«Жизнь ему предлагала выбор между Соловками и Парижем»

Василий Розанов: «С отцом Павлом Флоренским мы самые близкие друзья. Он приходит ко мне почти каждый день, и мы вместе льём слезы о нашей несчастной России, так ужасно заблудившейся и блуждающей. <…> Это Паскаль нашего времени, Паскаль нашей России, который есть в сущности негласный вождь всего московского молодого славянофильства. <…> Знаете, мне порой кажется, что он – святой: до того необыкновенен его дух, до того исключителен. <…> Я думаю и уверен в тайне души, – он неизмеримо выше Паскаля, в сущности – в уровень греческого Платона с совершенными необыкновенностями в умственных комбинациях или, вернее, прозрениях…». 1917 год

Василий Розанов. Фото: wikipedia.org

Николай Бердяев: «Священник Павел Флоренский – блестящий, даровитый, изысканно умный и изысканно учёный стилизатор православия, – у него нет ни одной мысли, ни одного слова, не прошедшего через стилизацию. Православие его не живое, не непосредственное, а стилизованное, не наивное, а сентиментальное (в шиллеровском смысле). Это православие сложных и рафинированных эстетических отражений, а не непосредственной творческой жизни, православие периода упадка, а не расцвета… В XX веке не может быть архаического и примитивного, и стилизация эта достигает высоких ступеней искусства. Священник Флоренский – александриец, по духу своему близкий не архаической Греции, а позднему эллинистическому миру. Я не смею заподозривать искренности и глубины религиозной жизни священника Флоренского, не считаю даже возможным говорить об этом. Не сомневаюсь в подлинности и значительности религиозных переживаний автора “Столпа и утверждения истины”, но выявление этих переживаний в форме архаического православия есть стилизация. Как философ и богослов, как писатель и проповедник, он стилизатор архаического православия, он упадочник». 1914 год

Николай Бердяев. Фото: wikipedia.org

Отец Сергий Булгаков: «Получено на днях прямое подтверждение вести о смерти великого русского богослова и мыслителя – священника Павла Флоренского. Он скончался в Соловках, после 10-летней ссылки в места отдалённые, – от Восточной Сибири до Белого моря. 

Из всех моих современников, которых мне суждено было встретить за мою долгую жизнь, он есть величайший, и величайшим является преступление поднявших на него руку, обрекших его хуже чем на казнь, но на долголетнее мучительное изгнание и медленное умирание. Он отошёл, озарённый ореолом больше чем мученика, но исповедника имени Христова в антихристово гонение. Посему и эта смерть исполняет душу не только потрясающей скорбью, как одно из самых мрачных событий русской трагедии, но она есть и духовное торжество, как одно из тех, о которых сказано Тайнозрителю: “Отныне блаженны мёртвые, умирающие о Господе, ей, говорит Дух, они упокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними” (Откр. XIV, 13).

Отец Павел был для меня не только явлением гениальности, но и произведением искусства: так был гармоничен и прекрасен его образ. Нужно слово, или кисть, или резец великого мастера, чтобы о нём миру поведать. При этом он сам не только родился таким, но был и собственным произведением духовного художества, для чего ему была присуща вся тонкость духовного и художественного вкуса. Черты его внешнего лика запечатлены на известном нестеровском портрете: благодатная тихость и просветлённость, образ как бы некоего небожителя, который, однако, был сыном и земли, её тягости изведал и преодолел.

В научном облике отца Павла всегда поражало полное овладение предметом, чуждое всякого дилетантизма, а по широте своих научных интересов он является редким и исключительным полигистром, всю меру которого даже невозможно определить за отсутствием у нас полных для этого данных. Здесь он более всего напоминает титанические образы Возрождения: Леонардо да Винчи и др., может быть, ещё Паскаля, а из русских же больше всего В.В. Болотова. Я знал в нём математика и физика, богослова и филолога, философа, историка религий, поэта, знатока и ценителя искусства и глубокого мистика.

Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, и он избрал… родину, хотя то были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. Отец Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или невольного отрыва от родины; и сам он, и судьба его есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее её преступление.

Четверть века уже прошло с тех пор, как мы расстались с отцом Павлом, выходя из московского храма после последней нашей совместной литургии. И всё, что сказано выше о нём, суть впечатления лишь первых десятилетий этого века, уже отдалённого прошлого. Тем не менее я не чувствую себя остающимся в некоем неведении о нём, ибо для меня и минувшие, вместе прожитые годы дали навсегда сохранить в душе этот образ, как бы отлитый из бронзы, подобно памятнику». 1944 год

Павел Флоренский и Сергей Булгаков. Картина "Филосовы", художник Михаил Нестеров, 1917 год. Фото: wikipedia.org

Михаил Пришвин: «Он (отец Павел Флоренский) постиг самую высшую математику, и ему было всё одинаково: скажет кто, что Земля ходит вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли. Если человек едет в вагоне и ему представляется, будто он на месте сидит, а бежит лес, то это так и есть, с точки зрения теории относительности – всё равно. Или вот идёт человек в лесу, задел шапкой за сук, и она свалилась, то это будет опять всё равно с точки зрения математической сказать, как было, то есть*- что человек шёл и задел шапкой и т. д. или же, напротив, человек стоял, а дерево шло и задело.

Из этого, на мой разум, выходит не “подарок средним векам” (Флоренский о системе Птолемея), а только что математика говорит об отношениях вещей, но не о самих вещах, искомое значение которых человек устанавливает только относительно себя самого». 1930 год

Михаил Пришвин. Фото: М. Барабанов/РИА Новости

Академик Дмитрий Лихачёв: «В чём же принципиальная целостность мировоззрения по П. А. Флоренскому, что из оставленного им наследия надлежит усвоить нашей эпохе? П. А. Флоренский, сложившийся как мыслитель в среде слияния культур русской и кавказской, европейской и народной, светской и церковной, – один из первых возвестил русской интеллигенции о гибельности бездуховного пути. И то, что наше время настойчиво обратилось к истокам и родникам русской культуры и духовности, к поискам вечных истин, свидетельствует, что П. А. Флоренский был прав в своих прозрениях.

Дмитрий Лихачёв. Фото: Igor Palmin/wikipedia.org

Его сравнивают с Леонардо да Винчи, Б. Паскалем. Это говорит о том, что Флоренский – явление не только русской, но и мировой культуры.

Однако у П. А. Флоренского есть черта, которая делает его преимущественно русским мыслителем. Как у всякого русского мыслителя, слово П. А. Флоренского всегда искало опоры в утверждении себя через явления жизни, в воплощении, в деле.

Это, несомненно, обострило и сделало неизбежным трагический конец жизни П. А. Флоренского». 1996 год

Митрополит Антоний Сурожский: «Я не читал полностью Флоренского – это раз. Во-вторых, я аллергичен к Флоренскому. То, что я читал, до меня не доходит, у меня делаются судороги от него в значительной мере. Он вызывает у меня чувство такой приторной сентиментальности, которой я не могу вынести…» 1989 год

Митрополит Антоний Сурожский. Фото: Nnini/wikimedia.org

Сергей Фудель: «Всю свою глубину и сложность Флоренский нёс в тишине совершенной цельности. И это было в нём, пожалуй, самое удивительное. Тут было дело не только в цельности энциклопедического ума, хотя диапазон этой энциклопедичности был исключительным. Помимо его поразившей всех книги, я помню его работы и авторитетные замечания, какие-то властные вторжения – по филологии, по китайской перспективе, по философии культа, по электричеству, по символизму, по философии, истории женских мод, по русской поэзии, по новым способам запайки консервных банок, по древнегреческой философии, по генеалогии дворянских родов. Его знания высшей математики были для всех очевидны, но последний раз, когда я его видел, я застал его за изучением вопроса о способах затаривания лука в Америке. Но всё-таки дело не только в этом. Флоренский был какой-то исторически непостижимый человек во всем своем жизненном облике. “Вы ноумен”, – помню, как-то сказал ему Розанов. И при этом добавил: – Но у вас есть один недостаток – вы слишком обаятельны: русский поп не может быть обаятельным”». 1975 год

Сергей Фудель. Фото: wikipedia.org

Отец Александр Мень: «Люди, которые знали Флоренского, рассказывали мне, что можно было получить от него обстоятельный ответ практически на любой вопрос в самых различных областях гуманитарных и технических наук. Флоренский был утончённым богословом. Флоренский – историк; хотя историческая тема мало присутствует в его произведениях, но он историк-археолог, он автор многочисленных небольших монографий, статей по исследованию древнерусского, средневекового творчества, иконописи, мелкой пластики. Неутомимый труженик, человек, которого уважал и ценил Вернадский…

Многосторонность его интересов возникла ещё в детстве. И его называли русским Леонардо да Винчи. Но когда мы говорим “Леонардо да Винчи”, нам представляется величественный старец, как бы взирающий с высоты своих лет на человечество. Флоренский умер молодым. Он исчез. Арестованный в 1933 г., он исчез, и родные (жена и пятеро детей) не знали, где он и что с ним, очень долго не знали, поскольку в 1937 г. его лишили права переписки. Я помню, как мы с матерью шли по Загорску во время войны, она поздоровалась с женой Флоренского и сказала: “Вот эта женщина несёт огромный крест”. И объяснила мне, что она не знает, что с её мужем (отец мой в это время тоже только что освободился из заключения, и я, хотя и был достаточно юн, понимал, что это значит). А на самом деле Флоренского в это время уже не было в живых…

Он стоит на одном уровне с Паскалем, с Тейяром де Шарденом, со многими учёными, мыслителями всех времен и народов. И он был застрелен как последний преступник – он, абсолютно невиновный человек!

Среди русских философов Флоренский был наиболее аполитичен. Весь ушедший в мир своих мыслей, погруженный в работу, он всегда стоял несколько в стороне от общественной жизни. Даже его попытки как-то к ней приблизиться всегда кончались ничем. Он был невиновен и был нужен стране – как инженер, как ученый, как бескорыстный работник. Но его предпочли просто застрелить. Вместе с этим свидетельством Комитет государственной безопасности передал родным копию акта “Приговор тройки ОНКВД по протоколу № 199 от 25 ноября 1937 г. в отношении осужденного к в. м. н. (то есть высшей мере наказания) Флоренского Павла Александровича приведён в исполнение 8 декабря 1937 г., в чём и составлен настоящий акт”. И подписи, как во всех канцеляриях. И фотография приложена – человека со следами избиения на лице, человека, который весь ушёл вглубь, потому что его терзали и пытали. Вот такова наша эпоха». 1990 год

Отец Александр Мень. Фото: sfi.ru

Никита Струве: «Как человек, отмеченный несомненной печатью гениальности, Флоренский не был лишен противоречий. С религиозной точки зрения он шёл издалека: от семьи, где речи о религии считались неприличием, от культурной среды, которая на позитивизм XIX века ответила соблазнительным декадентством. И сам он – эстетизмом, энциклопедизмом, утонченностью – был по природе человеком возрожденческого склада.

Но великая заслуга Флоренского – в преодолении этих психофизиологических и культурно-общественных данностей. Блестящий математик, оставленный при университете, он вопреки всем обычаям и приличиям переходит студентом в Московскую духовную академию и становится – horribile dictu тогда для дворянина-интеллигента – священником. Утончённый эстет, мечтавший о монашестве, он основывает простую и крепкую русскую семью. Начавший с декадентских стихов, поклонник Андрея Белого, он через несколько лет произнесёт суровый приговор религиозной двусмысленности символизма. Возрожденец, напоминающий своей разносторонней одаренностью Леонардо да Винчи, Флоренский собственное мировоззрение считал “соответствующим складу XIV-XV вв. русского средневековья” и неустанно звал к углубленному пониманию средневекового онтологизма в противовес современному иллюзионизму.

Никита Струве. Фото: psmb.ru

…Человек правых взглядов, стремившийся жить чистым созерцанием, вне истории, он занял по отношению к советской власти позицию отрешённой лояльности “во всём, что не затрагивало совесть”, продолжая носить рясу на государственной службе. Сделанные им научные открытия, “имевшие народнохозяйственное значение в государственном масштабе”, не уберегли его… 

Так новым верховным подвигом закончилась жизнь “русского Паскаля” (Розанов), примирившего в себе религию и науку. Религиозно-аскетический, научно-идейный подвиг увенчался исповеднической кончиной. И сегодня мы вправе, если не всецерковно, то келейно, воззвать: “Священноисповедниче отче Павле, моли Бога о нас!”» 1981 год.