Ещё на эту секцию ходил круглыш Сашка. Этот парень был из другого района. Ему нужно было доказать всем, что пухлые щёки лишь создают видимость безобидности, а на самом деле он очень крутой. И он доказывал. Он продавал оружие.
Он предложил Ромке купить боевой пистолет. Рома согласился. Оружие взял. А потом воткнул в Сашку нож. Одиннадцать раз. Закопал тело в снег и пошёл домой смотреть «Универсального солдата».
Дело раскрыли довольно быстро. Сашку нашли. Ромку упрятали в психушку. Нам было по 14 лет, а Роме 16.
Когда Ромка вышел, он не стал оправдываться. Он стал рассказывать, на какие ещё жестокости ему пришлось пойти там, в клетке, чтобы дожить до свободы. Через некоторое время он женился. У него появился сын. Окрепнув на воле, Роман устроился на хорошую работу, получил диплом юриста и решил выдвигаться в депутаты. Но во время предвыборной гонки конкуренты довольно быстро нашли и опубликовали эти яркие эпизоды из биографии горе-политика. Тогда Роман собрался поступать во французский легион. Собрался, но не поступил. Вместо этого он примкнул к каким-то казакам, стал лидером лихой казачьей партии. Потом он поехал на Донбасс. А потом пропал. Исчез с горизонта. Жив ли? Не знаю.
Этот сюжет всплыл у меня в связи с 99-летием революции. Какая связь?
Как говорится, все могло быть иначе. Есть у человека такой дар, такая колоссальная сила, которая связана со свободой пути. Даже если упал, если вляпался, провалился в тартар. Даже если убил другого человека, можно изменить свой путь. Покаяться и изменить. Не дать над собой власти всему, о чём потом будет петь адвокат в суде: «У мальчика сложное детство, переезды, стрессы, влияние агрессивной среды, пубертатный кризис, наконец! Вот он и зарезал другого мальчика».
Иллюстрация Эрнста Неизвестного к роману Достоевского "Преступление и наказание"Сейчас мы готовимся к 100-летию революции. Как мы вспоминаем и оцениваем этот сюжет? В мути общественной риторики всплывают такие соображения: царь Николай II был святым, но слабым, поэтому он отрёкся от престола; Ленин, конечно, злодей, но его поддержали массы; да и переворот делал Троцкий, а не Ленин; и неважно, были там замешаны деньги Германии или не были, – всё равно всё пошло не по плану; про кровь, убийства и политическую импотенцию – это всё плохо, зато индустриализация, освоение территорий, заводы с электростанциями, победа во Второй мировой войне, атомная бомба, космос наш и Сталин не такой страшный, если он просто памятник.
С каждой такой фразой мы машем рукой на себя вчерашних. Ведь это было давно. И страны той нет. И действительно, ситуация была сложная. Так уж случилось, что мы сами себя зарезали, ткнули ножиком. Одиннадцать раз. И какая теперь разница, кто тот нож подавал, а кто там чего-то хотел или не хотел? Дескать, прошло время – забудем раздражающие частности, оставим только главное – памятную дату в календаре.
Даже патриарх, когда его спросили недавно о значении памятника Ивану Грозному, ответил, что история не должна нас разделять, что «надо поблагодарить Бога за всё, перекреститься и идти в будущее». А вспоминать и каяться – ну сколько можно?!
Революция всегда смазывает шестерни своей мельницы кровью. И все знали, что будут жертвы. Но перед кем покаялись те жрецы, что приносили заклание на алтарь «нового мира»? А те, кто ставил их жрецами, покаялись в содеянном? А настоящие священники, призванные быть духовными руководителями народа пастыри и архипастыри, покаялись в том, что допустили зло не только в умы своей паствы, но до самой глубины церкви – так, что и сейчас не разгрести? Чем закончилась гражданская война? Кто с кем подписал мир? Кто и перед кем каялся за ГУЛАГ? За спецлечебницы, за въедливую идеологию и постоянный зуд по поводу «внутреннего и внешнего врага», за страх всех перед всеми, за потерю веры и доверия, за то, что все стали друг другу чужими и оказались в сартровском аду, где ад для каждого – это любой другой человек.
И мы это понимаем. И даже власть это понимает. Отсюда и все эти разговоры про единство народа и скрепы духа. Только точкой согласия выбран 1945 год – наша победа и одновременно броня от «малодушных» призывов к покаянию: мол, победителей не судят.
Когда Россию кто-либо сравнивает с Германией, намекая, что нам есть в чём покаяться, мы бросаем ему в лицо пепел сожжённых на Красной площади немецких стягов: дескать, сначала воскресите 5 миллионов евреев, которых вы сожгли. Когда нам вспоминают Катынь, мы снова тычем пальцем в сороковые годы: Нюрнберг не признал это за нами – значит, с нашей стороны ошибки есть, а преступления против человечества нет. Но кто кого простит за всё, что произошло внутри страны? А кто покается?
Вот 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, в разных городах на улицы, площади, в скверы и парки приходили люди, чтобы помолиться обо всех несчастных, на ком вытоптался ХХ век. Начиная с революции и по 1989 год. Вспоминали и Николая II, и Генриха Ягоду. Каялись за своих дедов, служивших в НКВД. Выходили к микрофону и просили прощения перед людьми, которых видели впервые в жизни. И молились, чтобы Господь Бог простил их и нас. Это было так ново и свежо на фоне постоянной фейсбучной ненависти, что естественным образом мысль пришла к тому, что 2017 год, год 100-летия революции, должен стать годом покаяния.
Да, официальная статистика и риторика тех, кто у власти, говорят о мощном контртренде. Количество отрицательно настроенных к революции людей уменьшается (просто умирают), лояльные – держатся в постоянстве с 2006 года, а количество равнодушных растёт. И на них власть будет опираться в 2017 году, когда начнёт защищать «Великий Октябрь» от «исторических фальсификаций». Им бесплатно показывают в Манеже выставку «Моя история. ХХ век», где история наскоро сшивается из пестрых лоскутов в одно тяжёлое покрывало забвения. Им снова и снова говорят с экранов, что в СССР было плохо, но сейчас – посмотрите – гораздо лучше!
Тем не менее нашлись люди, которые поступают по принципу Достоевского «каждый за всех виноват»… Первыми отреагировали церковные чиновники.
– Сейчас нам нужен день тишины. А лучше 10 лет, – заявил один.
– Покаяние – это личное дело каждого. В церковной практике не положено каяться вместе, – сказал другой.
– Это несовместимо с идеей ответственного церковного подхода, – высказался третий.
Что же... Хочется пожелать батюшкам и 20, и 30, и сколько потребуется лет тишины, чтобы впредь воздерживались от подобных комментариев. Ведь, когда пришёл Христос, в Израиле было время общего покаяния. По городам ходил Иоанн Креститель и буквально всех призывал каяться, а откликнувшихся на его призыв он крестил водой очищения.
Когда пришел Христос, Он внёс разделение, потому что сказал, что Он – это Истина. А с Истиной нельзя быть на чуть-чуть, на два денёчка, на 76 %. Или с ней, или нет.
Когда пришел Христос, Он совершил нечто такое, что совершенно не совместимо с «идеей ответственного церковного подхода». Он объявил учителей закона преступниками, а потом умер. И что важно: если бы Он проповедовал своё учение в стиле «каждый сам за себя», то на кресте был бы кто-то другой. Потому что на кресте Он должен был принести в жертву самого себя за грехи всех людей – и никак иначе.
Именно поэтому в природе церкви содержится императив «начинать с себя, но не жить ради себя». Это вечный двигатель христианства. И пока он есть – церковь будет жива. Как бы ни старались нынешние «великие инквизиторы».
А значит, возможно и покаяние, изменение нашего общего пути. Чтобы люди перестали думать о том, как Европе будет тяжело без наших денег, Украине – без нашего газа и как хорошо будет США с Дональдом Трампом. И хоть немного поразмышляли об истоках русской беды – нераскаянных делах наших. Чтобы не исчезнуть целой стране с исторического горизонта, как исчез тот Ромка со всеми своими «великими» амбициями, верой в силу оружия и надеждой на светлое будущее.
