по-моему, чувство меры и смирение – это центральный момент, центральный нерв в отношениях к этой сфере жизни.
– Но у вас, я обратил внимание, на вашем рабочем столе нет компьютера. Как же вы ориентируетесь в современных тенденциях?
– Компьютер есть у моего помощника. А у меня есть смартфон, на котором я проверяю почту. Но я всегда и всем говорю, что интернет – это благо цивилизации. Без него сейчас невозможно. Просто надо уметь этим благом пользоваться. Вот когда люди неправильно этим благом пользуются, оно превращается в свою противоположность, и тогда интернет приносит массу негатива. Это и порносайты, и лживые информационные источники, где многие люди не умеют отличить правду от лжи, и так далее.
– Каково ваше отношение к таким светским вещами, как литература, кино, телевидение?
– Очень хорошее. Правда, я не помню, когда я последний раз в кино ходил. Но зато я часто бываю в театре, на концертах и в музеях. Например, не так давно был на пьесе с участием Юрского и на концерте Елены Камбуровой. Но сейчас есть довольно хорошие записи, и я часто слушаю их в машине. Без хорошей музыки нельзя, как и без изящных искусств прошлого. Очень хочу поскорее попасть в новый московский музей Анатолия Зверева, последнего гениального художника в мире.
– «Живое слово церкви необходимо» Вы, наверное, являетесь одним из тех немногих священников, которые каждый год совершают паломнические поездки по России и видят все проблемы церковной жизни изнутри. Какие проблемы сейчас есть у церкви, которые не видно из Москвы?
– Во-первых, это излишняя ритуализация богослужения. К тому же люди часто не понимают православного богослужения, из-за чего они даже уходят в другие конфессии. А иногда, хуже того, и в другие религии. Далее, люди совершенно не собраны, они совершенно не чувствуют своей общинности, своей общности. И поэтому они не могут отвечать за всё, что происходит с ними и вокруг них. Они не могут сами принести в жертву Богу и людям свои дары и таланты, проявить свою любовь к Богу и ближнему, то есть исполнять ту саму основную заповедь, о которой говорит нам Господь Иисус Христос. Конечно, ещё есть большая проблема, связанная с излишней связкой с государством и жёсткостью вертикали власти в самой церкви. Не будем сейчас говорить о соответствующей политической проблеме, а вот о церковной здесь вполне можно сказать. Так как у людей, как правило, нет доверия друг к другу, нет открытости и взаимной ответственности ни на приходе, ни в монастыре, ни в епархии, ни между священниками, ни между прихожанами, то нет у них и общности. А нет общности, значит, нет и любви, нет и духа свободы, а коли так, то люди впадают в большой грех уныния. Отсюда и пьянство, и преступность, и много чего ещё. Отсюда же у многих возникает желание вообще уехать или даже не жить, а также агрессия по отношению к другим.
– Какие регионы вы ещё хотели бы посетить?
– Я с 1968 года каждый год езжу в такие поездки и уже объездил всю страну. До сих пор я не был только на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири, и вот Господь не так давно дал мне побывать и в этих регионах – в Красноярске, Иркутске, Хабаровске и Владивостоке. Эти поездки дают мне удивительное ощущение реальной жизни со всеми её плюсами и минусами, со всем тем, что мы имеем. А какие люди везде встречаются – это просто потрясающе! Одни люди пишут стихи, кто-то проводит интереснейшим образом катехизацию, а некоторые активно сопротивляются злу и являются теми, кого мы сейчас называем «людьми свободного действия», волонтёрами. Некоторые напрягаются для того, чтобы сохранить культуру, хотя бы то, что от неё осталось. Другие действительно думают о том, как им воспитать своих детей в чести и достоинстве, чтобы они не потеряли последних ценностей и качеств, которыми живёт, должна была бы жить, наша страна. Именно всем таким людям сейчас более всего не хватает живого слова церкви. Когда почти нигде не осуществляется христианская жизнь или осуществляется слишком слабо, противоречиво, то от этого страдают все и всё: и в центре, и в регионах, и на селе, и в городе, люди всех социальных страт. Здесь и могло бы помочь живое и свободное слово церкви. Но церковь до сих пор в основном молчит или от её имени говорят другие силы.
– Несмотря на ваш возраст и загруженность на работе ректора Свято-Филаретовского института, вы до сих пор сами ведёте группы оглашения и находите время каждую неделю встречаться с оглашаемыми и беседовать на темы Евангелия и христианской жизни. Также вы принимаете у нововоцерковленных христиан исповеди за всю жизнь. Вы ощущаете, как люди, которые обретают веру в Бога, меняются? Насколько быстрый это процесс?
– Безусловно, меняются, причём очень быстро. Вот почему мы так уверены в нашем пути, в истинности христианской православной парадигмы. Мы видим на примере каждого человека, что как только он всерьез обращается к Богу, как только он находит себя в Боге, во Христе, так он сразу же находит себя и в семье, и на работе, и в обществе, и в культуре. У него сразу раскрываются те забытые или задавленные способности, связанные с жизнью по совести, качественной жизнью, без которых просто нет полноценной человеческой жизни. Мы видим эти изменения и свидетельствуем о них. Конечно, они внешне проявляются по-разному, ведь есть люди более способные, более талантливые, а есть люди уже более разрушенные. Но я всегда вижу, как быстро люди меняются и в результате живут уже совершенно другими ценностями, по-другому смотрят на мир. Они уже не боятся, не живут под колпаком страха, они уже способны к общению, они способны к служению. Они становятся способны к таким замечательным вещам, как полное бескорыстие, они уже органически не могут обманывать, красть, завидовать, прелюбодействовать и так далее. Я не могу сказать, что это происходит в ста процентах случаев, ибо всегда есть исключения из правила. Но правило, безусловно, такое.
– Некоторые люди сейчас уходят из православия в протестантизм, утверждая, что все православные страны живут бедно, а все богатые страны – это протестантские страны. Но можно ли мерить в ценностях мира сего «эффективность» церкви?
– Действительно, у протестантов есть такое представление о мире – вполне ветхозаветное, т.е. не новозаветное, не христианское представление, что, если Бог любит человека, то Он даёт ему земное счастье: много детей, успех на работе, богатство, все удовольствия, всё внешнее. Мы, конечно, с этим вполне согласиться не можем. Просто перед нами есть образ Христа, и этого достаточно. Мы не можем сказать, что христианину надо стремиться к этим внешним выгодам и наслаждениям и что они на него изольются просто как из рога изобилия, как только он уверует и войдёт в церковную общину. Нет, конечно. Из рога изобилия может излиться благодать, дар любви. Но в то же время мы прекрасно знаем, что мир сей лежит во зле, и этому миру, лежащему во зле, труднее всего принять дары любви и свободы. Многие люди воспринимают это с наибольшим трудом. Христианину часто приходится больше отдавать, чем принимать. Часто приходится больше жертвовать собой, и своим, и своими, конечно, в правильном смысле слова – евангельском. Ведь не случайно в Евангелии говорится Христом: «Кто хочет за Мной идти, отвергнись себя, возьми свой крест и следуй за Мной». Это самое трудное, может быть, в Евангелии. Может быть, труднее, чем подставить другую щеку ударившему тебя по одной. Поэтому, когда люди идут в протестантизм, просто чтобы их мирская, семейная, профессиональная и так далее жизнь удалась лучше, мне кажется это очень большим упрощением тайны жизни вообще и христианской жизни в особенности. Мы больше поддерживаем апостола Павла, который говорит, что он может жить и в бедности, и в богатстве. Да, надо научиться и тому, и другому. Будет у тебя богатство, так не разбрасывай его кое-как, безответственно, а наоборот, умножай его и береги его как дар Божий.
Ну а не будет богатства, завтра у тебя всё возьмут, – тоже об этом не жалей. Учись жить в бедности и даже в нищете. Опять же, взявшись за плуг, не оборачивайся назад. Иначе ты всё равно попадёшь в кабалу, в зависимость и потеряешь тот дар свободы, о котором сказано: «Где Дух Господень, там свобода».
