– Отец Александр, какова была реакция православной церкви на январские события в Казахстане?
– Сначала надо чётко определить, кого мы представляем под Православной церковью в Казахстане: административный аппарат, верующих, русских? Иногда православными считают всё русскоязычное население страны, и нельзя игнорировать мнение, что церковь как бы представляет их политические и общественные интересы. В этой логике пишут, например, что в Казахстане около трёх миллионов православных, так же как про Россию можно прочесть, что там православных сто восемьдесят миллионов. Всё-таки это неправда.
Церковь здесь, в Казахстане, кроме собственно конфессиональной жизни, является этнокультурным фактором консолидации русскоязычного населения, которое позиционирует себя гражданами Казахстана. И всё же нельзя сказать, что мы представляем их всех, – это не так. Можно, наверное, выделить какие-то национальные группы или центры, но на самом деле их мало. Когда я говорю, что их мало, меня, естественно, подвергают критике, потому что хотят, чтобы мы выглядели какой-то силой. Я должен сказать, что по факту мы никакой силой здесь не являемся, если разве только той, которая по-евангельски может «в немощи совершаться».
Протоиерей Александр Суворов. Фото: личный архив Александра Суворова– В одном своём интервью в конце прошлого года вы говорите, что Православная церковь в Казахстане «старается дистанцироваться от местной и российской политики». Это касается церковной структуры или всех православных?
– Это касается всего русскоязычного населения, потому что мы в любом случае будем виноватыми, если в какой-то момент наша позиция покажется неудобной власти. Тут все вопросы с русскоязычными могут быть закончены одной фразой: вы по-казахски говорите? Если нет, то вас никто не спрашивает.
То, что мы мало и плохо говорим по-казахски, действительно сильно ограничивает влияние церкви на общество в нашей стране. Церковь имеет влияние только на русскоязычных казахстанцев. Хотя, надо сказать (и это очень важный момент), протестующие вообще не трогали храмы. Некоторые приходы лицом к лицу сталкивались с протестующими, но они сказали сотрудникам в этих храмах: «Мы вас не тронем, вы не входите в сферу наших интересов». Это прозвучало возле одного из городских храмов, когда шли столкновения с полицией на окраинах города, ещё до того, как толпа взяла административные здания. Должен абсолютно честно свидетельствовать, что наша полиция была безоружная, их просто измочили. Они сумели отразить первый натиск толпы, но когда пришла следующая толпа, полицейских просто раздевали, избивали и пускали голыми по улице.
– Зачем нужна полиция, которая даже за себя заступиться не может?
– Сейчас уже трудно сказать, что это было. Игры в демократию «мы не тронем никого»? Полицейские действительно никого не трогали. И город был практически взят протестующими за два дня, сдали даже здание Комитета национальной безопасности! Можете себе представить, чтобы Лубянку сдали?
– Могу.
– Главное управление внутренних дел отбивалось от нападавших три дня и сумело отбиться. Интересный момент: те, кто штурмовали ГУВД, и те, кто грабили магазины, – это были абсолютно разные люди, а потом вдруг каким-то образом в СМИ всё это смешали. Согласитесь, террористам-боевикам на кой пёс эти телевизоры, смартфоны! А тем, другим, какой смысл три дня биться за ГУВД? Что там брать? Разве что принтеры. Нам до сих пор непонятно, что вообще произошло. Я считаю, это останется в мировой истории, что двухмиллионный мирный город, защищённый всеми силами правопорядка, рухнул так быстро, и эти самые страшные дни, 5 и 6 января, мы просто находились в какой-то михалковской сказке про праздник непослушания, только более страшной. Нападавшие могли войти в любую квартиру, любого человека могли бить, пинать, могли остановить и отобрать машину. Всё это было. И это было страшно. Поэтому я считаю введение ОДКБ (Организация Договора о коллективной безопасности. – «Стол») единственно верным решением, потому что через пять дней началась бы война всех против всех просто за еду, за воду и ресурсы. Чтобы это понять, не надо быть аналитиком.
.jpg)
Миротворческие силы ОДКБ в Казахстане. Фото: facebook.com/mod.mil.rus– Мне написал мой знакомый священник из Казахстана про вошедшие силы ОДКБ: «Люди на них молятся. Простые люди, не защищённые оружием и счетами в заграничных банках». А церковь как-то помогала в эти тяжёлые дни людям, заступалась за них? Есть же древняя традиция печалования у христиан!
– Что касается печалования, это, конечно, сложный вопрос. Управляющий Казахстанской митрополией митрополит Александр (Могилев) – человек очень осторожный, но, например, несколько лет назад, когда к нам обращались люди, которые были несправедливо осуждены, он действительно им помогал, ходатайствовал за них, писал письма. Он, насколько я знаю, входит в комиссию по помилованию. И я думаю, что мы достойно прошли этот кризисный период в начале января. Например, Православная церковь участвовала в благотворительных акциях по раздаче хлеба, когда не было выпечки в городе.
– Как вы думаете, в перспективе события начала января 2022 года как-то повлияют на развитие православия в Казахстане?
– Пока трудно делать какие-то прогнозы, я вижу в ближайшей перспективе отток населения и – соответственно – уменьшение удельной массы церкви в обществе. Для меня самая большая боль – когда Православная церковь на территории Казахстана воспринимается маргинально, как что-то чужое, пророссийское.
– Поэтому вы написали в ноябре в своём телеграм-канале, что в Казахстане должна быть не просто митрополия, а самоуправляемая церковь, что вызвало большой резонанс и чуть ли не разговоры о готовящемся расколе?
– Я считаю, необходимо, чтобы в Казахстане была самоуправляемая церковь, входящая в структуру Московской патриархии, где, как я и писал, последнее слово остаётся за её предстоятелем, патриархом. Ни о каком расколе, конечно, нет речи. Наш митрополичий округ, состоящий из девяти епархий, имеет юридическое название «Православная церковь Казахстана», но на российских церковных ресурсах и в СМИ это название, как правило, не используется, что характерно. Церковь Казахстана должна иметь большие возможности – самостоятельный Синод, созывать собственные соборы, иметь свои издательскую и миссионерскую программы. Это касается и кадровых решений по епископским кафедрам: сегодня они принимаются Москвой, которой, по большому счёту, безразлично, что происходит в церковной жизни Казахстана.
Моя позиция – что казахстанская церковь должна в своей деятельности опираться прежде всего на местных людей, а не на тех, которых направляют откуда-то. И когда патриарх объявил об увеличении количества епархий, посыл приблизить епископа к народу был верный. Но этого, к сожалению, не получилось. Потому что, к сожалению, сама идеология архиерейства деградировала. Каждый видит себя князьком и первым делом выстраивает административный аппарат и вертикаль власти. Это не только в Казахстане, это и в России. Этот аппарат тоже нужен, но везде есть свои особенности в том же общении с органами власти, например. Поэтому епископы здесь должны быть или из тех, кто возрастал в этих краях, или из тех, кто послужил здесь священником минимум десять лет, кто знает местные обычаи и традиции, имеет опыт общения с людьми в Казахстане, опыт общения с властью, который у нас не просто не такой, как в России, а диаметрально противоположный. Мы не можем рассчитывать ни на какие бюджетные средства. Конечно, если уж очень-очень захотят, власти помогут заасфальтировать дорогу к храму или покрасить внешний забор. Но это максимум.
– Повышение статуса митрополичьего округа до самоуправляемой церкви, вы считаете, будет способствовать православной миссии на казахстанской земле? Насколько активно сегодня церковь миссионерствует в Южном Казахстане, например?
– Упомянутые вами мои размышления об изменении статуса казахстанской церкви были продиктованы именно отношением к миссии. В Южном Казахстане можно вспомнить события 2017 года, когда нашего отца Владимира Воронцова, ставшего в монашестве отцом Иаковом, чуть не привлекли к ответственности за летний православный лагерь, за то, что дети со священником и родителями в течение десяти дней вместе совершали богослужения, читали Писание и так далее. Государство боится нарушения межконфессионального согласия, боится, что если мы начнём вести активную миссию среди казахского населения, то это может вызвать какие-то споры. Что мы делаем? В последнее время мы начали больше внутреннего контента в интернете размещать на казахском языке. И наружного контента тоже – вывески и так далее. Повод нам для этого дали сами радетели за государственный язык.
Ещё десять лет назад наш митрополит Александр высказался о необходимости введения богослужения на казахском языке. Но до сих пор нет даже молитвослова на казахском. У протестантов давно есть казахскоязычные приходы, а у православных – второй по численности конфессии Казахстана – к сожалению, нет. В общем, мы аккуратно общаемся с людьми о своей вере, но какой-то намеренной миссии, в которую бы вкладывались значительные силы и суммы денег, нет. В нынешней ситуации она даже невозможна. Вы прекрасно знаете структуру Русской православной церкви, где всё очень централизованно. Сами понимаете, что нам никакой помощи из центра нет, мы рассчитываем только на свои силы и ресурсы, а они невелики. Множество сельских приходов, особенно в упомянутом Южном Казахстане, еле-еле выживают: им не до миссии, дай Бог хоть свою общину сохранить.
– Я сейчас говорю не о стратегическом размахе церковной миссии, а просто о личном свидетельстве. Могут же прихожане, простые верующие идти и разговаривать с людьми.
– Это работает на простом уровне. Люди общаются, делятся своей верой, и казахи крестятся. На Крещение все приходят за святой водой, в Астане очень много казахов купается в проруби. Может быть, это косвенная миссия, но что-то, думаю, в голове откладывается. Отношение к Православной церкви местного казахскоязычного населения очень лояльное. Я лично ни разу не встречал никаких выпадов против церкви более чем за двадцать лет своего служения в Казахстане.
– Есть ли такие силы в казахстанской церкви, чтобы переводить богослужение на казахский язык, говорить проповедь людям, просто общаться с казахами о Христе, вере, духовной жизни?
– Максимум пять процентов священнослужителей у нас могли бы делать то, о чём вы говорите. Мы к этому не готовы, и я должен с сожалением признать, что это началось не сейчас. Ещё в позднем Советском Союзе русские и казахи жили каждый в своей языковой и информационной среде. Конечно, они на бытовые темы как-то общались. И это плохо, что мы большей частью не знаем казахский язык. А если говорить прямо, пока мы и не способны всерьёз заниматься этим вопросом. Но потенциал для наращивания таких кадров у нас есть.
Церковная служба в Софийском соборе Иверско-Серафимовского женского монастыря в Казахстане. Фото: mitropolia.kz– Немножко чудно, что Русская церковь – внимание! – в Казахстане служит на церковнославянском языке. В России церковнославянский язык не понимают ни священники, ни епископы, ни миряне. Например, праздничные песнопения – тропари, кондаки, стихиры – никто не понимает, не знает и не поёт. Если синоптические евангелия ещё как-то понимают те, кто знаком с сюжетом (а таких меньшинство), то апостольские послания, псалмы почти никто не понимает на церковнославянском, даже прямой буквальный смысл. Что говорить про Казахстан! Нет ли такой задачи, вы считаете, чтобы на казахских землях, в Казахстанской церкви начали служить по-русски для русских людей?
– Я бы не назвал этот вопрос чудным. Мне мой друг Сергей Чапнин подарил Требник на русском языке. Я совершаю Крещение на русском языке, потому что человек, который приходит в храм, должен понимать, что с ним происходит. Особенно запретительные молитвы в чине Крещения – они имеют принципиальное значение, и надо понимать их смысл, конечно. Хотя мы паремии и даже Апостол на некоторых службах читаем на русском языке. Мы работаем, объясняем. У нас, кстати, последнее время начали вестись в храмах богослужения с пояснениями. Кто-то служит, а другой священник объясняет народу, что происходит. Но пока в нынешней ситуации у руководства нет воли служить по-русски. Дело в том, что у нас здесь сильное, как и в России, консервативное крыло, и в нынешней ситуации нам это крыло не одолеть.
– Да это крыло-то куриное, честно говоря, просто у страха глаза велики. Там несколько громких крикунов в этом крыле, когда начинаешь разбираться, а больше никого и нет.
– Я служу в кафедральном соборе – там это вряд ли возможно сегодня. Хотя я согласен, что некоторые храмы могут молиться на русском языке, я ничего не вижу в этом плохого, это вполне соответствует традиции равноапостольных Кирилла и Мефодия, которые боролись с так называемой трёхъязычной ересью, то есть с тем убеждением, что молиться можно только на трёх особых священных языках.
– Сегодня они боролись бы с четырёхъязычной, если бы знали о таком отношении «консервативного крыла» к церковнославянскому. Как вы думаете, введение ОДКБ как-то осложнит отношение к русским в Казахстане? Не скажется ли это на отношении к Русской церкви?
– Я думаю, не осложнит. Все хорошо понимают, что если бы не была усилена местная власть, то в эти дни в городе и стране началась бы гуманитарная катастрофа. Зарубежные аналитики могут писать что угодно, а я как алматинский житель скажу, что иностранные военные практически не взаимодействовали с местным населением, я их не видел вообще. Патрулируют город только местные силы, в основном азиаты в форме нацгвардии Казахстана. Я не вижу угрозы внутри страны, если эта тема не будет спекулятивно раздуваться.
